Рядом то, что так нужно… И только эта сволочь мешает!
– Да ладно, монстры… – сказал мечтатель. – Такие же люди. Ты их не трогаешь, и они тебя не трогают.
Но ковбой не согласился:
– Не скажи. Просто так уркой в звериной шкурке не становятся. У нас вот вчера в соседнем подъезде один такой почти людь влез в квартиру. Днем, там только девчонка восьми лет, после уроков пришла. Так эта сволочь…
– Ладно, пойду я… – поморщился мечтатель.
Встал, кивнул оставшимся у костра и зашагал в темноту, к бакам с нефтью и чему-то угловатому.
Леха дрожал от нетерпения, едва сдерживаясь. Ну шагай же ты быстрее, черт бы тебя побрал!
Наконец в темноте скрипнуло, через секунду чуть слышно хлопнуло.
Ковбой у костра не переставал бубнить. Привстал, чтобы сесть удобнее – лицом к остальным, на место мечтателя…
Но не успел.
Леха ворвался в свет костра и расшвырял их, как игрушечных солдатиков, – прочь от шалашика из автоматов!
Ковбой что-то крикнул, на вышке изумленно охнули, а через миг оттуда тяжело забухало. Бым, бым, бым! Трассирующие нити били сверху вниз в песок – и тут уже грохало по-настоящему. Разрывные пули рвались над песком, встряхивая воздух, как стенки огромного колокола. Взбивали вверх тучи песка.
Уши заложило, каждый выстрел отдавался в голове тяжелым ударом. Если бы это было в первый раз, наверняка застыл бы в ступоре. В первый раз ведь и застыл…
Но тот первый раз остался в двух годах позади, далеко на юге. И сейчас Леха не застыл. Быстро крутился между этими смертельными нитями, отыскивая в тучах пыли тех троих.
Они уже поднимались, но Леха снова сбивал их на землю и давил копытами, бил рогами… Топтал, рвал – и ревел, больше не в силах сдерживаться от жажды, грызущей изнутри…
В памяти не осталось того, как все это кончилось.
Просто в какой-то момент оказалось, что никто больше не убегает и никто больше не пытается убить. И крупнокалиберный пулемет больше не бухал с вышки.
И ночь словно отодвинулась. Вокруг светло, как днем: из простреленных бочек вытекла нефть и загорелась. Ветер сносил маслянистый дым в сторону, окутывая нефтяную вышку черной, чуть светящейся изнутри стеной.
Поперек рабочей площадки валялась наблюдательная вышка. Хрупкая, как осинка. Снес ее с одного удара, подломив сразу две опоры.
Какие-то механические устройства, замершие возле баков с нефтью…
Перегонный аппарат, цистерна для бензина – к ней уже подбирались ручейки горящей нефти, вытекшей из простреленных бочек.
Болел левый бок, опаленный разрывами крупнокалиберных пуль.
Но это все так, не важно…
Прикрыв глаза от наслаждения, Леха пил. Вкус странный – одновременно и солоноватый и железом отдает. Но почти сразу влюбился в этот вкус. Сразу и навсегда.
Жажда отступала. То, что грызло изнутри несколько часов, заставляя стонать от желания и боли во всем теле. То, что превращало в тварь, способную думать только о том, как бы напиться, – теперь это отступало, уходило…
Леха жадно пил, всасывал эту густоватую жидкость, дороже которой сейчас не было ничего…
Где-то протяжно скрипнуло.
– Не, народ, посижу еще с вами, – с ленцой начал знакомый голос – А то как в реал выйдешь, моя грымза тут как тут, сразу привяжется и запряжет… Эй, народ, вы где? Что у вас тут вообще…
Леха поднял морду.
Мечтатель сделал еще несколько шагов – и замер. Уставился на Леху, как мартышка на удава.
