Шла, опустив голову, легко расталкивая ногами мертвые стебли чертополоха, ступала по заросшим травой кочкам, свесив руки. Пол глядел на это красивое тело, и ему казалось, она не гуляет, но пробивается вверх по холму вслепую. Горячая волна захлестнула его. Его одолевало любопытство. Быть может, жизнь обошлась с Кларой жестоко… Он забыл про Мириам, которая шла рядом с ним и что-то ему говорила. Он не ответил, и она взглянула на него. Глаза его были устремлены вперед, на Клару.
– Ты все еще находишь, что она неприятная? – спросила Мириам.
Вопрос прозвучал неожиданно. Он совпадал с его мыслями.
– Что-то в ней неладно, – сказал он.
– Да, – согласилась Мириам.
На вершине холма оказалось невозделанное поле, с двух сторон укрытое лесом, а с двух других живой изгородью, высокой, но неплотной, из боярышника и кустов бузины. Между разросшимися кустами зияли просветы, через которые вполне мог бы пройти скот, будь он здесь. Трава была ровная, как бархат, вся истоптанная кроликами и разрыхленная у кроличьих норок. Поле было кочковатое, заросло высоким, крупным первоцветом, который никогда не косили. Скопления крепких цветов высились повсюду над грубыми пучками старой, высохшей травы. Это походило на рейд, где теснились высокие сказочные корабли.
Мириам восторженно ахнула и глянула на Пола, темные глаза ее стали огромными.
Пол улыбнулся. Они вместе радовались, глядя на поле цветов. Клара поодаль безутешно смотрела на первоцветы. Пол и Мириам стояли рядом, разговаривали вполголоса. Он опустился на одно колено, быстро рвал самые лучшие цветы, беспокойно передвигаясь от одной группы к другой, и все время тихонько разговаривал. Мириам срывала цветы любовно, неспешно наклоняясь над каждым. Ей всегда казалось, что Пол все делает слишком быстро, будто не для удовольствия, а для изучения. Однако в его букетах было больше естественной прелести, чем в тех, что собирала она. Он любил цветы, но так, словно он им хозяин и имеет на них право. Она же относилась к ним с большим почтением – было в них что-то, чем сама она не обладала.
Цветы были необыкновенно свежие и нежные. Ему хотелось ими упиться. Срывая их, он съедал желтые трубочки. Клара все безутешно бродила по полю. Подойдя к ней, Пол сказал:
– Почему вам не нарвать цветов?
– Это не по мне. Они милее, когда растут.
– Но вам хотелось бы немного цветов?
– Они не хотят, чтоб их трогали.
– Не думаю.
– Не нужны мне трупы цветов, – сказала она.
– Это нелепая, искусственная точка зрения, – сказал он. – В воде они умирают ничуть не быстрее, чем на корню. И к тому же, в вазе они так славно выглядят, так весело. А трупом называют то, что выглядит как труп.
– Все равно, труп это или нет? – не соглашалась Клара.
– По мне, это не труп. Мертвый цветок вовсе не труп цветка.
Теперь Клара махнула на него рукой.
– А даже если и так… какое вы имеете право их срывать? – спросила она.
– Они мне нравятся, и я хочу взять их домой… здесь их сколько угодно.
– И этого достаточно?
– Да. А почему нет? Они наверняка будут чудесно пахнуть в вашей комнате в Ноттингеме.
– И я бы имела удовольствие смотреть, как они умирают.
– Но… ну и умрут, что такого.
На том он ее оставил и пошел, наклоняясь над переплетенными цветами, которые густо усеяли поле, точно бледные, светящиеся сгустки пены. Подошла Мириам. Клара стояла на коленях и вдыхала аромат первоцвета.
– По-моему, если относиться к ним почтительно, им не причиняешь никакого вреда. Важно, с каким чувством их рвешь.
– Да, – согласился Пол. – А впрочем, их берешь, потому что хочется, и все тут. – Он протянул свой букет.
