– Прийти?
– Ну да… часа в четыре. Я выйду вам навстречу.
– Хорошо.
Она была довольна. По темному двору они прошли к воротам. Пол глянул на дом через незавешенные окна кухни, в теплом свете увидел головы мистера и миссис Ливерс. Таким уютом повеяло. А впереди дорога меж сосен черным-черна.
– До завтра, – сказал он и вскочил на велосипед.
– Поосторожней, ладно? – взмолилась Мириам.
– Ладно.
Голос его уже донесся из темноты. Мириам постояла, следя за лучом его фонарика, что стремительно исчезал во мраке, укрывавшем землю. И медленно-медленно пошла к дому. Над лесом катил Орион, позади едва видный мелькал его пес. Весь мир вокруг был полон тьмы и тишины, лишь слышалось, как в стойлах дышит скот. Мириам истово помолилась – пусть сегодня ночью с Полом ничего не случится. Часто, расставшись с ним, она не спала, тревожилась, не зная, добрался ли он домой в целости и сохранности.
Он съезжал на велосипеде с холмов. По скользкой от грязи дороге приходилось пускать машину своим ходом. Приятно было, когда велосипед катится со второго, более крутого склона, «Давай-давай!» – сказал он. Это было небезопасно, ведь во тьме у подножья холма крутой поворот, да еще пивные фургоны с пьяными, уснувшими возчиками. Казалось, велосипед падает под ним, и любо ему было. Безрассудством мужчина мстит своей женщине. Чувствует, что его не ценят, вот и рискует погубить себя, лишь бы вконец ее обездолить.
Он несся вперед и вперед, и звезды над озером, серебро на черни, казалось, скачут, будто кузнечики. Потом начался длинный подъем к дому.
– Смотри, мама! – сказал он и бросил ей на стол ягоды и листья.
Мать только хмыкнула, посмотрела на них и опять отвернулась. Она сидела одна и, как всегда, читала.
– Ведь, правда, хороши?
– Да.
Он понимал, она на него сердится. Чуть погодя он сказал:
– Завтра к чаю придут Эдгар и Мириам.
Она молчала.
– Ты не против?
Она все молчала.
– Или против? – спросил он.
– Ты же знаешь, против я или нет.
– Мне непонятно, почему ты против. У меня полно угощений.
– Вот как?
– Ну почему тебе жалко для них чаю?
– Кому это я пожалела чаю?
– Ну чего ты ощетинилась?
– Ох, пожалуйста, замолчи! Ты пригласил ее на чай, этого вполне достаточно. Она придет.
Он обозлился на мать. Он понимал, это она из-за Мириам. Он сбросил башмаки и пошел спать.
Назавтра, во второй половине дня. Пол пошел встретить друзей. Обрадовался, увидев их еще издали. Домой они пришли около четырех. Всюду было по-воскресному чисто и чинно. Миссис Морел сидела в черном платье и черном фартуке. Она поднялась навстречу гостям. Эдгара приняла радушно, а с Мириам была холодна и недружелюбна. Но Полу показалось, что в коричневом кашемировом платье девушка выглядит очень мило.
Он помог матери приготовить чай. Мириам с удовольствием предложила бы свои услуги, но побоялась. Пол, можно сказать, гордился своим домом. Считал, что у дома теперь есть свое лицо. Стулья всего лишь деревянные и диван старый. Зато каминный коврик и подушки уютные; на стенах эстампы в хорошем вкусе; все просто, без затей, и много книг. Никогда он нисколько не стыдился своего дома, а Мириам – своего, потому что оба были такие, как надо, и теплые. И потом он гордился накрытым столом: чашки прелестные, скатерть тонкая. Не важно, что ложки не серебряные, а рукоятки ножей не костяные, все выглядит так мило. Пока дети подрастали, миссис Морел искусно вела скромное хозяйство, так что тут не было ничего лишнего и неуместного.
Мириам немного поговорила о книгах. Тут она всегда чувствовала себя уверенно. Но миссис Морел держалась неприветливо и скоро обратилась к Эдгару.
Поначалу Эдгар и Мириам садились в церкви на места, принадлежащие миссис Морел. Сам Морел в церковь не ходил, предпочитал пивную. Миссис Морел, маленькая предводительница, садилась во главе их семейного огороженного места, Пол – с другого конца, и поначалу Мириам – рядом с ним. Тогда храм становился родным домом. Он был красивый, с темными скамьями, с тонкими изящными колоннами, и всюду цветы. С детства Пол видел здесь тех же людей на тех же местах. Так сладко и утешительно было полтора часа сидеть рядом с Мириам и вблизи матери, соединяя две свои любви чарами храма. И ему становилось тепло, и душа наполнялась вместе счастьем и верой. Потом он шел с Мириам домой, а миссис Морел проводила остаток вечера со своей старой приятельницей, миссис Берне. И как же обострены были все чувства Пола во время этих вечерних прогулок с Эдгаром и Мириам. Проходя вечером мимо шахт, подле ламповой, подле высоких копров и верениц вагонеток, мимо неспешно, точно тени крутящихся крыльев ветряной мельницы, он неизменно испытывал острое, почти нестерпимое ощущение, что Мириам рядом.