Еще один живой сосуд с несколькими литрами этого блаженства. Леха шагнул к нему… и остановился. Потряс головой. Господи! Так же нельзя…
Мечтатель смотрел на Леху, и его лицо съеживалось от отвращения. – Зачем?… – выдавил он и попятился. – Господи, ну зачем?…
Зачем…
Леха стиснул зубы, поглядел ему в глаза – и дернул головой на сарайчик: уходи!
Едва сдерживаясь.
Уходи, черт бы тебя побрал! Быстрее!!! Пить хотелось, все еще очень хотелось…
Кажется, еще не все трупы высосал, где-то в пыли должны быть еще двое с кровью – но все равно. Невозможно было спокойно смотреть на это тело, в котором несколько литров крови, утоляющей эту чертову жажду…
Леха крикнул, чтобы он уходил, но из пасти вырвался лишь оглушительный рев. Чертов движок игры! Вблизи игроков все слова монстров превращались в звериные звуки…
Мечтатель наконец-то опомнился. Развернулся и бросился обратно к двери.
И бычье тело будто само собой рванулось за ним. Леха хотел остановиться – приказывал себе остановиться! – но что-то внутри было сильнее. Будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Словно он только глядел на все это со стороны…
Пулей промчался к домику – и зацепил рогом мечтателя за руку, когда тот схватился за ручку двери.
Мечтатель дернулся в сторону, налетел на штабель из бочек, заляпанных нефтью, – и тут Леха его нагнал. Вбил в этот штабель, пришпиливая рогом к жести…
Рог проткнул тело мечтателя, пробил бок бочки. Потекло маслянисто-черное, в нос ударило запахом нефти, но сейчас было не до этого. Леха повалил мечтателя вниз, грудью на песок.
Высвободил рог из его спины и резко крутанул головой – врезал по шее мечтателя наотмашь самым кончиком рога.
Под затылком. Стальной наконечник рога распорол плоть и позвоночник, из артерии брызнула кровь, и Леха припал к ней, как к стакану с ледяной водой…
И сосал ее, пока не высосал до последней капли. Потом шагнул дальше, где в пыли лежали еще не высосанные ковбой и парень с вышки. И снова пил, пил, пил… Все, до последней капли… И будто очнулся.
Из пробитой бочки натекло нефти. Чавкало под копытами, покрыло все вокруг маслянистой лужей, как черным зеркалом.
И оттуда на Леху глядело бычье рыло. Глаза красные, с набухшими сосудами, вот-вот лопнут. Дикий взгляд – взгляд убийцы, который уже переступил ту грань, за которой все едино. На лбу бурыми пятнами застыла кровь. Струйками стекала с морды, со скул, с носа… Ноздри широко вздымались и опадали, вздымались и опадали. Эта тварь готова была рвать ради крови еще и еще. Ноздри знали это и широко раздувались, чтобы не захлебнуться в чужой крови…
Леха врезал копытом в нефть, разбивая эту мразь. Морда разбилась на кусочки, перемешалась в ряби, но быстро собралась воедино. Нефть не вода, успокаивается быстро.
Леха попятился от лужи, потом развернулся и пошел прочь, стараясь не смотреть вокруг. Потом побежал. Прочь отсюда…
От трупов, съежившихся без крови, как куклы. От перевернутой наблюдательной вышки и решетчатой фермы с нефтяным насосом, от баков, от перегонной машины. От рева огня, пожирающего все это…
От черных зеркал нефти, из которых выглядывала морда твари – сквозь бычье обличье, как из злой карикатуры, проступали черты того Лехи, что остался в реале.
