У меня стали получаться
любопытные результаты.
Мои социологические исследования в Советском Союзе шли по двум линиям: 1)
по линии создания общей картины коммунистического общества; 2) по линии
раз[447] работки точных методов решения отдельных проблем. По второй линии
я, например, построил логико-математическую модель абстрактного
коммунистического общества, с помощью которой доказал неизбежность кризисных
ситуаций в этом обществе. Общий кризис советского общества в конце
брежневского правления подтвердил мои расчеты. Моя модель имела силу лишь
для абстрактного общества в том смысле, что предполагала сильное упрощение
ситуации. А выводы имели силу лишь в смысле предсказания тенденции к
кризису, а не времени наступления и конкретной формы кризиса. Но мой
результат был все же важен для меня в смысле уверенности в правоте моей
концепции коммунизма. Особенно много я занимался изобретением методов
измерения и вычисления различных характеристик общества в целом и его
отдельных подразделений, например коэффициентов системности, степени
стабильности, жизненного потенциала, скорости протекания различных
процессов, степени эксплуатации, числа лиц различных социальных категорий,
показателей экономической и социальной эффективности, паразитизма,
экстремальных состояний и т. д. Такого рода задачами я часто занимался
просто в порядке развлечения и упражнений в вычислениях. При этом я убедился
в том, что введение параметров, подлежащих измерению и вычислению, и
изобретение подходящих методов для этого зависело от общей социологической
теории коммунизма. У меня уже тогда возникла идея построить всю концепцию
коммунизма на уровне точных методов современной науки. Но для этого не
хватало ни времени, ни сил. И не было помощников и соратников. И стимулов не
было.

XIII. "ЗИЯЮЩИЕ ВЫСОТЫ"
ПОВОРОТ К БУНТУ
В моем душевном состоянии и в моем поведении всегда действовали две
тенденции. Одна из них - тенденция к бунту. Она особенно остро проявилась в
моем поведении осенью 1939 года, а затем в многочисленных поступках гораздо
меньшего масштаба. Вторая тенденция - тенденция к спокойной и строго
урегулированной жизни согласно рациональным принципам. Эта тенденция была
доминирующей в моей жизни в годы 1962 - 1968-й. В эти годы я жил согласно
моей концепции человека как автономного государства. Но в 1968 году начался
постепенный поворот к бунтарскому состоянию. Я уже начал ощущать, что мое
государство начинает рушиться под давлением превосходящих сил противника.
Это не означало, что я усомнился в принципах моего государства. Ни в коем
случае! Я им следовал всегда и намерен следовать до конца жизни. Это
означало, что мое окружение не могло допустить спокойную жизнь моего
государства.
Существенную роль в повороте к новому бунту сыграл разгром Пражской весны
в августе 1968 года.
Вступление советских войск в Прагу застало нас с Ольгой в Грузии, в
туристическом лагере Московского дома ученых. Мы буквально окаменели. Отдых
был испорчен. Для нас Чехословакия и Польша были не просто социалистическими
странами, но странами, так или иначе бунтующими против советского насилия и
советскости вообще. И мы им в этом сочувствовали, как тысячи других
московских интеллектуалов. Мы восприняли разгром пражского [449] восстания
как удар по самим себе. Я тогда сказал Ольге, что такое терпеть нельзя, что
за это надо мстить "Им", что "Им" надо дать в морду. С тех пор мысль "дать
Им в морду" уже не оставляла меня.
Мой второй бунт существенно отличался от первого. Первый бунт имел место
в условиях жесточайших сталинских репрессий, второй - в сравнительно
либеральных условиях брежневизма, когда открыто начали бунтовать сотни и
даже тысячи людей. В первом я был никому не известным студентом первого
курса, во втором - довольно широко известным профессором и автором многих
книг, переведенных на западные языки. В первом я был лишь в начале моего
пути познания советского общества, во втором - на вершине его. Теперь я
чувствовал себя увереннее. Я видел, как Запад поддерживал советских
диссидентов и писателей, печатавших свои сочинения на Западе или пускавших
их в "самиздат". А у меня уже были многочисленные контакты с Западом.
Я знал, что в результате моего бунта я потеряю все, чего добился в
течение многих лет каторжного труда. Но я также знал, что имею какую-то
защиту и не буду раздавлен незаметно и бесшумно, как это могло со мною
случиться в 1939 году. В таком положении оказался не я один. Тогда вообще
бунтовать начинали многие деятели культуры, защищенные известностью и
сравнительно высоким положением (А. Сахаров, И. Шафаревич, Ю. Орлов, В.
