Ему казалось, он видит, где начинается ложбинка между грудей. Не мог он сейчас уйти от Клары. А она следила за быстрыми движениями его рук и чувствовала – ноги и руки ее слабеют. Так она близко, он все равно что касается ее, но нет, не все равно. Он распалился. Как же он ненавидел эту мамашу. Она все сидит, клюет носом, но не сдается, упрямая. Пол глянул на нее, потом на Клару. Она встретила его взгляд – гневный, насмешливый, безжалостный, как сталь. Ответила ему взглядом, полным досады. Теперь он знал, она-то с ним заодно. И продолжал игру.
Наконец мамаша решительно встряхнулась и сказала:
– Не пора ли вам обоим ложиться?
Пол молча продолжал игру. Так она ему ненавистна, эта мамаша, убить ее готов.
– Еще минутку, – сказал он.
Старуха поднялась, упрямо проследовала в чулан, возвратилась со свечой для Пола, поставила ее на каминную полку. И опять уселась. Ненависть обожгла Пола, он бросил карты.
– Ладно, тогда мы кончим, – сказал он, но в голосе его был вызов.
Клара видела, он крепко сжал губы. И опять на нее посмотрел. Это было как сговор. Она склонилась над картами, покашляла, прочищая горло.
– Ну, слава Богу, кончили, – сказала миссис Рэдфорд. – Вот, возьмите. – И сунула Полу согретую пижаму. – И свечу прихватите. Ваша комната будет как раз над этой. Там их всего две, не больно запутаешься. Ну, спокойной ночи. Отдыхайте на здоровье.
– Да уж отдохну, я всегда хорошо сплю, – сказал он.
– А как же, в ваши годы так и полагается, – отозвалась она.
Пол пожелал Кларе спокойной ночи и пошел. Выскобленные добела деревянные ступени витой лестницы при каждом шаге скрипели и трещали. Он упрямо поднимался. Увидел две двери одна напротив другой. Он вошел в свою комнату, хлопнул дверью, но на задвижку не запер.
Комната оказалась маленькая, с широкой кроватью. На туалетном столике с зеркалом лежали несколько Клариных шпилек, щетка для волос. В углу закрытые материей висели ее платья, юбки. Даже пара чулок на спинке стула. Пол внимательно оглядел комнатку. На полке две книжки, которые он ей дал почитать. Он разделся, сложил свой костюм, сел на кровать и прислушался. Потом задул свечу, лег и уже через минуту провалился в сон. И вдруг щелк! сна как не бывало, и он корчится в муках. Будто, когда он почти уже уснул, что-то ожгло его, привело в бешенство. Он сел, скрестив ноги по-турецки, и, не шевелясь, вглядываясь во мрак, прислушался. Где-то на улице услышал кошку, потом тяжелые, твердые шаги матери, потом отчетливые слова Клары:
– Ты не расстегнешь мне платье?
Недолгая тишина. Наконец голос матери:
– Ну вот, готово. А ты наверх не идешь?
– Нет, еще нет, – спокойно ответила дочь.
– Ну чего ж, ладно! Если, по-твоему, еще не так поздно, сиди. Только смотри приходи, пока я не легла, а то разбудишь.
– Я недолго, – сказала Клара.
И Пол услышал медленные шаги мамаши вверх по лестнице. В его дверь сквозь щели просочился свет свечи. Мамаша платьем задела за дверь, и у Пола екнуло сердце. Потом стало темно, щелкнула задвижка. Неспешно, неторопливо она готовилась ко сну. Прошло много времени, наконец в ее комнате все стихло. Пол был весь как натянутая струна, чуть дрожа сидел он на кровати. Дверь прикрыта неплотно. Когда Клара пойдет наверх, он ее перехватит. Он ждал. Мертвая тишина. Часы пробили два. Потом внизу звякнула кочерга о каминную решетку. Он уже не мог совладать с собой, сдержать дрожь. Если он сейчас же не пойдет, он просто умрет.
Он поднялся, вздрагивая, постоял. Потом шагнул к двери. Он старался ступать легко. Громко, как выстрел, скрипнула первая ступенька. Старуха шевельнулась в постели. На лестнице темно. У ее подножья в щель двери, что ведет в кухню, пробивается свет. Пол на миг остановился. Потом машинально двинулся дальше. Ступеньки скрипели под его шагами, и по спине забегали мурашки, а вдруг позади наверху сейчас отворится мамашина дверь. Он не сразу нашарил дверь у подножья лестницы. Задвижка щелкнула и открылась. Он вошел в кухню и с шумом захлопнул за собой дверь. Теперь мамаша уже не рискнет спускаться.
И вдруг он остановился как вкопанный. Клара стояла на коленях спиной к нему на груде снятого белья, лежащего на каминном коврике, и грелась перед огнем. Она не оглянулась, сидела подавшись вперед, красивая округлая спина обращена к нему, а лица не видно. Греется перед камином в свое удовольствие. Красный отблеск лежит на одном ее боку, теплая и темная тень – на другом. Руки лениво опущены.