Она не слишком долго занимала скамью Морелов. Ее отец опять купил место для своего семейства. Оно находилось под маленькими хорами, напротив скамьи Морелов. Когда Пол с матерью приходили в церковь, скамья Ливерсов неизменно пустовала. Пол пугался, а вдруг Мириам не придет – от них сюда такая даль, и воскресенья нередко выдаются дождливые. Но часто она появлялась, совсем уже поздно, шла большими шагами, опустив голову, лицо скрыто полями темно-зеленой бархатной шляпы. Она садилась напротив, и лицо ее всегда оставалось в тени. Но, увидав ее там. Пол с необычайной остротой ощущал, будто сама душа его затрепыхалась в груди. Это было не то волнение, счастье, гордость, что наполняли его, когда он сопровождал мать; но чувство еще поразительней, какое-то нечеловеческое, доведенное болью до такого напряжения, будто он стремится к чему-то недостижимому.
В ту пору он начал сомневаться в учении церкви. Ему исполнился двадцать один год, Мириам – двадцать. Она начала страшиться весны: такой он становился необузданный и без конца ее обижал. Всю дорогу он безжалостно сокрушал ее верования. Эдгар же этим наслаждался. По натуре он был достаточно бесстрастен и настроен критически. А Мириам страдала, ей было невыносимо больно, когда тот, кого она любила, своим острым, как нож, умом подвергал сомнению веру, в которой она жила, которой руководствовалась, которая была самой ее сутью. Но Пол ее не щадил. Он был безжалостен. И если они оказывались одни, становился еще свирепей, словно готов был погубить ее душу. Он до тех пор обескровливал ее верования, пока она едва не теряла сознание.
«Она торжествует, когда уводит его от меня… торжествует… – восклицала в сердце своем миссис Морел, когда Пол уходил. – Она не как все женщины, она даже мою долю в нем не может мне оставить. Хочет его поглотить. Хочет заставить его раскрыться, чтоб поглотить целиком, чтоб ничего от него не осталось, даже для него самого. Он никогда не будет независимым мужчиной, она его поглотит». Так мать сидела, и бунтовала, и горько размышляла.
А Пол, возвращаясь домой после прогулок с Мириам, был вне себя от муки. Он несся как одержимый, сжав кулаки, кусая губы. С ходу остановится у изгороди, на несколько минут замрет. И окажется лицом к лицу с огромным провалом тьмы, а на черных склонах светятся крохотные огоньки, а в самом низу, у подножья ночи, неровный отсвет шахты. Таинственно все и грозно. Почему он так истерзан, совсем сбит с толку, не в силах двинуться с места? Почему там, дома, страдает мать? Он знал, она страдает отчаянно. Но почему она должна страдать? И почему при мысли о матери он ненавидит Мириам и так безжалостен к ней? Если Мириам причина страданий его матери, значит, он возненавидит Мириам – а ненавидеть ее ему так легко. Почему она сделала его неуверенным в себе, нестойким, каким-то неопределенным, будто у него нет прочной защитной оболочки, которая помешала бы ночи и пространству вломиться в него? Как ненавистна ему Мириам! А следом – какой прилив нежности и смирения!
И он опять рванется, кинется домой. Мать увидит следы мучений у него в лице и ничего не скажет. Но он должен, должен был заставить ее с ним заговорить. И тогда она рассердится – зачем ходил с Мириам в такую даль.
– Ну почему ты ее не любишь, ма? – в отчаянии спрашивал он.
– Сама не знаю, мой мальчик, – жалобно отвечала мать. – Я старалась ее полюбить, поверь. Старалась опять и опять, но не могу… не могу я!
И безотрадно и безнадежно было ему между ними двумя.
Весной стало совсем худо. Пол был в постоянном напряжении, изменчив, безжалостен. И решил держаться подальше от Мириам. Потом наступали часы, когда он знал, она его ждет. Мать видела, что он не находит себе места. Все валилось у него из рук. Будто какая-то сила притягивала его душу к Ивовой ферме. И тогда, ни слова не сказав, он надевал шапку и уходил. И мать знала, он от нее ушел. Он же, едва оказавшись на знакомой дороге, вздыхал с облегчением. А рядом с Мириам опять становился безжалостен.
Однажды мартовским днем он лежал на берегу Незермира, а Мириам сидела рядом. День был сверкающий, бело-синий. Большие облака, такие ослепительные, плыли над головой, а тени крались по воде. И просветы в небе ясно, холодно синели. Пол лежал на спине в прошлогодней траве и смотрел в небо. Смотреть на Мириам не было сил. Казалось, она желает его, и он сопротивлялся. Он все время сопротивлялся. Он желал отдать ей свою страсть и нежность и не мог. Он чувствовал, она желает не его, но душу его, извлеченную из тела. Чрез какой-то соединяющий их канал она впитывает всю его силу и энергию. Не желает она идти ему навстречу, чтобы их было двое, чтобы они были вместе – мужчина и женщина. Она хочет впитать его всего в себя. Это доводило его до напряжения, подобного безумию, которое влекло, как наркотик.