Мириам молчала. Пол сорвал еще несколько цветков.
– Посмотрите вот на эти! – продолжал он. – Сильные, крепкие, как маленькие деревца и как толстоногие мальчишки.
Кларина шляпа лежала неподалеку на траве. Сама она все стояла на коленях и, нагнувшись, нюхала цветы. Пол увидел ее шею, и внезапная острая боль пронзила его, такая красота, и, однако, сейчас ничуть не горделива. Груди под блузкой слегка покачиваются. Изгиб спины сильный и так прекрасен; корсета она не носит. Вдруг, неожиданно для себя, он рассыпал по ее волосам, по шее горсть первоцвета, приговаривая:
Пепел к пеплу, и к праху прах,
Если Бог не примет, быть у черта в зубах.
Прохладные цветы упали Кларе на шею. Она почти жалобно вскинула на него испуганные серые глаза, не понимая, что это он делает. Цветы упали ей на лицо, и она закрыла глаза.
Стоя над нею, Пол вдруг смутился.
– Я думал, вам требуется заупокойная служба, – сказал он, чувствуя себя очень неловко.
Клара странно как-то засмеялась и поднялась, снимая с волос цветы. Взяла шляпу, надела и приколола булавкой. Один цветок, запутавшись, так и остался у нее в волосах. Пол увидел, но говорить ей не стал. Он подобрал цветы, которыми ее осыпал.
У опушки леса на поле выплеснулись колокольчики и стояли там, будто вода в половодье. Но они уже отцветали. Клара направилась к ним. Пол побрел следом. Колокольчики он любил.
– Поглядите, как они вышли из лесу! – сказал он.
И она обернулась в жарком порыве благодарности.
– Да, – с улыбкой сказала она.
Кровь так и забурлила в его жилах.
– Я подумал, вот в лесных чащах жили дикари, – какой ужас, должно быть, охватывал их, когда они оказывались лицом к лицу с широким простором.
– Вы думаете?
– Интересно, какому из древних племен было страшней, – тому, которое вырывалось из лесной тьмы на залитую светом ширь, или тому, которое из светлых просторов прокрадывалось в лесные дебри.
– Мне кажется, второму, – ответила Клара.
– Да, вы и впрямь чувствуете, как те, кто живет на просторе и с трудом заставляет себя пробиться во тьму, верно?
– Откуда мне знать, – недоверчиво ответила она.
На этом разговор оборвался.
Вечерело. Долина уже утопала в сумраке. Только напротив Крослейской фермы задержалось пятнышко света. Свет плыл по вершинам холмов. Медленно подошла Мириам, она уткнулась лицом в охапку цветов и шла по щиколотку в пенистой россыпи первоцвета. За нею смутными тенями проступали очертания деревьев.
– Пойдемте? – спросила она.
И все трое повернули назад. Шли молча. Спускаясь по тропе, они как раз напротив видели свет в доме, а на гребне горы, там, где сливался с небом поселок углекопов, – тонкий темный контур с неяркими огоньками.
– Славно погуляли, правда? – спросил Пол.
Мириам негромко согласилась, Клара молчала.
– А вы не согласны? – настаивал он.
Но она шла с высоко поднятой головой и опять не ответила. По тому, как она шла, – будто ей ни до чего нет дела, – Пол видел – худо у нее на душе.
В эти дни Пол повез мать в Линкольн. Она как всегда была оживлена и полна радостного волнения, но, сидя в вагоне напротив нее, Пол подумал, вид у нее болезненный. Ему вдруг почудилось, что она от него ускользает. И ему захотелось удержать ее, привязать к себе, чуть ли не приковать. Как будто надо схватить ее за руку и не отпускать.
До города было уже недалеко, и оба приникли к окну, стараясь увидеть собор.
– Мама, вот он! – крикнул Пол.
Перед глазами возник возвышающийся на равнине собор.