Турчин и многие другие). Так что с внешней стороны в моем поведении не было
тогда ничего оригинального. Оригинальность моего пути заключалась во мне
самом, в прожитой жизни и в созданном мною моем личном государстве. Но это
не было заметно для посторонних. Суть моей "зиновьйоги" замечали лишь в моем
непосредственном окружении. То, что я сделал в логике и философии, знали и
понимали лишь немногие из моих учеников. Мои социологические идеи вообще не
были зафиксированы в виде книг и статей. А "Зияющие высоты" еще не были
написаны. И это (скрытость моего внутреннего государства) роднило мой второй
бунт с первым. Он лишь по времени совпал с общими бунтарскими настроениями в
стране и испытал их влияние. Но в большей мере он был результатом моей
внутренней индивидуальной эволюции.

[450]
ОБРАЩЕНИЕ К ЛИТЕРАТУРЕ
Второй мой бунт был по существу социально-нравственным, а по форме -
литературным. Литература явилась для меня не самоцелью, а прежде всего
средством выразить мое идейное и моральное возмущение тем, что происходило в
моей стране и с моим народом, а также со мною лично.
В литературной деятельности я имел возможность выбора: либо бить в лоб,
т. е. записать на бумаге результаты моих социологических размышлений в форме
научного эссе или памфлета, либо действовать по принципу айсберга, т. е.
сочинить на моем скрытом социологическом фундаменте своего рода литературную
"надстройку" - видимую часть моего идейного "айсберга". Я избрал второй
путь, принимая во внимание обстоятельства, о которых уже говорил выше.
Летом 1974 года я начал писать "Зияющие высоты", отодвинув на задний план
все прочие дела. Начал писать с намерением создать именно литературное
произведение и с уверенностью, что мне это удастся сделать, если, конечно,
мне не помешают внешние препятствия. Те сведения о коммунистическом
обществе, которые я изложил впоследствии в ряде эссе и статей, я принимал во
внимание как нечто само собой разумеющееся. Я начал писать книгу о том
образе жизни людей, какой вырастал на этой основе, вернее - начал изображать
кусок реальной жизни коммунистического общества, который мог бы стать
репрезентативным для всего общества.
Обращение к литературе для меня не было чем-то абсолютно неожиданным,
новым и случайным. Думаю, что это был естественный выход из положения, в
котором я оказался. Литературным творчеством я в той или иной форме
занимался всю мою жизнь с ранней юности. Как я уже писал выше, я постоянно
сотрудничал в стенных газетах, участвовал в составлении "капустников" и
текстов для самодеятельных концертов, занимался литературными импровизациями
в дружеских компаниях, сочинял шутки и анекдоты, практиковал литературные
"отступления" в школьных уроках и университетских лекциях, читал публичные
лекции, отработанные в литературном отношении и насыщенные литературны[451]
ми импровизациями, а также уже отделанными ранее короткими рассказами. Кроме
того, я время от времени сочинял стихи, рассказы и фельетоны просто так, для
самого себя, из потребности это делать, а не для печати. Для печати мои
сочинения не годились по самой их сути.
Было еще одно обстоятельство, удерживавшее меня от попыток сочинения для
печати: это мой литературный вкус и эстетические воззрения. Мысль о том,
чтобы написать большую книгу, у меня появлялась довольно часто. Но я хотел
написать книгу необычную, т. е. и в литературе сделать что-то свое,
специфически "зиновьевское". У меня было и название для нее: "Зияющие
высоты". Я это название придумал еще в 1945 году, когда начал интенсивно
заниматься сочинительством. Я образовал это название из выражения "сияющие
высоты", которое употреблялось в отношении к будущему коммунистическому раю.
Это название выражало мою идейную направленность. Но тогда я еще не был
готов к написанию книги, адекватной такому замыслу.
Условия для создания такой книги у меня появились лишь в начале
семидесятых годов. Накопился огромный материал, который уже трудно было
удерживать в своем сознании лишь в качестве интеллектуального багажа своего
личного государства. Возникло неодолимое желание дать "Им" (всему моему
социальному окружению) в морду, как выразился один из моих будущих
литературных персонажей. Общая бунтарская ситуация тех лет усилила мое
старое бунтарство. Появилась некоторая надежда напечатать мое сочинение в
"тамиздате", т. е. на Западе. Многие печатали свои произведения на Западе,
отделываясь незначительными (сравнительно со сталинскими годами)
наказаниями. К тому же у меня у самого уже был опыт на этот счет с
логическими статьями и книгами. Я их пересылал за границу, не считаясь ни с
какими законами.
