— Это что? Я тебя тысячу раз предупреждала, чтобы ты никогда не давал бабу на ночь рису. Штрафую тебя за это месячным жалованьем.
Конечно, слуги знали, что эти слова только угроза,— штрафы никогда не взимались, но выговор сам по себе был неприятен.
— Что же мне готовить, если у нас нет топленого масла?—сердито спросил повар.
— Почему нет? — удивилась Раджлакшми.
— Я уже два или три дня тому назад докладывал, что масло кончилось. Чем я виноват, если вы не послали за ним?
Масло для общего стола покупалось здесь же, в деревне, но для меня, как больного, привозилось особое масло из-под Шатхии. За ним специально посылали человека. Однако последнее время Раджлакшми было не до меня, и потому она, вероятно, не обратила внимания на сообщение повара. А может быть, просто забыла о нем.
— С каких пор у нас нет масла? — спросила она у повара.
— Да уже дней пять или шесть,— ответил тот.
— Значит, все это время ты кормишь его рисом? Она позвала Ротона.
— Предположим, я забыла о масле, но почему ты, отец мой, не послал за ним? Вы что, сговорились здесь все против меня?
Ротон был недоволен своей хозяйкой. Его раздражали ее постоянные отлучки из дому, а еще больше — невнимание ко мне. Поэтому он придал своему лицу выражение оскорбленного достоинства и заметил:
— Я видел, ма, что ты не обратила внимания на слова махараджа, и решил, что ты теперь не считаешь нужным покупать дорогое масло. Я ведь уже почти неделю даю больному человеку рис.
Раджлакшми нечего было возразить на справедливый упрек слуги. Она молча поднялась и вышла из комнаты.
Я лег спать, но никак не мог заснуть и долго ворочался с боку на бок. А когда наконец стал засыпать, дверь отворилась, и в комнату вошла Раджлакшми. Подойдя к постели, она села у меня в ногах и, помолчав некоторое время, спросила:
— Ты спишь?
— Нет,— отозвался я.
— Если бы для бога я сделала хотя бы половину того, что сделала для тебя, я бы, наверное, уже обрела его. А тебя вот нет.
— Наверное, обрести человека труднее,— заметил я.
— Ты полагаешь? — Раджлакшми на минуту задумалась, потом сказала:—Любовь своего рода оковы. Поэтому, мне кажется, ты и избегаешь ее. Она тебе мешает.
Что я мог ей возразить? Упрек, который она мне бросила, стар как мир. Нет такого судьи, который разрешил бы эту извечную тяжбу между мужчиной и женщиной. Она началась еще в древности, и если когда-нибудь прекратится, то исчезнет вся прелесть семейной жизни. Сладость ее станет ядом. Поэтому я промолчал.
Но, к моему удивлению, Раджлакшми и не настаивала на ответе на свое глубокомысленное замечание. Она, казалось, сама тут же забыла о нем и переключилась на другое:
— Господин Торколонкар рассказал нам об одном обете. Он такой трудный, что далеко не все могут его принять... Но разве можно упустить такую возможность?..
Я не стал останавливать ее, и она продолжала:
— Для того, чтобы подготовиться к принятию его, нужно три дня соблюдать пост... Шунонда хочет, чтобы мы вместе совершили обряд... Конечно,— тут она улыбнулась,— если ты не возражаешь. Иначе...
— Что иначе? — поинтересовался я.
— Иначе я откажусь от него.
— Тогда оставь свои намерения, я категорически против.
— Перестань шутить. Мне совсем не до шуток теперь.
— А я и не шучу. Я, серьезно, возражаю. Я даже запрещаю тебе это.
Раджлакшми помрачнела. Помолчав немного, она заметила:
— Но мы уже решили. Даже послали купить все необходимое. Завтра начнем готовить священную еду, а послезавтра... Нет, так нельзя! — горячо сказала она.— Как я потом покажусь на глаза Шунонде? Ну почему ты против, Шриканто? Я знаю, ты нарочно так говоришь, для того только, чтобы позлить меня. Ты ведь согласен, да?
— Да,— ответил я.— Но ты же никогда не интересуешься моим мнением. Зачем же теперь решила посмеяться надо мной? Разве я когда-нибудь приказывал тебе?
Она положила руку мне на ноги.
— Я никогда больше не обращусь к тебе с такой просьбой. Но теперь разреши мне... от чистого сердца...
— Ну хорошо,— согласился я.— Только имей в виду: тебе завтра, наверное, придется рано уйти из дому. Поэтому не задерживайся и иди спать.
