Она считала, что незачем человеку вызубривать священные тексты, если он их не понимает и не умеет ими пользоваться, а может быть, такое желание встретило у нее пренебрежение — она приняла его за обычную просьбу, какие ей приходилось выслушивать от своих деревенских соседок. Хотя вполне возможно, она промолчала просто из вежливости и никаких особых мыслей не имела. Но так или иначе, я знал: если она поставит Раджлакшми на одну доску с обычными женщинами, ей со временем придется пожалеть о своем поспешном выводе.
Проницательная Раджлакшми мгновенно почувствовала заминку в разговоре и больше о мантрах не заводила речи. Она умело перевела разговор на хозяйство, и вскоре между женщинами завязалась оживленная беседа. Я не пытался вслушиваться в их негромкую речь, а всецело занялся своей трубкой.
Меня нисколько не интересовало, какие сложные житейские проблемы занимали их. Сидя поодаль, я с наслаждением потягивал трубку и вдруг совершенно неожиданно для самого себя нашел ответ на давно мучивший меня вопрос. Нас, мужчин, обычно обвиняют в том, что мы якобы не даем никакой воли женщинам. Я всегда недоумевал, как мы ухитряемся это делать, и, признаюсь, не видел никакого выхода из создавшегося положения. Теперь же я вдруг все понял — Шунонда открыла мне глаза на самую суть проблемы. Без нее я, вероятно, так и продолжал бы блуждать в потемках.
Я видел много примеров женской эмансипации и дома, и за рубежом. Никогда не забуду, например, как в Бирме три благородные дамы среди бела дня на глазах всей честной публики с ожесточением набросились на здорового мужчину. Я с ужасом смотрел тогда на происходящее, а Обхойя завистливо заметила: «Вот бы нашим женщинам так...» Помню случай с моим дядюшкой, которому однажды за что-то досталось в поезде от каких-то марварок,— они изрядно оттрепали его за кос и за уши. Меня тогда поразила реакция моей тетушки, которой он пожаловался на неслыханную наглость представительниц слабого пола. «Вот бы и у нас, бенгальцев, завести такие порядки...» — вздохнула тетушка. Не думаю, чтобы дядюшка согласился на такое нововведение, но дело даже не в этом. Помогло ли бы оно решению женского вопроса? Очень сомневаюсь. И вот наконец здесь, в этом старом, уже изрядно разрушенном доме, сидя на рваной подстилке, я нашел-таки ключ к разгадке. Мне его дала БЛунонда. Я понял, что является основным, самым главным во всей проблеме. Дело вовсе не в том, отнимаем ли мы у женщин свободу или нет,— ни к чему спорить об этом,— а в том, лишаем ли мы их веры в наши заповеди и наши устои. Если да, то нам и приходится пожинать горькие плоды своего безрассудства. Ведь вот Шунонда, чем она покорила нас? Она мне и двух слов не сказала, лишь пригласила войти и сесть. Ни о чем глубокомысленном не говорила она и с Раджлакшми. Зато как просто и откровенно, с какой легкой усмешкой дала понять о своей бедности, когда Оджой из чувства ложной стыдливости попытался было ввести нас в заблуждение по поводу благосостояния этой семьи. И нам сразу стало ясно: нужда нисколько не смущает эту скромно одетую, без единого украшения женщину — она была выше житейских соблазнов. Отец-пандит заботливо и предусмотрительно научил ее самому важному для человека—правдивости и мудрости, пониманию истинной сущности вещей и взаимосвязи всего и вся. Больше он мог ни о чем не тревожиться, ибо, как сложится ее дальнейшая жизнь, было делом второстепенным: станет ли она жить на современный манер, оденет ли туфли с чулками и откроет ли лицо или в знак протеста против несправедливости предпочтет обречь себя и свою семью на лишения и будет жарить бедняцкий рис и изучать «Джогобошиштху». Все это уже не имело существенного значения. Мы вполне могли остаться в неведении и относительно ее образованности, не заговори Оджой о древней книге,— ни в манерах, ни в разговоре не проскальзывало у нее и тени превосходства, хотя и обычной для бенгалок застенчивости в ней тоже не замечалось — она спокойно могла принять незнакомых людей в отсутствие мужа. И муж ей всецело доверял: она взяла на себя роль матери восемнадцатилетнего юноши, часто оставалась с ним одна в доме, а у него не возникало ни малейших подозрений на ее счет. А какую только охрану не ставят у нас в таких случаях!
Мне очень хотелось увидеться с господином Торколон-каром, но мы так и не дождались его. Раджлакшми понимала, как много дел у хранительницы этого бедного очага, и не стала задерживаться.
— Мы пойдем,— сказала она Шунонде и поднялась.— Но если позволишь, мы снова как-нибудь навестим тебя.
Я тоже подошел к хозяйке.
— Я бы тоже хотел иногда заглядывать к вам,— сказал я ей.— А то мне и поговорить-то не с кем.
Шунонда с улыбкой наклонила голову.
