С таким бытовым уровнем я столкнулся впервые в жизни. Я был
потрясен, я не позавидовал - чувство зависти мне вообще никогда не было
свойственно. Я был потрясен контрастом со своей квартирой. Потрясение это
было усилено (и может быть, даже чрезмерно) тем, что идеи коммунистического
общества как общества всеобщего равенства и справедливости уже запали в мою
душу. Обстановка квартиры, одежда родителей Игоря, отношения в семье, еда -
все это настолько сильно подействовало на меня, что несколько дней я был вне
себя. Но скоро я выработал в себе защитную реакцию. Я начал делать вид,
будто мне все это великолепие безразлично. И поразительное явление: мне
скоро это на самом деле стало безразличным. Потом я бывал и в других
зажиточных домах. Иногда мои знакомые и их родители хотели похвастаться
передо мной своим благополучием. Они даже обижались на то, что я это
игнорировал. Сначала они приписывали мне равнодушие "деревенской тупости",
"недоразвитости". Но, прислушавшись к нашим разговорам, они видели, что дело
в чем-то другом. А в чем именно, они не понимали. Да и я сам тогда еще не
сформулировал для себя свои жизненные принципы сознательно.
Такое отношение к благополучию других было первым шагом на пути к
обобщенному отношению к феноменам наблюдаемой жизни. У меня никогда не
возника[96] ла мысль, будто эти люди не заслужили свое благополучие или
приобрели его какими-то нечестными путями. Меня поразил сам факт вопиющего
неравенства людей, причем неравенства, являвшегося продуктом уже нового
общества, а не пережитком прошлого.
После седьмого класса все наши "аристократы" исчезли. В Москве в это
время создали специальные военные школы-десятилетки. Двое из "аристократов"
поступили в специальную артиллерийскую школу, в которой учился Василий
Сталин. Остальные перевелись в образцово-показательную школу, в которой
учились дети высших партийных работников, министров (тогда - народных
комиссаров), генералов, знаменитых деятелей культуры. В этой школе училась
Светлана Сталина. В тридцатые годы социальное неравенство в системе
образования еще не было таким резким, каким оно стало в послевоенные годы.
Но оно уже наметилось. Во всяком случае, я обратил на него внимание.
Несколько моих школьных друзей, живших в привилегированных условиях, стали
учиться в привилегированных учебных заведениях - факт, не предусмотренный в
марксистском учении о коммунизме.
Одной из "аристократок" была девочка по имени Наташа Розельфельд. Ее отец
был обрусевшим немцем. По профессии он был летчиком (в Первую мировую
войну), затем стал авиационным инженером. Был одним из сотрудников
знаменитого авиационного конструктора Туполева. Принимал участие в создании
самолета, на котором Чкалов, Байдуков и Беляков перелетели в США. Еще до
войны награждался орденами, что тогда имело неизмеримо более важное
значение, чем теперь. Беляков (впоследствии генерал-лейтенант авиации) был
его личным другом. Мать Наташи бросила сцену, посвятив всю жизнь воспитанию
двух дочерей. Родители Наташи были людьми совсем иного рода, чем родители
Игоря. Квартира в Москве у них была довольно плохая, в деревянном доме без
удобств. Была дача под Москвой, но тоже довольно убогая. Но, несмотря на
это, в их доме постоянно бывало множество людей. Мать Наташи, увлекавшаяся
педагогическими экспериментами, окружала своих дочерей десятками детей,
устраивала концерты, спектакли, маскарады. Отец Наташи зарабатывал по тем
време[97] нам много. Но все средства уходили на "педагогическую" и
"театральную" деятельность матери. Она сама сочиняла пьесы и участвовала в
представлениях. Первые роли, конечно, всегда играли ее дочери. Обе они были
очень красивыми, особенно Наташа. У них всегда была туча поклонников. В доме
у них бывали взрослые и дети, ставшие впоследствии известными. Я уже
упоминал Белякова. Упомяну еще Игоря Шафаревича, ставшего одним из
крупнейших советских математиков, и Сергея Королева, ставшего знаменитым
генеральным конструктором. Он даже собирался жениться на Наташе, но она
отказала ему, так как собиралась выйти замуж за летчика-испытателя,
полковника, Героя Советского Союза. Ей не повезло: ее жених скоро погиб во
время испытания нового самолета.