Но она не ушла, а принялась медленно поглаживать мои ноги. А я лежал и думал, как непохожа эта ласка на то нежное прикосновение, которое я ощущал не так уж давно, когда она подобрала меня на станции Ара и отвезла к себе домой. Тогда она тоже любила так убаюкивать меня. Но тогда через ее пальцы в меня, казалось, вливалось смятение всех ее чувств, все то, что переполняло ее сердце. Я не просил этого дара, я даже не знал, что с ним делать. Он был для меня как стихийное бедствие, непрошено обрушившееся на меня, чтобы потом так же внезапно и неожиданно прекратиться. А я не привык проливать слезы и выпрашивать любовь. Всегда одинокий, я стеснялся просить у людей внимания к себе, мне было стыдно протягивать руку за подаянием. Я много читал, какие мучения, приступы уязвленного самолюбия, раздражение приносит отвергнутая любовь, когда ее нектар становится горьким ядом. Я прекрасно знал все эти истины, но ничего не хотел предпринимать. Апатия, постоянно дремавшая во мне, уже предъявляла свои права. Не все ли равно? — казалось, говорила она мне.
Прошло еще какое-то время. Решив, что я уснул, Раджлакшми осторожно встала и вышла из комнаты. Она так и не увидела, как из уголков моих закрытых глаз медленно потекли скупые слезы. Но я не собирался долго горевать о сокровище, когда-то принадлежавшем мне, а теперь, казалось, безвозвратно утраченном.
ГЛАВА XI
Поднявшись на следующее утро, я узнал, что Раджлакшми на рассвете совершила омовение и ушла из дому, захватив с собой Ротона. Она намеревалась отсутствовать дня три. Так оно и произошло. Я знал, что у Шунонды не собирались устраивать особое торжество, но народ все-таки набрался — пришло около двух десятков достопочтенных брахманов. Даже сидя у себя возле окна, на весьма значительном расстоянии от дома Джодунатха, я ощущал запахи готовящейся там святой пищи. Я находился в абсолютном неведении относительно характера совершавшегося там священнодействия и не имел ни малейшего представления о том, насколько облегчит оно путь к вечному блаженству его участникам, да, признаться, и не испытывал никакого желания узнать об этом. Каждый день Ротон к ночи возвращался домой и неизменно спрашивал меня, не отправлюсь ли я с ним на церемонию.
— А это необходимо? — в свою очередь осведомлялся я.
Ротон смущался и объяснял мне, что мое отсутствие на обряде всех удивляет. Кое-кто, наверное, считает, что я против него. Как знать!
— Да,— соглашался я,— все может быть. А что говорит твоя хозяйка?
— Вы ведь знаете, бабу, без вас ей все не по душе. Только что делать, приходится выдумывать, будто вы нездоровы и вам тяжело ходить пешком. Говорит всем, что ваше присутствие необязательно.
— Вот-вот,— подтвердил я,— я совершенно не подхожу для религиозных церемоний. Мне лучше держаться подальше от таких вещей.
— Это так,— неуверенно поддержал меня Ротон.
Я и сам понимал, что для Раджлакшми мое присутствие... Ну да не будем углубляться...
Я узнал неожиданную новость — на церемонию явился сам господин Кушари, и не один, а с супругой. Они пришли якобы для того, чтобы в случае необходимости быть полезными своей госпоже.
— Что ты говоришь, Ротон? — удивился я.— Неужели даже с женой?
— Да. И знаете, без всякого приглашения.
Теперь я понял, какую цель преследовала Раджлакшми этим мероприятием и почему проводила его не у себя.
— Видели бы вы, как плакала старая госпожа Кушари!—рассказывал мне Ротон.— Молодая госпожа омыла ей ноги, а когда та отказалась от угощения, усадила ее и принялась кормить, как маленькую. Ма даже прослезилась, глядя на них, а старый господин Кушари просто плакал. Мне думается, бабу, теперь, когда все это закончится, молодая госпожа оставит свою лачугу и вернется домой. Вот обрадуется-то деревня! И знаете, бабу, ведь все это устроит наша ма.
Зная характер Шунонды, я не особенно рассчитывал на такой исход, однако теперь несколько успокоился насчет Раджлакшми. Будущее уже не представлялось мне таким мрачным.
Действительно, вряд ли нашелся бы второй такой искусник, способный уладить отношения между двумя братьями и невестками и ликвидировать разрыв между ними, который остался только внешним и не затронул их души. Сколько времени готовилась она к осуществлению своего намерения!
Я всей душой желал ей преуспеть в своих начинаниях. Беспокойство, охватившее меня в последнее время, улеглось, и день прошел прекрасно. Тем более, что он был последним днем нашей разлуки. Раджлакшми должна была вернуться домой.
Однако утром следующего дня она не появилась, а через Ротона известила меня, что наша встреча, к сожалению, откладывается,— она собиралась отправиться к чудодейственному горячему источнику, бившему неподалеку от нас,— известному месту паломничества под названием Бокрешор. Говорили, будто там обитало божество. Оно осчастливливало не только того человека, который совершал омовение в его водах, но и всех его родственников, где бы они ни находились, причем во всех их рождениях. Попутчики у нее уже имелись, повозка, запряженная буйволами, стояла наготове, а время отъезда— определено. Все необходимые для путешествия вещи Ротон послал ей с привратником, который побежал к господину Торколонкару во весь дух, дабы не задерживать пилигримов.