Неистовая дрожь сотрясла Пола, он стиснул зубы и кулаки, стараясь овладеть собой. И пошел к ней. Положил руку ей на плечо, другой рукой взял ее за подбородок, хотел поглядеть в лицо. Она вздрогнула раз, другой, а головы не подняла.
– Прости! – пробормотал он, спохватясь, что руки у него ледяные.
Она пугливо вскинула на него глаза, точно зверек, которому грозит смерть.
– У меня руки такие холодные, – пробормотал Пол.
– Мне приятно, – прошептала она и закрыла глаза.
Она сказала, и он ощутил на губах ее дыхание. Руками она обхватила его колени. Свисающий шнурок его пижамы коснулся ее, и она вздрогнула. А Пол согрелся подле камина, и дрожь утихла.
Наконец, не в силах больше так стоять, он поднял ее, и она уткнулась головой ему в плечо. Он гладил ее медленно, ласково, с бесконечной нежностью. Она прильнула к нему, стараясь спрятаться в его объятиях. Он крепко ее прижал. Тогда, наконец, она посмотрела на него, молча, умоляюще, пытаясь понять, надо ли ей стыдиться.
Глаза его были темные, глубокие, очень спокойные. Словно и сама ее красота и то, что он завладел этой красотой, ранили его и печалили. С болью смотрел он на нее, и страшно ему стало. Он ощутил свое ничтожество перед нею. Она лихорадочно целовала его глаза, один, потом другой, льнула к нему. Она отдала себя ему. Он ее крепко сжимал. То была минута счастья почти мучительного.
Она стояла, позволяя восхищаться собой и трепетать от радости. Его обожание было целительно для ее уязвленной гордости, для нее самой, делало ее счастливой. Помогло ей распрямиться, вновь обрести гордость. Слишком долго ее гордость была оскорблена. Слишком долго никто не понимал ее истинную цену. И вот она вновь излучает радость и гордость. Настал час выздоровления, признания.
Пол посмотрел на нее, он весь сиял. Они засмеялись, глядя друг на друга, и он прижал ее к груди. Часы отмеряли секунды, проходили минуты, а эти двое все стояли, тесно прижавшись друг к другу, прильнув губами к губам, точно статуя, изваянная из одной глыбы.
И опять беспокойно, жадно по ее телу зашарили, заскользили его пальцы. И одна за другой вздымались горячие волны крови. Клара положила голову ему на плечо.
– Пойдем ко мне в комнату, – прошептал Пол.
Она посмотрела на него и покачала головой, безутешно дрогнули губы, в глазах – страсть. Пол смотрел на нее в упор.
– Да! – сказал он.
Опять она покачала головой.
– Почему нет? – спросил он.
Она смотрела на него горестно, все тем же полным страсти взглядом, и опять покачала головой. Глаза Пола стали жесткими, он отступился.
Потом, уже в постели, он удивлялся, почему она отказалась прийти к нему открыто, не таясь от матери. Ведь тогда все стало бы ясно и определенно. И она могла бы провести с ним ночь, не надо было бы, как сейчас, ложиться с матерью. Странно это, непонятно. И почти сразу он уснул.
Утром он проснулся, услышав чей-то голос. Открыл глаза и увидел – на него смотрит большая, величественная миссис Рэдфорд. В руке у нее чашка чаю.
– Вы чего ж, вздумали проспать до Судного дня? – сказала она.
Он сразу рассмеялся.
– Да ведь, наверно, еще и пяти нет, – сказал он.
– Ну, хочешь – не хочешь, полвосьмого уже, – сказала она. – Вот я вам чаю принесла.
Он потер лицо, откинул со лба встрепанные волосы и встряхнулся.
– Да что ж это как поздно! – проворчал он.
Досадно стало, что его разбудили. А миссис Рэдфорд это позабавило. Из фланелевой пижамы торчала его шея, округлая, белая, совсем девичья. Он сердито взлохматил волосы.
– Что толку скрести голову, – сказала она. – Часы назад не повернешь. Ну, долго еще мне тут стоять с чашкой в руках?
– Да ну ее, чашку! – буркнул Пол.
– Надо было пораньше лечь, – сказала мамаша.
Он глянул на нее, бесстыдно засмеялся.
– Я лег раньше вас, – сказал он.
– Скажет тоже! – воскликнула она.
– Это ж надо, чтоб мне подали чай в постель! – сказал он, помешивая в чашке. – Моя мать подумала б: конченый я человек.
– Неужто она вам никогда чайку в кровать не подаст? – спросила миссис Рэдфорд.
– Ей это и в мысль не придет, все равно что на голову стать.
– Своих я всегда баловала! Потому они у меня такие дурные, – сказала мамаша.
– Вы одну только Клару и могли избаловать, – сказал он. – А мистер Рэдфорд на небесах. Так что вы и есть хуже всех.
– Я не хуже всех, только уступчивая я, – сказала она, выходя из комнаты. – Только дурная я, вот чего!
За завтраком Клара была тиха, но поглядывала на Пола как-то по-хозяйски, и это его бесконечно радовало. Мамаше он явно пришелся по душе. Он заговорил о своей живописи.
