Неожиданно Бен вошел в холл и остановился в центре под хрустальной люстрой посреди групп людей, вернувшихся после покупок и прогулок. Многие из них задерживались у старинной конторки портье, чтобы забрать письма или получить билеты на концерт или в театр. В холле царили тишина и спокойствие, исходившие от светло-серых, фиолетовых и зеленых лилий ковра и драпировок с рисунком из ирисов; немногочисленная мебель была резной и тяжелой. Все столики в небольшой гостиной для отдыха были заполнены, маленький струнный оркестр в дальнем углу играл венские вальсы. У двери в гостиную молодая женщина за длинным столом упаковывала рождественские подарки для гостей.
«Хотелось бы мне здесь остановиться», — подумал Бен. И когда ему в голову пришли эти слова, он понял, что сделал Лоре самый большой комплимент.
Интересно, была ли она здесь? Было бы нетрудно выяснить это и даже увидеть ее. Но он не мог этого сделать. Он не был готов сказать Сэлинджерам о них двоих, и если Лора уже не презирала его, она, конечно, будет его презирать, когда он скажет, что не может представить ее своей семье, по крайней мере, пока не может. «Я не могу случайно все это перевернуть, — подумал он, — а может, даже и все потерять. Я не чувствую себя настолько уверенным, чтобы рассказать о всех тайнах, особенно о Лоре. Я доверяю Эллисон, но…»
Но он и сам не знал, насколько может полагаться на Эллисон. Или, вернее, верила ли ему Эллисон настолько, чтобы вынести всю эту гору секретов.
«Я подумаю об этом, — сказал он себе, — и приму решение». Должен быть способ, чтобы навести мост между этими годами молчания. Наступит ли такой момент, когда будет слишком поздно снова соединить семью? Он этою не знал. Он не знал даже, хотела ли этого Лора. Он повернулся, чтобы уйти, и задержался на мгновение бросить последний взгляд на гостиницу. Многих гостей он знал: сенатора, который часто останавливался в бостонской гостинице Сэлинджеров, владельца знаменитого лыжного курорта и самого богатого дельца с Гавай Даниэля Иноути, с которым Бен разговаривал о строительстве отеля Сэлинджеров в Гонолулу. Иноути всегда останавливался в «Карлайле»; если он поменял отель, то это была победа Лоры.
Иноути увидел его и помахал. Бен ответил на приветствие, но ему ни с кем не хотелось разговаривать, и он продолжил путь. На улице ему показалось еще суматошнее после покоя «Бикон-Хилла». «Бикон-Хилл». Он впервые понял название. Огромный отель стал домом для его создательницы Лоры, и Лора назвала его по имени дома, который любила больше всего и, возможно, до сих пор думала о нем, как о своем доме. Если это было так, то он отнял у нее дом. И тогда им еще труднее, а может, и невозможно будет соединить хоть что-то.
Он зашагал дальше, и расстояние между ним и этим прекрасным отелем увеличивалось. У «Плазы», стоявшего в квартале от «Бикон-Хилла», он остановился, чтобы войти. У него оставалось два часа до обеда с архитектором по поводу строительства нового отеля Сэлинджеров; времени достаточно, чтобы выпить не спеша и вернуться в дом Ленни и Феликса, а затем принять душ и переодеться. Но, пересекая холл, он внезапно остановился. Ленни Сэлинджер стояла внизу у лифтов и ждала.
«Что за черт, — подумал Бен. — Феликс сказал, что она навещает друзей в Вирджинии. И что она может делать в „Плазе“, если на Пятьдесят первой улице у нее собственный дом?» Он направился к ней, но остановился. Она была не одна.
Может, это и не было понятно всем, но Бену стало ясно, что высокий молодой человек, стоявший немного позади нее, на самом деле был с ней. Он не отрывал от нее глаз, а его рука шарила около ее локтя, он стоял так близко от нее, как будто его привязали. Ленни смотрела прямо перед собой, но что-то в ее взгляде давало понять, что она стоит откинувшись назад. На ней было темное платье с накинутым на плечи норковым манто, в руках она держала довольно большую дорожную сумку.
Двери лифта открылись, и Ленни с молодым человеком отступили, чтобы пропустить выходящих из лифта. Не раздумывая, Бен подошел и взял Ленни за руку.
Она обернулась, приготовившись стряхнуть незнакомца, который осмелился тронуть ее, и здесь она увидела Бена. На одну секунду ее глаза закрылись.
— Бен, — сказала она, не раздумывая, — я не знала, что ты в городе.
— Феликс сказал, что я могу остановиться у вас; он сказал, что вы в Вирджинии. Она кивнула:
— У меня изменились планы.
Бен упорно смотрел на молодого человека, который стоял в сторонке, пока другие набивались в лифт. Все трое так и стояли, пока Ленни не сдалась:
— Вилли Бейкер, Бен Гарднер.
Бен не пожал молодому человеку протянутой руки.
— Если вы позволите, я приглашу свою тещу на чай.
— О, разумеется, — он не знал куда девать глаза — Конечно… у меня как раз встреча. Желаю хорошо провести время. — Смущенный и немного напуганный, он исчез в толпе.
