– И вы поедете к миссис Ходжкисон в Хакнел?
Пол смотрел на нее и болтал лишь бы что. Наконец он встретился взглядом с ее серыми глазами. Было в них молчаливое унижение, мольба глубоко спрятанного страдания. Пол был потрясен, растерян. Ведь прежде ему казалось, она так высокомерна.
Расставшись с ней, он готов был кинуться бегом. Сам не заметил, как дошел до вокзала, и добрался домой, не сознавая, что ее улица осталась позади.
Что-то ему мерещилось, будто Сузан, старшая над спиральщицами, собирается замуж. Назавтра он спросил ее об этом.
– Послушай, Сузан, говорят, ты выходишь замуж. Это правда?
Сузан залилась краской.
– Кто тебе сказал? – спросила она вместо ответа.
– Никто. Просто ходят слухи, будто ты надумала…
– Что ж, это верно, только не надо никому говорить. И вот еще что: я бы рада не выходить!
– Да ну, Сузан, так я тебе и поверил!
– А то нет? Уж поверь. Я бы в тысячу раз охотней осталась тут.
Пол встревожился.
– Сузан, почему?
Девушка еще гуще покраснела, глаза блеснули.
– Потому!
– Разве это необходимо?
Вместо ответа она смотрела на него. Было в нем и чистосердечие и мягкость, из-за которых женщины ему доверялись. Он понял.
– Ох, прости меня, – сказал он.
У нее на глазах навернулись слезы.
– Ничего, увидишь, все будет хорошо. Ты только не унывай, – не слишком весело подбодрил он.
– Ничего тут не поделаешь.
– Да, скверная история. Но уж ты постарайся не падать духом.
Вскоре он снова нашел повод зайти к Кларе.
– Вы не хотели бы вернуться к Джордану?
Она отложила работу, уронила на стол красивые руки и, не отвечая, несколько мгновений смотрела на него. Постепенно щеки ее зарумянились.
– Почему? – спросила она.
Пол немного смешался.
– Ну, потому что Сузан собралась уходить, – ответил он.
Клара опять взялась за работу. Белое кружево, подрагивая и подергиваясь, накручивалось на игольчатую ленту. Пол ждал. Не поднимая головы, она наконец заговорила странно упавшим голосом, почти шепотом:
– Вы уже что-нибудь об этом говорили?
– Кроме вас, никому ни слова.
Опять она долго молчала.
– Я предложу свои услуги, когда об этом будет объявлено, – сказала она.
– Вы обратитесь раньше. Я дам вам знать, когда именно.
Она продолжала крутить машинку и ничего ему не возразила.
Клара поступила на фабрику Джордана. Кое-кто из старших работниц, в том числе Фанни, помнили, как она ими правила, и воспоминание это было не из приятных. Клара всегда была «зазнайка», замкнутая и высокомерная. Она никогда не поддерживала с девушками-работницами отношения на равных. Если ей случалось заметить ошибку, она делала выговор бесстрастно и вполне вежливо, но для провинившейся это было куда обидней, чем если б ее сердито выбранили. С беднягой Фанни, вечно озабоченной горбуньей, Клара неизменно обращалась мягко и сочувственно, а в результате Фанни пролила из-за нее куда больше горьких слез, чем из-за злых языков других мастеров.
Что-то было в Кларе такое, что Полу не нравилось, и многое его задевало. Если она была поблизости, он не мог не смотреть на ее сильную шею, на которой низко росли легкие завитки белокурых волос. Ее лицо и руки покрывал нежный, едва видный пушок, и, однажды его заметив, Пол уже всегда на него смотрел.
Когда он работал красками в послеобеденные часы, она заходила и застывала рядом. Он сразу ощущал ее присутствие, хотя она не заговаривала, не дотрагивалась до него. Она стояла за шаг-полтора от него, но чувство у него было такое, будто они касаются друг друга. Тогда он уже не мог писать. Он бросал кисти, поворачивался и заговаривал с ней.
Иногда она хвалила его работу, иногда критиковала.
– В этой картине вы неискренни, – бывало, скажет она, и так как в обвинении ее есть доля правды, Пол кипит от гнева.
– Как вам это? – иной раз нетерпеливо спросит он.
С сомненьем хмыкнув, Клара произносит:
– Мне это мало интересно.
– Потому что вы не понимаете, – возразит он.
– Тогда зачем меня спрашивать?
– А я думал, вы поймете.
Случалось, глядя на его работу, она презрительно пожмет плечами. Это бесило его. Он выходил из себя. Он поносил ее и принимался с жаром толковать, что и как он изобразил. Ее это забавляло и поощряло. Но никогда она не соглашалась, что неправа.
За десять лет, что она была связана с женским движением, она почерпнула немало знаний и, обладая той же страстью к учению, что и Мириам, самостоятельно училась французскому и, хоть не без труда, могла читать на этом языке. Ей казалось, она особенная, всему на свете посторонняя, тем более – чужая своему сословию. Девушки-спиральщицы на фабрике Джордана все были из хороших семей. То была маленькая, особая отрасль производства, и к ней относились с известным почтением. В обеих комнатах царил дух благовоспитанности. Но Клара чуждалась и тех, с кем работала.