– Ах! – воскликнула миссис Морел. – Так вот он!
Пол смотрел на мать. Ее голубые глаза с тихой пристальностью разглядывали собор. Казалось, она опять ускользнула от него. Что-то передалось ей от вечного покоя этого вознесенного ввысь собора – голубого, величавого на фоне неба, – какая-то обреченность. Что есть, то есть. И всей своей молодой сильной волей он не мог это изменить. Вот перед ним лицо матери, кожа еще свежая, розовая, нежная, но в уголках глаз морщинки, веки чуть приспущены, в складке плотно сомкнутых губ непреходящее разочарование; и печать той же вечности лежит на ней, словно наконец-то она постигла свою участь. Сын восставал против этого всеми силами души.
– Мама, посмотри, как возвышается он над городом! Подумай, там, у его подножья, улицы, множество улиц! Собор кажется больше самого города.
– Да, правда! – воскликнула мать, вновь оживляясь. Но Пол уже видел ее в минуты, когда она сидела, вперив в собор неподвижный взгляд, и глаза и лицо ее застыли, отражая неумолимость жизни. И чувствовал, эти морщинки в уголках глаз и стиснутые губы доводят его до безумия.
Они зашли перекусить, и миссис Морел это показалось неслыханным расточительством.
– Не воображай, будто я получаю удовольствие, – говорила она, пока ела телячью отбивную котлету. – Не получаю я удовольствия, можешь поверить, не получаю. Подумай только о своих выброшенных на ветер деньгах!
– Никогда не жалей моих денег, – сказал он. – Ты забыла, я молодой человек и сейчас вывожу на прогулку свою девушку.
И он купил ей синие фиалки.
– Немедленно прекратите, сэр! – распорядилась она. – Что мне с ними делать?
– Ничего не надо делать. Постой спокойно!
И прямо посреди Главной улицы он приколол ей букетик к пальто.
– Такой старухе, как я! – сказала она, нюхая фиалки.
– Понимаешь, – сказал он, – мне хочется, чтоб люди думали, будто мы с тобой страшно светские господа. Так что задери нос.
– Сейчас стукну тебя по голове, – засмеялась миссис Морел.
– Напусти на себя важность! – скомандовал он. – Распуши хвост.
Целый час ушел у него, чтоб провести мать по улице. Она постояла над окном древней стекловаренной печи, постояла перед каменной аркой, всюду она останавливалась и ахала.
Какой-то мужчина подошел к ней, снял шляпу и поклонился.
– Позвольте, я покажу вам город, сударыня.
– Нет, благодарю вас, – ответила она. – Я с сыном.
И Пол рассердился, надо было ей отвечать более величественно.
– Отстань ты от меня! Ха! А вот остатки дома рудокопа и древней печи для плавки олова. Помнишь ту лекцию. Пол?..
Но на соборный холм она поднялась с огромным трудом. Пол этого не заметил. Только вдруг оказалось, она не в силах произнести ни слова. Он завел ее в маленькую кофейню, и там она отдохнула.
– Это пустяки, – сказала она. – Просто сердце уже не молодое, чего ж от него ждать.
Сын не ответил, лишь посмотрел на нее. И душу его словно стиснули раскаленные клещи. Хотелось заплакать, хотелось яростно крушить все, что попадет под руку. Снова они пустились в путь, шли медленно, потихоньку. И каждый шаг, казалось, тяжестью ложился ему на грудь. Сердце его готово было разорваться. Наконец они дошли до вершины. Мать стояла, очарованно глядя на ворота замка, на фасад собора. Она вся погрузилась в созерцание.
– Это еще гораздо лучше, чем мне представлялось! – воскликнула она.
Но Полу все это было ненавистно. Он ходил за нею повсюду, и тоскливые мысли его одолевали. Они посидели в соборе. На хорах послушали небольшую службу. Мать робела.