Ленни вырвала руку у Бена:
— Я лучше что-нибудь выпью.
— Ну что ж, я тоже.
Молча они прошли в дубовую гостиную, а когда уселись, Ленни принялась изучать комнату, как будто никогда ее не видела. Бену нравилась ее холеная сухопарая элегантность, великолепный бант шелковой блузки и то, как она сдерживала чувства — замешательство или гнев? — думал он — единственным признаком их был румянец на скуластых щеках.
— Водка и тоник? — спросил он.
Она слегка улыбнулась тому, что он помнил ее вкус.
— Благодарю.
Они снова помолчали, пока им не принесли напитки.
— Я полагаю, ты считаешь, что совершил благородный поступок, — сказала Ленни.
— Не знаю, — откровенно признался Бен. — Я не думал об этом.
— Прекрасно!
Он смотрел на нее.
— Я не думаю, что это впервые. И вы хотите, чтобы я об этом подумал? На это не нужно много времени. Думаю, чертовски стыдно, что классная леди превращает свое тело в площадку для…
Она пролила рюмку на стол:
— Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Кто ты такой? Ты ничего не знаешь о…
— Я знаю, что вы — мать Эллисон, она любит вас и думает, что вы — совершенство и…
— Пожалуйста, пожалуйста, не говори так. Я не совершенство. — Она слегка улыбнулась. — И я не хочу быть совершенной, это было бы так обременительно.
— Вам не надо беспокоиться попусту, — сказал он холодно, — это бремя, которого у вас нет.
Она с раздумьем смотрела на него. Он был в бешенстве, и злость делала его очень юным.
— Ты многого не понимаешь, — сказала она.
— Да где уж мне понять? Ведь вы не разговариваете со мной; я почти не знаю вас через столько лет. За каким чертом вы делаете это с собой? Господи, да одна только мысль о вас… сколько комнат в отелях… сколько постелей… сколько этих кобелей, лапающих вас, словно какую-то дешевку.
— Остановись! — воскликнула она. — Это звучит, — она нервно рассмеялась, — словно ты — любовник.
— А почему не просто зять? — бросил он ей. — Или кто-то из родственников, кто беспокоится о вас. И часто вы проделываете это?
— Как только пожелаю, — отрезала она. — Когда только мне захочется.
— Но почему? За каким чертом вы…
— Не знаю, — сказала она, сама удивляясь. — Но для тебя это не имеет никакого значения. Если меня это удовлетворяет…
— Вас? И вы удовлетворены, счастливы, горды? В вашей жизни все прекрасно?
— Я уже сказала тебе, это не твое дело!
— Нет, черт подери! Я беспокоюсь о вас, и этого достаточно, чтобы это стало моим делом. — Он резко повернулся к появившемуся официанту. — Повторить для двоих. — Он уставился на Ленни. — С тех пор как я вас увидел, что-то в вас напоминает мне нечто, я даже не знаю что, но вы так много значите для меня. И вы много значите для моей жены. И если вы думаете, что я позволю вам таскаться словно какая-то шлюха…
— О, Бен, Бога ради, остановись! — Ленни покачала головой. — Ситуация затруднительная, но это не греческая трагедия. Я тот же человек, которого ты знаешь, с тех пор как женился на Эллисон. Если я разочаровала тебя, мне очень жаль, но ты переживешь это. Мы не святое семейство, ты знаешь; не требуй от нас так много.
Бен уставился на рюмку. Когда-то он всех их ненавидел: одно слово «Сэлинджер» приводило его в бешенство. Теперь это была его семья, и он хотел, чтобы она стала для него всем, чем должна быть семья. Феликс — другое дело; он не имел к ним отношения; но остальные должны быть совершенством.
— И потом, — сказала Ленни, — разве ты настолько безупречен, чтобы требовать от нас совершенства? Ты всегда честен? Ты не делаешь ничего, что можно порицать?
Он взглянул на нее и встретил ее взгляд, потом отвел глаза.
— Мне хотелось, чтобы вы сделали меня частью вашей семьи. Но вы не хотите: вы наблюдаете за мной, как будто думаете, что я нападу на вас или что-то у вас отберу. Разве недостаточно того, что я люблю Эллисон? Разве это не сближает нас? Я хочу, чтобы у меня была целая семья, а не часть, но вы не любите меня. Думаю, я понимаю, почему Феликс не принимает меня, но вы-то какою черта?
— Почему ты здесь? — спросила Ленни.
— Здесь?
— Почему ты женился на Эллисон?
— Потому что люблю ее. Она моя жена, у нас сын. Что за вопрос, черт подери?
— Почему ты встретил Эллисон?
Голос Бена звучал осторожно.
— Ведь она рассказывала вам, как мы встретились.
— А ты не подстроил вашу встречу?
— Подстроил? Что, черт возьми, это значит? Как будто я знал, кто она такая! Да как бы я узнал, кто она такая? — Он остановился, уловив, что протестует слишком горячо.
— А вас интересовало, как обстояло дело с её первым мужем?