— Замечательный человек Шунонда,— заметила дорогой Раджлакшми.— Под стать своему мужу. Боги прямо создали их друг для друга.
— Да,— согласился я.
— Я нарочно не заговорила с ней об их родственниках,— продолжала она.— Еще как-то не разобралась в господине Кушари. Но эти двое, видно, прекрасные люди.
— Наверное,— ответил я.— Может быть, тебе удастся помирить их. Ты так умеешь влиять на людей.
Она улыбнулась:
— Возможно, и умею, только ты не являешься доказательством этому. Тебя многие могли бы прибрать к рукам — было бы желание.
— Допустим. Только зачем говорить об этом, если пока никто такого желания не изъявлял!
— Не отчаивайся,— в том же шутливом тоне продолжала Раджлакшми.— Твое время еще не ушло.
Весь день было облачно. Когда мы приближались к усадьбе, черная туча нашла на солнце и закрыла его, окрасив все небо перед нами в густой розово-золотистый цвет. Золотой отсвет упал на серое невозделанное поле, на бамбуковые заросли и редкие смоковницы у дороги, проник мне в самую душу. Я незаметно глянул на свою спутницу—на ее губах все еще играла слабая улыбка. Она тоже показалась мне необыкновенной. Что же так преобразило ее: золотое ли свечение, охватившее все вокруг нас, или отраженный свет души другой удивительной женщины?
На дороге никого, кроме нас, не было.
— Слушай, почему от тебя не падает тень? — неожиданно спросила меня Раджлакшми, указывая рукой вперед.
Я посмотрел по направлению ее руки и увидел, что наши тени слились.
— Наверное, я потерял ее,— улыбнулся я.
— А раньше она была у тебя?
— Не помню, не присматривался.
— А я помню,— в тон мне ответила Раджлакшми,— не было. Я еще в детстве заметила это...— Она удовлетворенно вздохнула.—Я очень довольна сегодняшним днем. Кажется, я нашла себе друга.
Она посмотрела на меня. Я ничего не ответил, хотя мысленно согласился с ней.
Мы пришли домой, но отряхнуть с ног дорожную пыль и отдохнуть нам не удалось. Во дворе нас ожидало человек пятнадцать деревенских. Завидев нас, они поднялись с земли. Ротон, по-видимому, только что выступал перед ними с речью, о чем свидетельствовало его возбужденное лицо. Он подошел к Раджлакшми.
— Ма,— заявил он ей,— все произошло так, как я говорил.
— Что-то не помню, чтобы ты о чем-нибудь говорил,— недоуменно ответила та.— Скажи еще раз.
— Полицейский скрутил Нобину руки, надел наручники и увел.
— Увел? Куда? — забеспокоилась Раджлакшми.— Что он натворил?
— Он убил Малоти.
Тут все заговорили разом:
— Нет, нет, ма, не убил. Избил, это верно, но не убил...
Глаза Ротона сверкнули гневом.
— Что вы знаете? — сердито крикнул он.— Куда же она тогда делась? Ее надо в больницу отправить. Будете скрывать, вам самим руки свяжут.
Лица крестьян вытянулись. Кто-то потихоньку напра-
вился к выходу. Раджлакшми сурово посмотрела на Ротона.
— Отойди в сторону! — сказала она ему.— Говорить будешь, когда у тебя спросят.
Потом она знаком подозвала к себе отца Малоти, стоявшего тут же в толпе, с посеревшим от страха лицом, и спросила:
— Бишонатх, объясни, что произошло. Но смотри ничего не скрывай и не лги, а то тебе же хуже будет.
Вот что рассказал нам Бишонатх.
Малоти уже целые сутки находилась в доме своего огца, пришла накануне вечером. А в этот день в полдень пошла к пруду за водой. Там в кустах ее и подкараулил муж. Он набросился на нее и страшно избил, даже как будто проломил ей голову. Вся в слезах, Малоти прибежала в усадьбу, но, не застав никого из хозяев, отправилась в контору на поиски господина Кушари. Не найдя и его, она помчалась в полицейский участок, где продемонстрировала следы побоев на теле и рану на голове. А затем, уже вместе с полицейским, явилась к Нобину. Тот был дома и как раз собирался обедать. Блюститель порядка отшвырнул прочь его чашку с рисом, его самого связал и увел.
Раджлакшми пришла в негодование. Она терпеть не могла обоих — и Малоти и Нобина, но теперь весь ее гнев обрушился на меня.
— Сколько раз я тебе говорила — не связывайся с ними, не влезай в их грязные истории,— с сердцем сказала она мне.— Нет, ты все-таки вмешался. Так вот, иди теперь и сам разбирайся во всем. А я знать ничего не желаю.
Она повернулась и ушла в дом, бросив на ходу: «Этого Нобина следует повесить. А бесстыдница Малоти если и умерла, то так ей и надо».
Я был смущен. Теперь мое посредничество действительно представлялось мне напрасным,— не вмешайся я накануне, возможно, не произошло бы всех этих событий. Но я руководствовался самыми добрыми намерениями, думал, будет лучше, если дать свободу этой скрытой, постоянно будоражившей всю деревню стремнине. Теперь я видел, что ошибся. Однако необходимо рассказать поподробнее обо всем случившемся.