Он рассуждал о Микеланджело. А Мириам слушала, слушала с таким чувством, будто прикасается пальцами к самой трепещущей плоти, к самом сердцевине жизни. И это утоляло некую сокровенную жажду. Но под конец она испугалась. Вот он лежит, весь в напряженном поиске, и голос его постепенно наполняет ее страхом – такой он ровный, будто и не человеческий, словно в бреду.
– Довольно, помолчи, – взмолилась она, положив руку ему на лоб.
Он лежал совсем неподвижно, казалось, не в силах шевельнуться, как бы отторгнутый от собственного тела.
– Почему замолчать? Ты устала?
– Да, и тебя это изнуряет.
Он понял, коротко засмеялся.
– Однако ты всегда доводишь меня до этого, – сказал он.
– Я совсем этого не хочу, – еле слышно промолвила Мириам.
– Только тогда, когда зашла слишком далеко и чувствуешь, что не в силах это вынести. Но бессознательно ты всегда требуешь от меня именно этого. Вероятно, мне и самому это нужно.
И он продолжал, все так же безжизненно:
– Если б только тебе нужен был я сам, а не то, что я тебе выкладываю!
– Мне-то! – с горечью воскликнула она. – Мне! Да разве ты позволил бы завладеть тобою?
– Значит, виноват я, – сказал Пол, беря себя в руки, потом встал и заговорил о каких-то пустяках. Он чувствовал, что непрочно стоит на земле. И смутно ненавидел за это Мириам. И понимал, что ничуть не меньше виноват сам. Но все равно ее ненавидел.
Однажды вечером, примерно в эту пору, он шел с Мириам по дороге к дому. Они стояли у выпаса, примыкающего к лесу, не в силах расстаться. Взошли звезды, но и облака смыкались. Меж ними на западе оба высмотрели свое созвездие – Орион. Оно сверкнуло на миг драгоценными каменьями, и пес бежал низко, с трудом продираясь сквозь облачную пену.
Орион был для них главным меж созвездий. В странные, переполненные волнением часы они вглядывались в него, пока им не начинало казаться, будто и сами они обитают на каждой из его звезд. Но в этот вечер Пол был угрюм и капризен. И Орион в его глазах был просто созвездие как созвездие. Он противился звездным чарам и волшебству. Мириам внимательно присматривалась к настроению возлюбленного. Но он не выдал себя ни единым словом, пока не наступила минута расставанья, когда, мрачно нахмурясь, он смотрел на сгрудившиеся в небе облака, за которыми, должно быть, спокойно шествовал величавый Орион.
Назавтра у него дома предполагалась небольшая вечеринка, звана была и Мириам.
– Я не выйду тебе навстречу, – сказал он.
– Ну что ж, – медленно сказала она, – не очень-то это мило с твоей стороны.
– Да нет… просто моим это не по душе. Они говорят, я тебя люблю больше, чем их. Ты ведь понимаешь, правда? Ты же знаешь, мы с тобой просто друзья.
Мириам была удивлена и оскорблена за него. Эти слова дались ему нелегко. Она ушла, хотелось избавить его от дальнейшего унижения. Мелкий дождик брызнул ей в лицо, когда она шла по дороге. Оскорбленная до глубины души, она презирала и Пола – колеблется от каждого слова тех, чье мнение для него весомо. И, не отдавая себе в том отчета, она всем своим существом чуяла, что он пытается от нее уйти. Но никогда бы себе в этом не призналась. Она его жалела.
В ту пору Пол стал важной персоной на предприятии Джордана. Пэплуот завел собственное дело, и Пол теперь был старшим над спиральщиками. К концу года, если работа будет идти успешно, ему повысят жалованье до тридцати шиллингов в неделю.
По-прежнему в пятницу вечером Мириам приходила на урок французского. Пол уже не бывал так часто на Ивовой ферме, и при мысли, что ее образованию приходит конец, Мириам горевала; к тому же, несмотря на разлад, им так хорошо было вместе. И они читали Бальзака, писали сочинения и чувствовали себя людьми высокообразованными.
Вечер пятницы у углекопов был вечером получки. Морел «рассчитывался», делил деньги, выданные на забой – либо в Новой гостинице в Бретти, либо у себя дома, – смотря по желанию своих сотоварищей. Баркер заделался трезвенником, так что теперь расчеты происходили в доме Морела.
Энни, которая прежде учительствовала вдали от дома, теперь вернулась. Она все еще сохранила мальчишеские ухватки, притом она была помолвлена и собиралась замуж. Пол изучал композицию.
По пятницам Морел вечерами всегда бывал отлично настроен, разве что жалованье за неделю оказывалось мизерным. Едва пообедав, он суматошно готовился мыться. Когда мужчины рассчитывались, женщины из приличия выходили. Не полагалось им подглядывать за мужчинами, когда они заняты таким истинно мужским делом, как расчеты меж сотоварищами, и еще – не положено им знать, сколько кто заработал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64