– Собор ведь открыт для всех? – спросила она.
– Да, – ответил Пол. – Неужели, по-твоему, у них хватит нахальства нас выставить?
– Уж непременно выставили бы, если б услышали, как ты выражаешься, – возмутилась миссис Морел.
Во время службы лицо ее опять засияло радостью и покоем. А ему по-прежнему хотелось бушевать, и крушить все подряд, и плакать.
После службы, когда, перегнувшись через ограду, они смотрели на город внизу, Пол вдруг выпалил:
– Ну почему у человека не может быть молодой матери? Зачем ей быть старой?
– С этим она, знаешь ли, ничего не может поделать, – засмеялась мать.
– И почему я не старший сын? Послушай… говорят, у младших есть преимущество… но пойми, ведь это у старших мать молодая. Твоим старшим сыном должен был быть я.
– От меня-то это не зависело, – запротестовала миссис Морел. – Согласись, ты тут виноват не меньше меня.
Он весь побелел, глаза стали бешеные.
– Зачем ты старая? – сказал он вне себя от собственного бессилия. – Почему ты не можешь ходить? Почему не можешь всюду со мной бывать?
– Прежде я могла бы взбежать на этот холм получше тебя, – ответила она.
– А мне-то от этого что? – крикнул Пол, ударив кулаком по ограде. Потом сник, сказал печально: – Очень дурно с твоей стороны, что ты больна. Малышка, это…
– Больна! – воскликнула мать. – Просто я уже не молода, и ты должен с этим мириться, вот и все.
Они притихли. Но обоим стало безмерно тяжело. За чаем они опять повеселели. Когда они сидели на набережной Брейфорда, глядя на лодки, Пол рассказало встрече с Кларой. Мать засыпала его вопросами.
– С кем же она живет?
– Со своей матерью, на Блюбелл-хилл.
– И им есть на что жить?
– Не думаю. По-моему, они плетут кружева.
– И в чем ее очарованье, мой мальчик?
– Мне не кажется, что она очаровательна, мама. Но она милая. И знаешь, мне кажется, она искренняя… и никакой таинственности, никакой.
– Но она много старше тебя.
– Ей тридцать, а мне двадцать третий год.
– Ты не сказал, чем она тебя привлекает.
– Потому что я и сам не знаю… какая-то она непокорная… бунтующая, что ли.
Миссис Морел задумалась. Она рада была бы, если бы сын влюбился в какую-нибудь женщину, которая… которая… она сама не знала, в какую. Но он так был тревожен, впадал вдруг в такую ярость, а потом опять его охватывало уныние. Ей хотелось, чтоб он познакомился с какой-нибудь милой женщиной… Не знала она, чего же ей хочется, и не стала разбираться. Во всяком случае, мысль о Кларе не вызывала у нее враждебности.
Энни тоже собралась замуж. Леонард уехал работать в Бирмингем. Однажды, когда он приехал на субботу и воскресенье, миссис Морел ему сказала:
– Ты неважно выглядишь, дружок.
– Не знаю я, – сказал он. – Да я неплохо себя чувствую, ма, ничего такого.
Он по-мальчишески уже называл ее «ма».
– А комнату ты снимаешь хорошую, это правда? – спросила она.
– Да… да. Чудно только, что самому надо наливать себе чай… и некому ворчать, если перельешь, а потом прихлебываешь из блюдца. Вроде уж и вкуса не чувствуешь.
Миссис Морел рассмеялась.
– Значит, ты от этого устал? – сказала она.
– Сам не знаю я. Жениться я хочу, – выпалил он, сплетая и расплетая пальцы и потупясь. Стало тихо.
– Но ведь ты говорил, ты подождешь еще годок, – воскликнула миссис Морел.
– Ну, говорил, – упрямо ответил он.
Опять миссис Морел задумалась.
– И знаешь, – сказала она, – похоже, Энни транжира. Она скопила всего одиннадцать фунтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64