Красавица Малоти, пылкая и неугомонная, жена Нобина из касты дом, была не женщина, а настоящий огонь. Ни одна из ее соседок не оставалась спокойной за судьбу своей семьи—Малоти в любой момент могла устроить в ней пожар. Своенравная и подвижная, острая на язык, она и внешним видом выделялась из всей общины—делала себе метки на лбу из пыльцы стрекоз, смазывала волосы лимонным соком, носила фабричной выработки сари с широкой синей каймой и никогда не следила за тем, чтобы голова ее была покрыта. Сплошь и рядом конец сари спускался ей на плечи, и она ходила простоволосой. Никто не решался высказать ей в лицо все то, что о ней думал, но за глаза ее награждали такими эпитетами, что цензура не позволяет привести их печатно. Первое время после замужества Малоти не желала переселяться к мужу и продолжала жить у отца. «Разве муж прокормит меня? — говорила она.— Оденет?» Ее постоянные попреки будто бы вынудили Нобина уехать на заработки. Около года он пробыл в городе — работал посыльным. Вернувшись в деревню, он привез с собой серебряные браслеты, сари из тонкой хлопчатобумажной материи, шелковую ленту, флакон розовой воды и жестяной сундук. Отдав Малоти эти богатства, он не только вернул себе жену, но даже, как говорят, завоевал ее сердце, и она перебралась к нему. Однако все это было делом прошлого. С некоторых пор у Нобина возникли серьезные подозрения насчет жены, он стал подкарауливать ее возле пруда и поколачивать. По приезде сюда мы стали свидетелями чуть ли не ежедневных словесных и иных баталий между ними. Два дня тому назад произошла очередная стычка, однако Нобин нисколько не сожалел о том, что разбил жене голову. Он и предположить не мог, чтобы она привела полицию.
Когда накануне утром истошный вопль Малоти вновь разрезал воздух, возвестив, таким образом, начало очередного дня, Раджлакшми, оставив хозяйственные дела, подошла ко мне и сказала:
— Невозможно больше выносить эти постоянные скандалы. Поди дай несчастной денег, пусть она убирается куда-нибудь.
— Нобин виноват ничуть не меньше ее,— заметил я.— Работать не желает, только и делает, что расчесывает свои волосы да удит рыбу. А стоит завестись деньгам, так сразу напивается и лезет драться. Всем этим художествам он выучился в городе.
— Оба хороши,— проворчала Раджлакшми.— Да и когда ему работать при такой жене.
Мы потеряли всякое терпение. Два раза я пытался рассудить их, но безрезультатно. Теперь я намеревался сразу после завтрака послать за скандалистами, чтобы вынести им свое последнее и категорическое решение. Однако звать никого не пришлось — в полдень в усадьбу ввалилась целая толпа.
— Господин мой! — кинулся ко мне Нобин.— Я больше
не хочу жить с ней. Это совсем пропащая женщина. Пусть уходит из моего дома!
— Пускай сначала снимет мой свадебный браслет! — крикнула бойкая Малоти.
— А ты верни серебряные браслеты, которые я тебе дал.
Малоти тут же сорвала браслеты и швырнула их прочь. Нобин подобрал украшения.
— Железный сундук я тоже тебе не оставлю,— заявил он.
— Пожалуйста! — крикнула его супруга и, вытащив ключ, завязанный в край сари, бросила его к ногам Нобина.
Нобин тут же демонстративно разломал ее браслет из ракушек, стянул с ее руки железный браслет и бросил их за ограду.
— Вот, объявляю тебя вдовой.
Я оторопело посмотрел на него, и тогда один из стариков объяснил мне, что все происходит так, как и полагается, а иначе Малоти не сможет снова выйти замуж.
Слово за слово, и мне стала ясна подоплека происходившего. Оказывается, уже шесть месяцев, как брату старшего зятя Бишонатха приглянулась Малоти. Он человек состоятельный и пообещал ее отцу дать за нее двадцать рупий наличными, а ей самой подарить ножные браслеты, серебряные браслеты для рук и золотое кольцо в нос. Он даже оставил эти вещи в залог Бишонатху,
Теперь вся эта история предстала передо мной в особенно неприглядном свете. Оказывается, тут уже давно строился гнусный заговор, а я невольно способствовал ему.
— Вот и хорошо,— заявил Нобин.— Я сам этого хотел. Поеду в город, запросто устроюсь там на работу и буду жить припеваючи! А таких, как ты,— он повернулся к Малоти,— у меня будет хоть отбавляй. Вон староста Хори из Гонгамати сколько времени пристает ко мне, чтоб я женился на его дочери. Ты и ногтя ее не стоишь!
Он сунул в карман на поясе браслеты и ключ от сундука и ушел. Но как бы он ни хорохорился, выражение его лица отнюдь не свидетельствовало о том, что перспектива устроиться на работу в городе или жениться на дочери старосты его особенно радовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77