Еще неделя разлуки! Впрочем, человек ко всему привыкает, хотя мне так хотелось увидеть ее именно в этот день. Известие о неожиданном паломничестве меня не оскорбило и не раздосадовало, как можно было бы ожидать, а только опечалило. Сердце мое сжалось от боли. Я хорошо понимал, что Пьяри действительно умерла, но бремя ее деяний продолжало тяготить Раджлакшми. Она постоянно страдала, не зная, как избавиться от него. Отсюда и ее вечное беспокойство, стремление бежать от удовольствий и радостей жизни. «Неужели она никогда не успокоится? — думал я.— Всегда, точно птица в клетке, будет биться головой о стены, возведенные вокруг нее обществом, а я, словно прутья этой клетки, буду загораживать ей путь к освобождению? Всем сердцем любя меня, она так и не смогла меня обрести, но не в силах и отказаться от меня. Так неужели я вечно буду мешать ей?»
Я решил избавить ее от себя. Но не так, как прошлый раз, а окончательно и бесповоротно, искренне желая ей добра и благословляя ее. Я хотел уехать еще до ее возвращения, с тем чтобы никогда больше не появляться на ее жизненном пути, какие бы испытания ни выпали на мою долю. Когда-то судьба не позволила мне осуществить такое намерение, но теперь я дал себе слово ни за что ей не поддаваться.
Да, великая сила судьба! Я вспомнил, как мы расста-
лись прошлый раз в Патне, как она стояла на балконе и с немой мольбой глядела на меня. Ее взгляд преследовал меня всю дорогу, но я не внял ему, покинул родину и уехал на чужбину. Но что значит расстояние? Ее немой призыв заставил меня вернуться. В глазах посторонних это выглядело постыдным поражением. Никто не заметил тогда на моей голове неувядающего венка победителя.
Теперь нам снова предстояла разлука. Однако на этот раз я намеревался устоять перед ее зовом.
Но как грустно было мне уезжать! И главное, я знал: не с кем будет поделиться своей болью. Придется похоронить ее в самом укромном уголке своего сердца— ведь общество лишило меня права любить Раджлакшми. В его глазах наша горячая любовь, наши взаимоотношения— радости и обиды, разлуки и свидания — ровным счетом ничего не стоили. Значит, и горечь предстоящего прощания тоже будет непонятной и смешной другим. Мне как-то особенно тяжело было думать именно об этом. Что может быть трагичнее, когда горе становится предметом насмешек? Но кому пойти жаловаться, если ты отвергаешь общепринятые правила, восстаешь против существующей морали?! Это, пожалуй, самая сложная из всех человеческих проблем, и возникла она, наверное, с самого сотворения мира. Даже в будущем я не предвидел разрешения ее. И все же сколько счастья приносит людям запретная любовь, как бы она ни осуждалась! Как озаряет она жизнь! Сколько легенд, удивительных историй и прекрасных поэм сложено о ней!
Тем не менее я решил отказаться от нее. Я не хотел больше смущать Раджлакшми. «Пусть она спокойно предается благочестию,—думал я,— безупречно произносит мантры, и да будет гладок ее путь в Бокрешор!» Я благословлял ее и желал ей получить все возможные воздаяния и в этой жизни, и в следующих. Бремя своих печалей я намеревался нести сам.
Когда я проснулся на следующее утро, мне показалось, будто узы, связывавшие меня с этим домом, с Гонгамати, с голым, выжженным полем, ослабли. И хотя до возвращения Раджлакшми было еще далеко, я решил больше здесь не задерживаться.
Вошел Ротон и напомнил мне об омовении. Раджлакшми, уезжая, взяла с него обещание строжайшим образом следить за моим режимом. Она возложила на него обязанность вести своего рода дневник, записывать час каждой моей трапезы начиная с завтрака в одиннадцать утра и кончая ужином в восемь вечера. За образцовое выполнение этого задания Раджлакшми обещала вознаградить его и всех слуг, занятых моим обслуживанием, месячным жалованьем. Теперь повар, окончив стряпню, сам отправлялся за свежей провизией, и даже господин Кушари лично проверял, как доставлялись нам овощи, молоко, рыба и прочая снедь. По утрам, лежа в постели, я слышал, как они хлопочут, но оставался ко всему безразличным. Однако свой режим я старался соблюдать в точности. Во-первых, он был вполне терпимым, а во-вторых, я не хотел лишать слуг обещанного вознаграждения.
Накануне мне не удалось как следует выспаться, поэтому теперь, совершив омовение и поев несколько ранее положенного часа, я опять улегся на кровать и заснул.
Проснулся я около четырех, снова умылся, выпил чаю и вышел прогуляться—с некоторых пор прогулка вошла у меня в привычку.
У ворот нашего дома меня ожидал незнакомый человек. Он передал мне письмо. Я с трудом прочел несколько кое-как нацарапанных строк, из которых узнал, что мой школьный товарищ Шотиш Бхородадж при смерти и непременно умрет, если я не приеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77