— Нет. Но оказалось, что он женился на ней из-за денег.
— И вы думаете, что я тоже?
— Не знаю. Я не знаю, чего ты хочешь от нас.
— Любви. Семьи. Людей, о которых я забочусь и которые заботятся обо мне.
— И это все? С самого начала?
— С самого начала, — сказал он ровным голосом. Он больше не беспокоился о том, чтобы не солгать Ленни. Он влюбился в Эллисон — он не ожидал этого, но влюбился — теперь только это было важно. Он не солгал бы о двух годах, которые они провели с Эллисон, но он бы что угодно напридумывала о том, что было до того.
Ленни покачала головой:
— К сожалению, я не верю этому, Бен. В тот первый день в аэропорту в тебе было что-то такое. Было не похоже, что ты влюблен в Эллисон; мы тебя интересовали гораздо больше. Ты выглядел… осторожным. И осмотрительным. Ты как будто хотел нас запомнить и вычислить, кто будет на твоей стороне. Ты будто ломал комедию.
— Неправда! О черт, да я не знаю, как я выглядел, но я в первый раз встречался со всеми вами, и я нервничал — да и любой занервничает! В конце концов, кто вы такая, чтобы обвинять меня, что вот я ломаю комедию? Как раз вы-то и притворяетесь: любящая жена, любящая мать, леди прокрадывается и выскальзывает из гостиничных номеров.
— Как он похож на отца, — четко произнесла Ленни, — такой же горячий.
— Мой отец?
— И ты так похож на него. Мне хотелось думать, что не похож, но сходство большое.
— Мой отец? Да что, черт побери, вы знаете о моем отце?
— Мы были любовниками. Мне было девятнадцать, а ему…
— Что? Минуту. Вы и мой отец были… Это какая-го дурацкая шутка?
— Я знаю, это звучит так…
— Вы сказали, что мой отец и вы были любовниками? Что за чушь собачья? А моя мать? А я? Где был я?
— Твоя мать бросила Джада, потому что он пил. Ты жил с ней. Тебе было восемь, почти девять. Я встретила Джада и влюбилась в него, и мы прожили вместе год. Я любила его, — голос ее дрогнул, она остановилась, затем продолжала: — Больше чем кого-либо за всю жизнь.
Бен не мог этому поверить:
— Вы знали моего отца? И не сказали мне об этом?
— Я ждала. Я думала, что ты знаешь — из-за Джада. Не знаю почему, но я не могла придумать другой причины для такого невероятного совпадения. Да я и не знала, как заговорить с тобой о нем. Ведь я никогда ни с кем не говорила о нем; я не знаю никого, кто бы мог понять, на что это было похоже — быть с ним и любить его, в то время когда многое не так, как надо. Она посмотрела на Бена. — У тебя волосы как у него, и профиль почти такой же, и эта морщинка между глаз, и улыбка… Он был очень несчастен, но какое-то время то, что было между нами, это было так хорошо; какое-то время у нас была любовь… и надежда…
Бен смотрел на свои руки, вспоминая загнанные глаза отца в последние месяцы жизни.
— И как бы долго мы ни любили, все равно нам будет мало, — пробормотал он.
— Что? Что ты сказал?
— Это были стихи, которые нравились отцу. Он сказал, что это стихи о сне, который ему однажды приснился, он увидел девушку с нежными… — Голос его задрожал, и он ошеломленно уставился на Ленни. — С нежными руками и любовью, которая не умрет. Так это были вы? Это были вы! Я не могу поверить… что вы были с ним в этой дыре в Виллидже, там были сломанные стулья…
— И матрас на полу. — Она задумчиво улыбнулась — Это была моя единственная попытка устроить бунт. Джад сказал, что я не выдержу, и, может быть, он был прав; хотелось бы мне точно знать, была ли я действительно бунтаркой или только разыгрывала из себя. Но он отослал меня обратно, и я вернулась к родителям, и спала в обычной постели, и в обычное время ела обычную еду, а потом — приличное замужество. Я никогда не была храброй, Бен.
Он нетерпеливо махнул рукой: ему хотелось поговорить об этом, но не теперь.
— А каким он был? Он не любил рассказывать о себе, да и я многое позабыл.
Ленни рассказала ему о Джаде все, что знала. Ей удалось описать крохотную ободранную квартирку, те приятные минуты, которые сделали ее светлой, и те несчастливые, когда она становилась еще темнее и теснее, а иногда и настоящей тюрьмой для Джада. Она рассказывала, как старалась быть ангелом и освободить Джада. Джад у Ленни был как живой, он как будто сидел с ними за столом: с его классическим взглядом, изъеденным алкоголем и яростью; его нежностью и ее обожанием; их смех в те дни, когда ему удавалось превозмочь гнев, разъедавший его изнутри; стихи, которые он читал и которые она помнила до сих пор; их мечты о поездке в Европу и о новой жизни, которой, они оба знали, у них не будет; книги, которые они читали вместе, и шутки, которым они вместе смеялись; их ссоры, когда он выпивал слишком много; и страсть, которой он обучал ее на том самом матрасе на полу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106