Черты, застывшие на его лице в тот чертов день, когда он случайно заглянул в бочку с водой, подернутую переливами бензинового пятна. Черную-черную в отблесках огня, сжирающего дома и сараи вокруг, тушки баранов, застывшие тела людей… И – тихо, редко, потерянно, как призраки в обезлюдевшем театре, – бесцельно бродящие фигуры в камуфляже. Все еще сжимая автоматы, уже не нужные… Не знающие, что делать теперь. После. Их не учили, что делать после. Им лишь вдолбили, что делать до и во время. А вот после… Тогда на его лице была его собственная кровь, но глаза так же налились кровью – от двух суток без сна, от страха и ярости. И ноздри ходили ходуном, а из переплетения теней вдруг выглядывали лица тех, кого видел раньше, когда они вылетали под ствол автомата…
Леха мотнул головой, прогоняя это. К черту, к дьяволу, к сатане! Это осталось – должно было остаться! – далеко в прошлом. Давным-давно, в одной далекой-далекой южной провинции…
Только это не осталось там.
Ноги предательски дрожали, как и тогда. И опять он брел прочь от того, что сделал. Что его заставили сделать. И опять не мог убежать от всего того, от чего хотел убежать…
Леха взвыл от бессильной ярости, упал в песок, зарылся в него мордой, стирая чужую кровь и свои убийства. Боль обожгла шкуру, но Леха драл морду о песок, тер копытами. Сдирая застывшие пятна крови, сдирая взгляд убийцы, дикий и ошалевший – оттого что после всего случившегося небо не упало. Мир вертится, как и прежде. Как ни в чем не бывало… Он бежал не останавливаясь, не сверяясь по звездам. Несся к скалистой стене, к валунам, в которые можно забиться, чтобы попытаться уснуть, укрывшись в снах от того, что было. К мелкому шибздику, с которым можно перекинуться парой слов… Хотя бы чертовой парой слов! Шкура на правом боку, между броневыми наростами, заросла быстро – Леха это чувствовал. Струпья засохли и отвалились, и ветер холодил новую шкуру. Здесь, как и в обучалке, раны на монстрах зарастают быстрее, чем отваливается грязь. Но во рту остался солоновато-железный привкус крови… И опять бежал.
Сквозь ночь, тишину и одиночество. Полное одиночество.
Лишь ветер в ушах, стук копыт да дюны – черные застывшие волны; И ночь. И пустота. И вокруг и внутри… Раньше с ним хотя бы были жажда и боль, отвлекавшие от мыслей. Теперь – никого. Совсем никого. Полная пустота.
И еще, где-то далеко позади – опустевшая нефтяная вышка. Бойня, заляпанная кровью и нефтью…
Наверно, он ошибся с направлением. Скальная стена была тут как тут: черная полоса вдоль горизонта, на которой нет звезд. И чуть темнее неба – оно уже начинало светлеть. Стена – тут как тут, а вот прохода, через который тогда вполз в Кремневую долину, а потом вылез обратно, – этого прохода не было.
Леха побежал медленнее, покосился влево. Прищурился, вглядываясь. Стена убегала до горизонта, и никаких расщелин не видно. Вправо – то же самое. Нет никакой щели. Ну и в какую же сторону идти? Леха совсем остановился.
Оборвался стук копыт, стих шум ветра в ушах. Стало тихо.
Тихо-тихо…
Странный миг, когда ночь превращается в рассвет. Затихло все, даже ветер. Ни одного пылевого смерчика. Воздух застыл, прозрачный и прохладный, можно услышать свое дыхание, удары пульса в ушах…
Крик ударил по нервам, как оголенный провод. Леха оступился на ровном месте и завертелся: что это?! Откуда?! Вопль не кончался, поднимался выше и выше – и вдруг как отрезало.
Лишь звенит тишина, да собственный пульс толкается в барабанную перепонку… Почудилось?
Черт его знает… Леха подождал, прислушиваясь, но больше ничего не слышно.
Ладно. Куда же идти? С какой стороны проход?
Леха оглянулся. Следы от копыт тянулись в песке, взбираясь к гребню последней дюны… А может быть, занесло в сторону? Когда человек долго идет или бежит без ориентиров, его всегда заносит в сторону. Правшу вправо, левшу влево…
Значит, занесло вправо? Тогда теперь налево, чтобы вернуться к расщелине. Леха повернулся налево, поднял ногу…
И замер…
Снова крик. На этот раз еще громче, яростнее… и безнадежнее. Обреченный. Не то птичий, не то…
Леха поежился.
