Я не играл
никакой исторической роли. Зато все, что происходило со мною, было частичкой
огромной истории, причем истории настоящей, а не фиктивной, раздутой из ее
пены тщеславными клоунами и интерпретаторами их клоунады. Главным в моей
жизни стал не внешний ее аспект, а внутренний, т. е. осознание и переживание
великого исторического процесса, происходившего на моих глазах. Мне с этой
точки зрения повезло. Не стремясь и не будучи допущен на открытую арену
истории, на которой кривлялись "великие" клоуны, я имел почти неограниченный
доступ в закулисную жизнь и в преисподнюю истории. Я имел уникальную
возможность наблюдать внутренние механизмы советского общества во всех
существенных его аспектах и на всех уровнях социальной иерархии. При этом
мое понимание этого общества формировалось не в результате изучения теорий,
уже созданных другими авторами. Оно протекало как моя индивидуальная
жизненная драма, как жизнь первооткрывателя сущности и закономерностей
нового исторического феномена. Так что моя жизнь была по преимуществу
интеллектуальной, более соответствующей именно форме исповеди.

Я САМ СЕБЕ ГОСУДАРСТВО
Если у меня и были какие-то возможности вылезти на сцену истории в более
или менее заметной роли, я их упустил преднамеренно. Я с детства ощущал в
себе что-то такое (не нахожу этому названия), что сместило мои оценки
явлений жизни и мои интересы в сторону от общепринятых норм на этот счет. В
юношеские годы это самоощущение я выразил для себя в формуле "Я сам себе
Сталин". Перед демобилизацией из армии я имел беседу с генералом Красовским,
ставшим впоследствии маршалом авиации. Он уговаривал меня остаться в армии,
хотя в то время из армии увольнялись многие тысячи гораздо более заслуженных
и ценных летчиков, чем я. [15]
Уговаривал, потому что я был единственным, подавшим рапорт с просьбой
демобилизовать меня, тогда как прочие летчики хотели остаться в армии. Он
сулил мне в будущем чин полковника и даже генерала. Я сказал ему, что мне
этого мало. Он спросил меня удивленно, чего же я хочу. Я ответил, что хочу
выиграть свою собственную историческую битву. Не знаю, понял он смысл моих
слов или нет, но приказ о моей демобилизации подписал тут же.
Позднее я выразил это мое самоощущение формулой "Я сам себе государство".
Такая ориентация сознания, конечно, повлияла существенным образом на весь
ход моей жизни, сделав главным в ней события и эволюцию моего внутреннего
государства, моей внутренней вселенной. Наверняка найдутся знатоки
человеческой психологии, которые усмотрят в таком "повороте мозгов"
психическую ненормальность. Не буду спорить. Напомню только о том, что
человек выделился из животного мира благодаря каким-то уклонениям от
биологических норм. Вся история цивилизации обязана своим прогрессом людям,
которые были уклонением от общепринятых норм. И все же мы не рассматриваем
эволюцию человечества в понятиях медицины. Мое внутреннее государство было
не плодом больного воображения, не проявлением эгоизма и эгоцентризма. Оно
было явлением социальным, а не психологическим. Оно было формой отказа от
борьбы за социальный успех. Потому на этом пути меня не мог удовлетворить
никакой высокий пост, включая президентов, генеральных секретарей и королей,
не могло удовлетворить никакое богатство, никакая слава.
Не знаю, как у других народов, но среди русских такой тип людей, которые
фактически ведут себя по формуле "Я сам себе государство", встречается
довольно часто. Эти люди живут так, как будто весь остальной мир есть лишь
природная среда их существования. Они в этой среде добывают средства жизни,
а живут в основном в своем маленьком замкнутом мирке. В отличие от этих
людей, я жил в огромном и открытом мире. Я построил целую теорию
человека-государства и сделал попытку осуществить ее на уровне высших
достижений цивилизации. Но начал я, как и многие другие мои со[16]
племенники, с самого низкого уровня. Во время скитаний в 1939 - 1940 годы я
мечтал поселиться где-нибудь в глуши и прожить жизнь каким-нибудь
пасечником, сторожем, лесником или охотником. Такие порывы уйти от городской
жизни в лесную и деревенскую глушь появлялись у меня и в студенческие годы
после войны. Но уже в довоенные годы я заметил, что жизнь в уединении, о
котором я тогда мечтал, возможна лишь в книгах и в кино. В реальности же она
возможна только ценой полной интеллектуальной и моральной деградации. Для
человека такого типа, как я, суверенное личное государство было возможно
лишь в самом бурном потоке жизни. В этом состояла трудность проблемы. Я не
утверждаю, что я эту проблему решил. Я лишь утверждаю, что всю свою
сознательную часть жизни бился над ее решением.