Мать Наташи была председателем родительского комитета школы. Она много
раз помогала мне. В частности, благодаря ее усилиям я получал бесплатные
завтраки в школе и ордера на одежду и обувь. Она приглашала меня бывать у
них дома. Но я чувствовал себя чужим в сборище талантов, какими считались, а
отчасти были и на самом деле дети, наводнявшие их квартиру и дачу. Тем более
я был моложе всех, не принимал участия в спектаклях и маскарадах.
Свидетельством неравенства стала для меня и система "закрытых"
распределителей продуктов, магазинов, столовых, санаториев, домов отдыха.
Эта система возникла сразу же после революции в условиях дефицита. Ее
назначением было обеспечение более или менее терпимых условий жизни для
чиновников высокого уровня и вообще важных личностей. Но она переросла в
специфически коммунистическую форму распределения жизненных благ. В этой
системе происходили какие-то изменения, но она как таковая сохранилась до
сих пор и сохранится навечно, пока существует коммунизм. В этой системе
существовали особые привилегированные магазины "торгсины" (слово "торгсин"
есть сокращение для "торговли с иностранцами"). В них продавались продукты и
вещи, каких не было в обычных магазинах. Продавались на иностранную валюту,
за драгоценности и вообще ценные вещи (фарфоровую посуду, меха, произведения
искусства). Эти "торгсины" ску[98] пали ценные вещи и за обычные деньги.
Опять-таки и эта форма привилегированных магазинов сохранилась до сих пор,
правда в несколько иной форме (магазины "Березка", например).
В семьях моих соучеников, живших на нищенском уровне, постоянно говорили
о жизненных трудностях. Тот факт, что какая-то категория людей живет
"богато" ("как капиталисты и помещики"), был общеизвестен. К нему относились
как к чему-то само собой разумеющемуся, т. е. не как к несправедливому
отклонению от норм и не как к преходящему явлению на пути ко всеобщему
равенству, а как к естественному явлению. Отец одного из таких моих
соучеников постоянно утверждал, выпив чекушку водки, что "бедные и богатые
всегда были, есть везде и всегда будут". Мы с ним спорили. аргументируя тем,
что узнали в школе о будущем обществе изобилия. Ситуация для меня
складывалась такая. С одной стороны, я видел факт неравенства. С другой
стороны, на меня сильнейшее впечатление производили идеи будущего
коммунизма. Я страстно жаждал, чтобы это произошло.
Каждое лето я ездил в деревню к матери и видел, какой кошмарной
становилась там жизнь. Это добавляло свою долю в понимание фактических
социальных различий людей и вместе с тем усиливало желание, чтобы общество
изобилия, равенства и справедливости осуществилось на самом деле. Надежда на
такое общество подкреплялась не только желанием, но и реальными улучшениями
условий жизни и интересностью жизни.

ЖИЗНЬ СТРАНЫ
Отменили карточную систему. Регулярно снижались цены на продукты питания.
Появились предметы ширпотреба (одежда, обувь, кухонная утварь и т. д.).
Жизнь становилась интересной и насыщенной. Мы ходили на демонстрации,
участвовали в пионерских сборах и во всякого рода общественных мероприятиях
(сбор металлического лома и макулатуры, посадка деревьев). Нам показывали
новые фильмы, которые с пропагандист[99] ской точки зрения были сделаны
превосходно. Они производили впечатление даже на Западе. А для нас они были
праздниками. Я сам посмотрел раз двадцать фильм "Чапаев" и десять раз "Мы из
Кронштадта". Нам устраивали чтение новых книг советских писателей. Книга
Николая Островского "Как закалялась сталь" стала своего рода учебником
коммунистического воспитания молодежи. Все важнейшие события в жизни страны
становились событиями нашей личной жизни. Начавшаяся реконструкция Москвы
воспринималась нами не как разрушение памятников старины и архитектурное
обезображивание города, а как явное улучшение вида города и условий жизни в
нем. При мне снесли знаменитую Сухареву башню и башни водопровода у Рижского
вокзала, уничтожили бульвары Садового кольца и Первой Мещанской улицы. И
даже это мы воспринимали как неслыханный прогресс. Около нашего дома сломали
церковь. На ее месте построили здание художественно-промышленного училища.
Одним словом, жизнь страны, преподносимая нам в героически-романтическом
духе, становилась важнейшим элементом нашей личной жизни и оттесняла куда-то
на задний план все реальные ужасы и трудности. И сталинские репрессии мы
воспринимали как продолжение революции и Гражданской войны. Впрочем, моего
окружения они тогда не коснулись почти совсем. В соседнем доме арестовали
инженера, затем - его преемника. Но это никакого эффекта не имело.