Однако ничего этого не поведала она Полу. Не из тех она, кто рассказывает про себя. Какая-то тайна ее окружала. Она была такая скрытная, что ему казалось, ей есть что скрывать. Внешняя сторона ее жизни была на виду, внутренний смысл от всех спрятан. Это возбуждало любопытство. А ко всему иногда Пол замечал, что она украдкой мрачно, испытующе смотрит на него исподлобья, и это заставляло его двигаться быстрее. Часто их взгляды встречались. Но в эти мгновения ее глаза были как бы завешены – ничего в них нельзя было прочесть. Она лишь слегка, снисходительно улыбалась. Она как бы обладала неким знанием и пожинала плоды опыта, ему недоступного, – и потому его неодолимо влекло к ней.
Однажды он увидел у нее на верстаке «Lettres de mon Moulin».
– Как, вы читаете по-французски? – воскликнул он.
Клара небрежно на него глянула. Она обрабатывала на спиральной машине эластичный чулок из лилового шелка, – медленно, размеренно, крутила колесо, порой наклоняясь, то чтобы посмотреть на чулок, то отрегулировать иглы; и тогда ее великолепная шея с пушком и тонкими завитками сверкала белизной на фоне светло-лилового блестящего шелка. Она еще немного поработала и остановилась.
– Что вы сказали? – спросила она, мило улыбаясь.
У Пола глаза сверкнули – так было оскорбительно ее равнодушие.
– Я не знал, что вы читаете по-французски, – очень вежливо сказал он.
– Неужто не знали? – Клара улыбнулась не без язвительности.
– Бессовестная хвастунья! – пробормотал он едва слышно.
Наблюдая за ней, он сердито сжал губы. Казалось, она презирает работу, которую делает механически; однако все, что выходило из ее рук, было сработано как нельзя лучше.
– Вам не нравится работать спиральщицей, – сказал он.
– Что ж, всякая работа есть работа, – ответила Клара, словно тут все ей было известно.
Ее холодность изумляла Пола. Сам он все делал с жаром. Она, должно быть, какая-то особенная.
– А чем бы вы предпочли заниматься? – спросил он.
Она снисходительно засмеялась:
– Слишком мало вероятно, чтоб мне когда-нибудь представился выбор, – ответила она. – Я даже не стала тратить время на такие размышления.
– Ну вот! – в свою очередь исполнясь презренья, сказал Пол. – Вы так говорите только потому, что слишком горды, чтобы захотеть чего-то, что вам недоступно.
– Вы прекрасно меня понимаете, – холодно ответила она.
– Я понимаю, вы думаете, будто вы ах какая необыкновенная и, стало быть, работа на фабрике для вас оскорбление на всю жизнь.
Он был очень зол и очень груб. Клара молча, презрительно отвернулась. Он посвистывая пошел прочь, полюбезничал и посмеялся с Хилдой.
Позднее он сказал себе:
– Чего ради я так нагло разговаривал с Кларой? – Он и досадовал на себя и был рад. – Так ей и надо. Хоть она и молчит, от нее так и разит гордостью, – сердито сказал он себе.
Во второй половине дня он спустился в мастерскую. На душу давила тяжесть, от которой хотелось избавиться. Он надеялся этого достичь, угостив ее шоколадкой.
– Хотите конфету? Я купил немножко, надо ж подсластить себе жизнь.
К великому его облегчению, она не отказалась. Он сел на рабочий стол рядом с ее машиной, стал накручивать на палец кусок шелка. Ей нравились его движения, быстрые, неожиданные, точно у молодого животного. Он задумался, болтал ногами. Конфеты были рассыпаны по столу. Клара склонилась над машиной, ритмично крутила колесо, потом перегнулась, чтоб взглянуть на чулок, который свесился под собственной тяжестью. Пол смотрел на красивый изгиб ее спины, на свернувшиеся на полу завязки фартука.
– В вас всегда чувствуется какое-то ожидание, – сказал он. – Что бы вы ни делали, вас будто и нет здесь: вы чего-то ждете… точно Пенелопа за своим рукодельем. – И так хотелось ее уколоть, что не удержался, прибавил: – Я буду звать вас Пенелопой.
– Что от этого изменится? – сказала она, старательно передвигая одну из иголок.
– Хоть и ничего, зато мне так нравится. А вы, кажется, забыли, что я ваш начальник. Мне это только что пришло в голову.
– Ну и что? – бесстрастно спросила она.
– А то, что я вправе вами распоряжаться.
– Я в чем-нибудь провинилась?
– Послушайте, зачем же так ехидничать? – сердито сказал он.
– Я не знаю, чего вы хотите, – сказала она, не отрываясь от работы.
– Я хочу, чтобы вы обращались со мной мило и почтительно.
– Может, называть вас сэром? – спокойно спросила она.
– Да, называйте меня сэр. Мне это было бы по вкусу.
– Тогда отправляйтесь, пожалуйста, наверх, сэр.
Он поджал губы, нахмурился. Потом вдруг вскочил.
– Больно вы заносчивы, с вами не сговоришь, – сказал он.