СОЦИАЛЬНЫЙ ОТЩЕПЕНЕЦ
В Советском Союзе то положение, в котором я оказался в результате
следования своим жизненным принципам, называют словом "отщепенец". На
западные языки это слово переводится словами, неадекватными советскому
словоупотреблению. Поэтому я поясню его новый, понятийный смысл.
Отщепенцами в Советском Союзе называют лиц, которые по тем или иным
причинам вступают в конфликт со своим коллективом и даже с обществом в
целом, противопоставляют себя им и оказываются исключенными из них.
Социальным отщепенцем является такой отщепенец, который обрекается на эту
роль по причинам глубоко социального характера, т. е. в силу его
взаимоотношений с социальным строем страны, с ее системой власти и с
идеологией. Социальный отщепенец является одиночкой, бунтующим против своего
социального окружения. За это он наказывается либо уничтожением в качестве
гражданской личности, либо подвергается остракизму. Отщепенцами люди
становятся отчасти помимо воли - общество само выталкивает их на эту роль.
Отчасти они становятся таковыми добровольно, в силу жизненного призвания.
Общество борет[17] ся с отщепенцами. Но оно вместе с тем нуждается в них и
производит их более или менее регулярно. Оно производит их для того, чтобы
они сыграли роль, которую не хотят и не могут играть другие, "нормальные"
люди. Эта их роль есть часть объективного механизма самосохранения общества.
Обществу отщепенцы требуются, но лишь в малом количестве и лишь на короткий
срок. Требуются для того, чтобы они выполнили самую опасную и неблагодарную
работу. Требуются также для того, чтобы превратить их наказание за это в
своего рода ритуальное жертвоприношение, имеющее целью использование
результатов их деятельности и воспитание других.
Процесс превращения человека в отщепенца есть более или менее длительный
процесс. Общество сначала принимает меры, чтобы помешать превращению
человека в отщепенца, и это ему обычно удается. Лишь в исключительных
случаях усилия такого рода оказываются тщетными, и тогда общество само
провоцирует отщепенца на явный личный бунт и обрушивает на него всю мощь
своей власти и ненависти.
Я рос и созревал духовно вместе с превращением коммунистического
социального строя в моей стране в зрелый социальный организм. В этом
процессе возник, рос и взрослел мой конфликт с моим обществом, мой личный
бунт в нем и против него, который привел к тому, что я был выброшен из моей
страны и отторгнут от моего народа. В моей исповеди я хочу объяснить, в чем
именно состоял мой бунт, как он протекал и чем кончился. Мое положение здесь
подобно положению ученого-врача, заболевшего новой, еще не изученной
неизлечимой болезнью и использующего представившийся ему уникальный случай
описать возникновение и ход болезни на самом себе.
Общество неуклонно само выталкивало меня в отщепенцы. Но я не был
пассивной игрушкой в его руках. Я, как и все, был подвержен влиянию
обстоятельств. Но в гораздо большей мере я противился обстоятельствам, всю
жизнь упорно шел против потока истории. Я сам творил себя в соответствии с
идеалами, которые выработал сам. И в этом смысле я есть самодельный человек.
Я всю свою жизнь ставил на самом себе эксперимент по [18] созданию
искусственного человека моего собственного образца. Моя исповедь есть также
отчет об этом эксперименте. Хотя я и не могу похвастаться тем, что довел мой
эксперимент до успешного конца, но думаю, что для одиночки, который шел
против всего и против всех, я сделал все-таки достаточно, чтобы иметь
моральное оправдание для предлагаемой вниманию читателя исповеди.

[19]
III. В МЕДВЕЖЬЕМ УГЛУ
ОТ ПАХТИНО ДО НЬЮ-ЙОРКА
Находясь на Западе, мне приходилось десятки раз летать по всему белу
свету. И каждый раз я подолгу разглядывал географические карты в бортовых
журналах. Я находил Москву, затем города Загорск, Александров, Ростов,
Ярославль, Буй, Данилов и Галич, расположенные на железнодорожной магистрали
Москва - Владивосток. За Галичем расположена маленькая железнодорожная
станция Антропово, которую не найдете на карте. На север от Галича на карте
можно увидеть небольшое озеро. На берегу его расположен городок Чухлома,
тоже не обозначенный на карте. Примерно посредине между Чухломой и станцией
Антропово когда-то находилась маленькая деревушка Пахтино. В этой деревушке
я родился 29 октября 1922 года. Я мучительно вглядывался в карты и видел эту
деревушку так отчетливо, как будто только сейчас покинул ее. Видел дома,
поля, леса, ручьи. Видел людей. Видел даже коров, овец и кур. А ведь ничего
этого давно нет. И никогда не будет. В русской истории вообще мало что
сохранялось. Моя жизнь в этом отношении была вполне в ее духе. Почти все,
где я бывал, куда-то исчезало. Я часто мечтал вернуться в прежние места и
увидеть наяву что-то знакомое и пережитое. А возвращаться было либо не к
кому, либо некуда. До войны я не раз ходил пешком от станции Антропово до
своего Пахтино. На пути были деревни, обработанные поля, церкви. В 1946 году
после демобилизации из армии я последний раз прошел этот путь пешком. Почти
ничего не осталось. На мес[20] те деревень - развалины домов. Как будто
именно тут была война. Поля заросли лесом. И не встретил ни одного знакомого
человека. Ни одного!