Политические процессы после убийства Кирова мы воспринимали как спектакли и
ждали новых представлений такого рода.

СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ
Несмотря ни на что, внешне я выглядел энергичным, веселым и
жизнерадостным. Такую форму отношения к невзгодам нам прививали в семье с
рождения. У нас в семье много смеялись. Смех был в некотором роде защитной
реакцией от убожества и жестокости бытия. В школе благодаря стенной газете я
стал считаться прирожденным юмористом, и я воспринял эту роль. Иногда она
меня заносила слишком далеко. В 1935 году был [100] опубликован проект новой
Конституции. Опубликован для всеобщего обсуждения. И его, конечно, обсуждали
повсюду. Считалось, что его сочинил лично Сталин. И мы обсуждали его на
уроках и на всякого рода собраниях. Я и еще двое моих товарищей затеяли игру
в конституцию - сочинили свою шуточную конституцию. Согласно нашей
конституции, лодыри и тупицы имеют право на такие же отметки, как и
отличники. Самые плохие ученики имеют право поступать без экзаменов в самые
лучшие институты. Самые глупые и безнравственные люди имеют право занимать
самые высокие должности. Народ обязан восхвалять все решения властей. Вот в
таком духе мы сочинили целую школьную тетрадку. Выпустили даже свои деньги,
на которых было написано, что на них, в отличие от капиталистического
общества, ничего купить нельзя. Эффект от нашей конституции был
колоссальный. В школе началась паника. Появились представители органов
государственной безопасности. На нас кто-то донес. Нас исключили из школы.
Но мы отказались от авторства. По почерку нас уличить не могли, так как мы
написали текст печатными буквами. Расследование длилось две недели. В конце
концов нас восстановили в школе и дело замяли.
Это был самый крупный случай политической сатиры в мои школьные годы. Я
уже тогда стал проявлять склонность к шуткам на социально-политические темы,
но к менее опасным, чем наша конституция.

ИДЕЙНЫЙ "ЗАПОЙ"
В 1936 году в Москву приехала сестра Анна с братом Николаем. У старшего
брата было уже двое детей. В нашей комнатушке стало жить восемь человек. Я
стал готовить уроки в библиотеках-читальнях имени Тургенева или имени
Грибоедова. Это было удобно также с точки зрения чтения книг. Кроме того,
можно было заводить новые интересные знакомства. В это время я стал
увлекаться философией, а также идеями социалистов-утопистов. Я читал
сочинения Вольтера, Дидро, Руссо, Гельвеция, Гоббса, Локка, Милля. Прочитал
"Государство Солнца" Кампанеллы, "Утопию" Т. Мора, "Икарию" [101] Э. Кабе.
Читал Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Мое увлечение стало известно в школе,
учителя истории и литературы отнеслись к нему отрицательно: они считали, что
мне еще рано такие книги читать. Я предложил им проэкзаменовать меня, но они
отказались - они сами эти книги не читали. Одновременно я запоем читал
художественную литературу. Моими любимыми героями стали отважные одиночки,
не обязательно революционеры. Просто мужественные люди, ведущие в одиночку
борьбу против каких-то сил зла. Затем я стал увлекаться литературой о
"лишних людях", которые тоже относились к категории одиночек, а также
книгами анархистов и об анархизме. В читальнях меня признали как одержимого
книгами и пускали в книгохранилища, где я часами просматривал книги и
выбирал заинтересовавшие меня. Невозможно подсчитать и перечислить все
книги, которые я прочитал. Многие из них я перечитывал по несколько раз, в
том числе книги Гюго, Бальзака, Стендаля, Мильтона, Свифта, Гамсуна, Франса,
Данте, Сервантеса... Нет надобности перечислять имена - я перечитал всех
великих писателей прошлого и признанных еще живших тогда писателей,
переведенных на русский язык. А в те годы в Советском Союзе начали издавать
и переиздавать все лучшие достижения мировой литературы. Люди, занимавшиеся
этим (в их числе М. Горький), делали великое дело, произведя для нас отбор
всего наилучшего и избавив нас от поисков настоящей литературы. Русскую
литературу мы изучали в школе. Хотя ей и придавали хрестоматийный и
пропагандистский вид, школьные уроки приучали нас к серьезному чтению, к
анализу литературных произведений и вообще к отношению к литературе как к
самой большой святыне человеческой цивилизации.
Значительную часть нашей духовной жизни составляла дореволюционная
русская литература. Это происходило отчасти благодаря тому, что мы ее
досконально изучали в школе, а отчасти - вопреки тому, что мы ее изучали в
школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76