Кажется, из-за дюн справа. Стараясь не стучать копытами, Леха стал карабкаться на дюну, добрался до гребня – и тут же упал вниз, вжимаясь в песок.
Да, здесь. Впереди двое мужиков топтались на чем-то золотистом…
Опять извращения генной инженерии?
Похоже, без них тут не обошлось. И без мифологии тоже. Гарпия, так это называется? Голова, тело, бедра – женские. Ниже колен птичьи лапы, а вместо рук крылья, из длинных рыжих перьев, блестящих, как медь.
Сейчас изломанные, вбитые в песок тяжелыми сапогами… Длинные волосы – такие же медные – рассыпались по песку, словно светящийся ореол вокруг головы…
Один мужик – высокий, широкоплечий, в камуфляжном комбинезоне и синеватой каске – стоял на левом крыле. Вскинув к плечу ружье, он целился в скалистую стену.
Там из-за камней выглядывали еще две гарпии. Одна серебристая, другая черная. Выглядывали – и снова прятались за камни. Не решались вылезти на открытый уступ, далеко выступающий из стены, словно трамплин.
Второй мужичок был поменьше ростом, сухонький. В джинсах, в голубой рубашке и в синей бейсболке, напяленной задом наперед. Над козырьком ядовито-желтая надпись: «Wintel sux».
Этот топтался на правом крыле гарпии. Дуло своей винтовки он вбил гарпии в рот, чтобы не мотала головой. Склонился к ней, почти дыша в лицо.
– Где камни, сукина кошка?
Говорил он мягко, почти нежно. Язык у него заплетался, он явно перебрал с горячительным в реале. И даже со спины, не видя лица, одного этого голоса достаточно, чтобы понять: он улыбается.
И от этой улыбки, которой не видно, лишь слышно в голосе, – по хребту прошлись мурашки. Вот кого надо сажать в эту игру в шкуру монстров…
Леха переполз через гребень, приподнялся и тихонько засеменил вниз. Забирая вправо, к пустыне. Чтобы потом зайти на них со спины… Медленно, заставляя себя сдерживаться. В прохладном рассветном воздухе звуки словно становились громче, растекались далеко-далеко, не желая затихать. Надо очень осторожно, очень тихо…
– Будем карту чертить, синичка драная? – снова спросил мужик. Голосом мягким до приторности, до отвращения, до тошноты.
– Да чего ты с ней нянчишься, Куч! – пробасил мужик в каске. – Вот так ее… Н-на!
Он с разворота пнул гарпию под ребра. Хрупкое тельце дернуло от удара, аж приподняло над землей, но не перевернуло. Крылья, прижатые к песку сапогами, держали гарпию, как распятие.
– Ур-род! – рявкнул напарник, мигом растеряв всю мягкость. – Убьешь ведь, мудак! Ты…
Он выдернул ствол карабина изо рта гарпии, вскинул верх и выстрелил по скалам – в серебристую гарпию, выскочившую из-за камней на карниз.
Пуля вышибла искры далеко над гарпией, но она тут же нырнула обратно за камни. Черноволосая подружка тоже спрятала голову.
– За теми следи лучше, а не рот свой разевай! – рявкнул Куч. – Придурок, мать твою шпалой…
– Ладно, Куч, ладно… – пробормотал мужик в каске, снова разворачиваясь к скалам. – Не заводись, славный конюший его высочества Суксизма…
– На скалы смотри!
– Да смотрю я, смотрю… Только не добьешься ты от этой сучки ни хрена…
– Посмотрим! Есть у меня один свеженький рецепт…
– Который уже по счету, о мудрейший конюший? – хмыкнул напарник.
Куч не ответил. Он снова вбил ствол винтовки в рот гарпии, присел на корточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60