Я вглядывался в то место на картах, где когда-то находилось мое Пахтино,
и удивлялся тому, что меня не удивлял скачок из малюсенькой русской
деревушки в многомиллионные современные города Париж, Лондон, Нью-Йорк,
Рио-де-Жанейро, Токио, не удивлял скачок от старой клячи по имени "Соколка",
на которой я ездил верхом мальчишкой и возил навоз в поле в колхозе, к
современному самолету "Боинг-747", который переносил меня за несколько часов
с одного континента на другой.
- Вот ты летишь из Мюнхена в Нью-Йорк, - говорил я себе. - Прекрасный
самолет. Прекрасное обслуживание. Вино. Фильм. Музыка. Еда такая, какая тебе
не снилась в молодые годы. И такой порции тебе тогда хватило бы на неделю.
Несколько часов, и ты - на другом континенте. Поразись этому чуду прогресса!
- А зачем мне Нью-Йорк? - возражал я сам себе. - Какая нелегкая сила
несет меня туда? Посмотреть на статую Свободы, которая, на мой взгляд, есть
верх безвкусицы? Побродить по Манхэттену? Побывать на Уолл-стрит? Как
говорят в России, видал я это все в гробу в белых тапочках. Несет меня в
Нью-Йорк не любопытство к нравам и обычаям на другом континенте и не интерес
к красотам "каменных джунглей", а обыкновенная нужда: прочитать какие-то
лекции и заработать на жизнь.
- Но все-таки чудо прогресса то, что европеец может слетать в Америку,
прочитать лекцию и получить за это какие-то деньги. Потом ты полетишь с
такими же лекциями в Чили и Бразилию. Весь мир в твоем распоряжении.
- Пусть так. Но ведь у всего этого есть и обратная сторона. А почему я не
могу заработать на жизнь там, где живу, а должен тащиться за тридевять
земель, где я не живу и жить не хочу? А "весь мир" теперь стал маленьким и
тесным.
- Но не будешь же ты отрицать технический прогресс! Возьми те же
компьютеры... [21]
- Мир не стал от них умнее. Прошлый век был умнее нашего, а будущий будет
еще глупее. Ребенок, умеющий обращаться с компьютером, но не знающий таблицу
умножения, есть признак деградации. Ко всему прочему в мире исчезла тайна и
святость. Мы превращаемся в умную машину, состоящую из глупцов и служащую
еще более глупым ловкачам.
- Что поделаешь! Прогресс в одних отношениях всегда сопровождается
регрессом в других отношениях. За прогресс приходится расплачиваться. Вот ты
сейчас отказался бы от результатов прогресса, которыми ежедневно
пользуешься? Сменял бы ты этот "Боинг-747" на своего пахтинского Соколку?
Если мне не изменяет память, ты еще в 1941 году начал летать на самолетах -
предшественниках современных. Будущее все равно принадлежит Нью-Йорку, а не
твоему исчезнувшему Пахтино. Ты просто к старости становишься консерватором.
- Ты меня словом "консерватор" не обидишь. Когда в мире все становятся
сторонниками прогресса, то самым прогрессивным становится тот, кто
протестует против безудержного прогресса, ведущего к невосполнимым потерям.
Между прочим, мое малюсенькое и навечно исчезнувшее с лица земли Пахтино
существовало (по словам стариков) еще до того, как появился Нью-Йорк. И хотя
последний стал городом-исполином, он также исчезнет в Небытие, как и
Пахтино. С точки зрения Вечности даже миллион лет есть мгновение. А с точки
зрения бесконечности пространства Нью-Йорк есть такая же мизерная точка, как
и Пахтино. Я не хочу возвращаться в прошлое, но меня не удовлетворяет и
настоящее.
- Есть будущее!
- Но я не принимаю то направление, в которое покатился мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76