– Ну какой вам толк изводиться да надрываться, крутиться и вертеться – и все из-за этих ваших картинок? – воскликнула миссис Рэдфорд. – Хотела бы я знать, что вам от них за радость? Жили бы лучше в свое удовольствие.
– А я ж в прошлом году получил за них больше тридцати гиней.
– Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени на это идет, зря вы это.
– И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с этими четырьмя фунтами, когда получу?
– Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги девать, – сказала миссис Рэдфорд.
– А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим на денек-другой к морю?
– Кто?
– Вы, Клара и я.
– Чего, на ваши деньги! – не без возмущенья воскликнула старуха.
– А почему нет?
– Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, – сказала она.
– Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко! Поедем?
– Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.
– А вы не против? – спросил Пол, дивясь и радуясь.
– Против я, нет ли, делайте как хотите, – заявила миссис Рэдфорд.
13. БАКСТЕР ДОУС
Через день-другой после того, как Пол был с Кларой в театре, он выпивал с приятелями в «Чаше пунша», когда туда вошел Доус. Муж Клары заметно полнел, вялые веки полуприкрыли карие глаза, и уже нет в его теле былой здоровой крепости. Он очень заметно сдавал. После ссоры со своей сестрой он поселился в дешевых меблированных комнатах. Любовница ушла от него к человеку, который намерен был на ней жениться. Одну ночь Доус провел в каталажке за пьяную драку, и еще он был причастен к одному весьма сомнительному пари.
Они с Полом, бесспорно, были врагами, и, однако, существовало меж ними ощущение своеобразной близости, точно втайне они связаны друг с другом, так подчас бывает между людьми, которые и двумя словами не перекинулись. Пол часто думал о Бакстере Доусе, часто хотел сойтись с ним, завязать дружбу. Он понимал, что и Доус часто думает о нем, подвластный какому-то странному притяжению. Однако их направленные друг на друга взгляды неизменно были враждебны.
По положению на фабрике Пол был выше Доуса, так что именно ему следовало предложить тому выпить.
– Что будете пить? – спросил он.
– С таким кровопивцем компанию не вожу! – ответил Доус.
Пол с пренебреженьем пожал плечами и отвернулся.
– Аристократия, можно сказать, та же военщина, – продолжал Пол, обращаясь к окружающим. – Взять хотя бы Германию. Там тысячи аристократов существуют за счет армии. Они отчаянно бедны, а жизнь тянется отчаянно медленно. Вот они и надеются на войну. Для них война – возможность преуспеть. Пока нет войны, они никчемные бездельники. А в войну начальники да командиры. Вот и выходит, им необходима война!
Здешние любители судить и рядить обо всем на свете не жаловали Пола – слишком он вспыльчивый и властный. Людей постарше него он раздражал своей напористостью и самоуверенностью. Слушали его молча, а когда замолкал, не огорчались.
Сейчас Доус прервал этот поток красноречия, спросил Пола громко, с издевкой:
– Вы чего ж, позавчерашний день в театре всего этого набрались?
Пол посмотрел на него, глаза их встретились. И он понял, Доус видел, как они с Кларой выходили из театра.
– Что это он там про театр? – спросил один из приятелей Пола, пользуясь случаем поддеть его и учуяв возможность развлечься.
– А в смокинг вырядился, расфрантился, – с усмешкой сказал Доус, презрительно кивнув в сторону Пола.
– Ишь какой, – сказал общий друг. – С девкой и все как полагается?
– Ясно, с девкой! – сказал Доус.
– Ну-ка, ну-ка, выкладывай! – крикнул их общий друг.
– А чего, я уж выложил, – сказал Доус, – сдается мне, и Морел слышал, и все.
– Провалиться мне на этом месте! – сказал общий друг. – И с ним и впрямь была девка?
– Девка, лопни мои глаза… Верное слово!
– А ты почем знаешь?
– Сдается мне, он у ней и ночевал…
Все вволю посмеялись над Полом.
– А она кто такая? Знаешь ты ее? – спросил их общий друг.
– Еще как, – сказал Доус.
Опять взрыв хохота.
– Тогда выкладывай, – сказал их общий друг.
Доус помотал головой и отхлебнул пива.
– Чудно, чего ж он сам-то не говорит, – сказал Доус. – Ничего, вскорости расхвастается.
– Ну-ка, Пол, – сказал его приятель, – так не годится. Мог бы и признаться.
– В чем признаться? Что сводил человека в театр?
– Послушай, парень, если ничего тут худого не было, скажи нам, кто она такая, – требовал друг.
– Да она такая-растакая, – сказал Доус.
Пол был взбешен. Доус, усмехаясь, утер пальцами свои золотистые усы.
– Разрази меня!.. Из этаких, а? – сказал общий друг. – Пол, дружище, ну и удивил ты меня. Стало быть, ты ее знаешь, Бакстер?
– Самую малость вроде!
Он подмигнул Полу.
– Ладно, – сказал Пол. – Я пошел!
Общий друг, удерживая его, положил руку ему на плечо.
– Нет уж, парень, – сказал он, – ты так легко не отделаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64