И пошел к другим девушкам. Он чувствовал, не с чего ему так злиться. По правде сказать, он подозревал, что сам чересчур занесся. Ну и пусть, продолжим в том же духе. Клара слышала, как он смеется с девушками в соседней комнате, смеется тем смехом, какой ей ненавистен.
Вечером, после ухода работниц, он прошел по мастерской и увидел подле Клариной машинки свои шоколадки, нетронутые. Там он их и оставил. Утром они все еще лежали там, а Клара сидела и работала. Позднее его окликнула Минни, маленькая брюнетка по прозвищу «Киска»:
– Эй, шоколадки не найдется?
– Виноват, Киска, – ответил Пол. – Хотел всех вас угостить, а потом ушел и забыл про них.
– Да уж, наверно, забыли, – сказала она.
– Я к вечеру еще принесу. Ты же не станешь их есть после того, как они тут валялись, верно?
– Ну, я не привереда, – улыбнулась Киска.
– Чего нет, того нет, – сказал он. – Они, наверно, запылились.
Он подошел к столу Клары.
– Простите, что намусорил тут у вас, – сказал он.
Клара багрово покраснела. Он зажал конфеты в горсти.
– Теперь они грязные, – сказал он. – Вам надо было их забрать. Что ж вы их не взяли? Я хотел вам сказать, что оставил их для вас.
Он выбросил конфеты из окна во двор. И глянул на Клару. Под его взглядом она поморщилась.
Среди дня он принес другой кулек.
– Угощайтесь, – сказал он, Кларе первой предлагая конфеты. – Эти новые.
Она взяла одну конфету и положила на стол.
– Да возьмите несколько… на счастье, – сказал он.
Клара взяла еще две и тоже положила их на стол. Потом, в смущении, опять принялась за работу. А Пол пошел дальше по мастерской.
– Бери, Киска, – сказал он. – Только не жадничай!
– Это что ж, все ей? – закричали другие девушки и кинулись к нему.
– Ну, конечно, нет, – сказал он.
Девушки с шумом их окружили. Киска попятилась от товарок.
– Отойдите! – кричала Киска. – Я первая выберу, правда. Пол?
– Не обижай других, – сказал он и пошел прочь.
– Какой же вы душка! – кричали девушки.
– Ценой полушка, – ответил он.
Он прошел мимо Клары, не сказав ей ни слова. Ей казалось, если она дотронется до этих трех сливочных шоколадок, они ее обожгут. Пришлось собрать все свое мужество, чтобы сунуть их в карман фартука.
Девушки любили Пола и побаивались. Если уж он бывал мил, так мил необыкновенно, но если чем-нибудь недоволен, так становился холоден и вовсе их не замечал, обращался с ними так, будто они для него все равно что катушка ниток. И тогда, если они дерзили, он спокойно говорил:
– Не пора ли продолжить работу? – и стоял и наблюдал.
Когда ему исполнилось двадцать три года, в семье как раз было неблагополучно. Артур в те дни собирался жениться. Матери нездоровилось. Отца, стареющего и прихрамывающего из-за разных несчастных случаев, перевели на жалкую, никудышную работу. Мириам была для Пола вечным укором. Он чувствовал, что должен посвятить себя ей, и не мог. К тому же семье требовалась его помощь. Он разрывался. Он не рад был, что сегодня его день рожденья. Только горше стало.
На фабрику он пришел в восемь. Большая часть служащих еще не являлась. Девушкам полагалось приходить к половине девятого. Когда он переодевал пиджак, его окликнули сзади:
– Пол, Пол, ты мне нужен.
То была Фанни, горбунья, – она стояла на верхней ступеньке лестницы, и лицо ее сияло, озаренное какой-то тайной. Пол удивленно на нее посмотрел.
– Ты мне нужен, – сказала она.
Он стоял в растерянности.
– Иди сюда, – звала она. – Иди сюда, пока не взялся за письма.
Он спустился на несколько ступенек в ее скучную, узкую «завершающую» комнатушку. Фанни шла впереди; черный облегающий лиф платья был короткий – талия приходилась почти под мышками, – а зелено-черная кашемировая юбка чересчур длинная, и когда она большими шагами шла перед молодым человеком, он казался особенно изящным. Она прошла к своему месту в узком конце комнатушки, там, где окно выходило на колпаки дымовых труб. Пол смотрел на ее тонкие руки и плоские красные запястья, а она беспокойно теребила белый фартук, лежащий перед ней на рабочем столе.
Она была в нерешительности.
– Ты ведь не думал, что мы тебя забудем? – с укором спросила она.
– Почему? – спросил он. В эту минуту он сам забыл про свой день рожденья.
– Еще спрашивает «почему! почему!» Да посмотри сюда! – она показала на календарь, и он увидел – большое черное число «21», а вокруг сотни карандашных крестиков.
– Ой, поцелуи к дню рожденья, – он рассмеялся. – Откуда вы узнали?
– Ага, тебе хочется знать, правда? – насмешничала безмерно довольная Фанни. – Тут по одному от каждого, кроме леди Клары… а кой от кого и по два. Но сколько тут моих, не скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64