В 1971 - 1973 годы я написал целый ряд публицистических статей. Они были
опубликованы в Польше и Чехословакии, которые для нас играли роль своего
рода полузапада. В 1973 году польский журналист 3. Подгужец опубликовал мою
беседу с ним в католической газете "Тыгодник повшехны" (в Кракове). В 1975
году эта [452] беседа в сокращенном виде была напечатана в Италии в сборнике
"Россия", изданном Витторио Страда. Это была фактически первая публикация
отрывка из будущих "Зияющих высот".
В эти же годы я часто выступал с публичными лекциями. Лекции имели успех.
Я стал их записывать и обрабатывать литературно. Они потом также вошли как
части в "Зияющие высоты". Одну из этих лекций я читал в военной
артиллерийской академии. Она была посвящена проблемам руководства. О ней
стоит рассказать подробнее. Когда я с встретившим меня офицером шел к месту
моего выступления, я увидел на одном из зданий лозунг "Наша цель -
коммунизм". Я обратил внимание моего спутника на этот лозунг. Он сначала не
понял, что я имел в виду. Когда же я сказал ему, что это учреждение -
артиллерийская академия, он вдруг понял двусмысленность лозунга. После
лекции я заметил, что лозунг исчез. Я рассказал об этой истории моим
знакомым, и она стала циркулировать по Москве в качестве анекдота. На моей
лекции присутствовало несколько сот офицеров. Два первых ряда полностью
занимали генералы. Я импровизировал, а мои слушатели были уверены в том, что
в ЦК вышла какая-то новая установка, иначе я на свой страх и риск не
отважился бы говорить то, что я говорил Лекция имела успех. Дома я ее кратко
записал. Она ПОТОМ также стала одной из частей "Зияющих высот", причем одной
из самых критичных. Таких лекций у меня накопилось несколько штук. Это были
фактически законченные литературно-социологические рассказы в моем духе. Они
предопределили стиль будущей книги.
Отмечу наконец еще одно сочинение "долитературного" периода, послужившее
подготовкой к "Зияющим высотам". Это эссе о творчестве Э. Неизвестного,
которое я написал для него по его просьбе. В этом эссе я в обобщенной форме
развил мои идеи о положении гения в обществе всесильных посредственностей.
Творчество Э. Неизвестного послужило лишь поводом для этого. Я выбрал судьбу
именно гения, поскольку на ее примере очень четко можно было показать
действие законов коммунальности при коммунизме. Основные идеи были
следующие. Самым тяжелым в этом обществе является [453] положение сильного
человека, являющегося творческим гением. Общество глубоко враждебно
подлинному гению. Оно предпочитает ложные личности, ложных гениев. Людей
больше устраивает официальное признание посредственности в качестве гения,
чем подлинного гения. Подлинный гений вносит в массы посредственностей
тревогу, страх, что на его фоне будет видна их ничтожность. Признавая
имитацию гения за гения, они успокаиваются. Они знают, что они не хуже его.
Они надеются, что такого ложного гения всегда можно сбросить с пьедестала. В
стремлении же помешать подлинному гению проявить себя и добиться признания
массы посредственностей действуют единодушно и согласованно без всякого
сговора. Эти идеи составляли основу эссе. Помимо них, я описал также империю
изобразительного искусства как совокупность характерных для коммунизма
учреждений и правила их функционирования. Э. Неизвестный дал прочитать мое
эссе различным московским интеллектуалам. Мое авторство он при этом утаил,
мотивируя это опасениями за плохие последствия для меня. Эти люди, не зная,
что я был автором эссе, высказывались о нем с восторгом. Я дал почитать эссе
некоторым из моих знакомых. Они тоже были в восторге. Подруга моей жены
Марина Микитянская, бывшая замужем за французским инженером Жильбером
Карофф, предложила переслать эссе во Францию с целью опубликовать его там. Я
на пересылку согласился, но с публикацией попросил подождать: я уже решил
писать большую книгу.

"ЗИЯЮЩИЕ ВЫСОТЫ"
Я начал писать книгу, и она захватила меня целиком и полностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76