– Сядь. Посуды всего ничего.
И Мириам, которая не умела вести себя по-свойски и настаивать на своем, опять села, начала вместе с Полом рассматривать книгу.
Пол был главой их компании; отец для этого не годился. И какие же он претерпел муки, опасаясь, как бы жестяной сундучок вместо Мейблторпа не выгрузили в Фэрсби. И раздобыть повозку ему оказалось не под силу. Это сделала его храбрая крошка мать.
– Эй! – крикнула она какому-то дядьке. – Эй!
Пол с Энни подошли последними, судорожно смеясь от неловкости.
– Сколько станет доехать до коттеджа у ручья? – спросила миссис Морел.
– Два шиллинга.
– Почему, разве это так далеко?
– Не ближний свет.
– Что-то не верится, – сказала она.
Однако забралась в повозку. В эту старую колымагу набилось восемь человек.
– Видишь, – сказала миссис Морел, – с каждого получается всего по три пенса, а будь это трамвай…
Поехали. У каждого коттеджа, к которому они подъезжали, миссис Морел восклицала:
– Это он? Вот это он!
Все сидели, затаив дыхание. Повозка проезжала мимо. И раздавался общий вздох.
– Слава Богу, что не эта уродина, – говорила миссис Морел. – Меня прямо страх взял.
Они ехали все дальше и дальше.
Наконец спустились к дому, что стоял один при дороге над дамбой. Чтобы попасть в сад, надо было пройти по мостику, и всех это привело в неистовое волненье. Однако им понравился этот уединенный дом, к которому с одной стороны подступал лиман, и равнинная ширь в белесых заплатах ячменя, желтых – овса, золотистых – пшеницы и зеленых – овощей, что протянулась до самого горизонта.
Пол подсчитывал расходы. Они с матерью всем заправляли. Общий расход – на помещение, еду и все прочее – был шестнадцать шиллингов в неделю на человека. Поутру Пол с Леонардом пошли купаться. Морел раным-рано вышел побродить.
– Пол, – окликнула мать из спальни, – съешь кусок хлеба с маслом.
– Ладно, – ответил он.
И когда вернулся, увидел, что мать во всем великолепии восседает за накрытым к завтраку столом. Хозяйка дома оказалась молодая. Муж ее был слепой, и она стирала на людей. Поэтому миссис Морел всегда сама мыла в кухне посуду и стелила постели.
– Но ведь ты говорила, ты дашь себе полный отдых, – сказал Пол, – а сама трудишься.
– Тружусь! – воскликнула она. – О чем ты говоришь!
Он любил ходить с ней через поля к поселку и к морю. Она боялась ходить по дощатым мостикам, и он упрекнул – трусит как маленькая. Вообще же он был ее верным рыцарем, словно не сын, а влюбленный.
Мириам видела его совсем мало, разве что когда все остальные уходили слушать местных певцов. Их песни казались Мириам нестерпимо глупыми, так же думал и Пол и самодовольно проповедовал Энни, как бессмысленно их слушать. Однако сам тоже знал все их песни и залихватски распевал их на дорогах. И если ему доводилось их слушать, эта глупость ему очень даже нравилась. Однако Энни он сказал:
– Какая чепуха! В песнях нет никакого смысла. Их может слушать только тот, у кого куриные мозги.
А Мириам он как-то с презреньем сказал об Энни и остальных:
– Они, наверно, у этих дурацких певцов.
Странно было видеть, как поет эти песни Мириам. Твердый подбородок круто вздернут, и, когда пела, она всегда напоминала Полу одного печального ангела Ботичелли, даже если пела всего лишь:
Приди, приди в аллею любви,
Побудь со мною, поговори.
Лишь когда он рисовал или вечером, когда остальные были у певцов, он принадлежал ей. Не умолкая, он рассказывал ей о своей любви к горизонталям: они, эти огромные плоскости неба и земли в Линкольншире, для него символ, воплощенная вечность человеческой воли, так же как неизменно повторяющиеся изогнутые норманнские своды церкви – символ настойчиво, рывками продвигающейся все вперед и вперед, неведомо куда, упрямой человеческой души; в противоположность перпендикулярным линиям и готическому своду, которые, по его словам, рванулись в небо, изведали исступленный восторг и погрузились в созерцание божества. Сам он, по его словам, норманнского склада, а Мириам – готического. Она согласно кивнула даже и на это.
Однажды вечером они с Полом пошли по широкому песчаному берегу в сторону Теддлторпа. Длинные валы накатывали на берег и разбивались в шипенье пены. Вечер выдался теплый. На песчаных просторах не было ни души, только они двое, ни звука, только шумело море. Пол любил смотреть, как оно с грохотом обрушивается на берег. Любил ощущать себя меж шумом моря и тишиной песчаной глади. Рядом была Мириам. Все чувства обострялись. К дому повернули, когда уже совсем стемнело. Путь домой шел через разрыв в дюнах, а потом по заросшей травой дороге между двумя лиманами с морской водой. Вокруг было темно и тихо. Из-за дюн доносился шепот моря. Пол и Мириам шли молча. Внезапно он вздрогнул и остановился. Вся кровь его словно воспламенилась, он едва дышал. Из-за кромки дюн на них уставилась огромная оранжевая луна. Пол замер, не сводя с нее глаз.
Мириам тоже увидела ее и ахнула.
Пол все стоял, глядя на громадную красноватую луну, только ее и было видно в необъятной тьме. Сердце его тяжело-стучало, даже руки свело.
– Что это? – пробормотала Мириам, поджидая его.
Он обернулся, посмотрел на нее. Лица ее, скрытого тенью шляпы и обращенного к нему, он разглядеть не мог. Но она углубилась в себя. Она была чуть испугана, глубоко взволнована и исполнена благоговения. То было ее лучшее душевное состояние. Против него Пол был бессилен. Кровь бушевала у него в груди, точно пламя. Но Мириам оставалась недосягаемой. Огонь опять и опять вспыхивал в крови. Но странно, Мириам этого не замечала. Она ждала, что и он исполнится благоговения. Все еще отрешенная, она все же смутно ощущала его страсть и наконец в тревоге взглянула на него.
– Что это? – опять пробормотала она.
– Это луна, – нахмурясь, ответил Пол.
– Да, – согласилась Мириам. – Какая красота, правда?
Теперь ей хотелось понять, что с ним творится. Кризис миновал.
А Пол сам не знал, что с ним. Он был еще так молод, а близость их такая была отвлеченная, где ему было понять, что он жаждет изо всех сил прижать ее к груди, чтобы утишить гнездящуюся там боль. Он страшился Мириам. А стыд подавил сознание, что он мог желать ее, как мужчина желает женщину. Если при мысли, что такое возможно, Мириам сжалась как под пыткой. Пол содрогнулся до глубины души. А теперь эта их «чистота» помешала даже первому любовному поцелую. Мириам едва ли справилась бы с потрясением плотской любви, даже страстного поцелуя, и Пол был чересчур скован и уязвим, чтобы решиться ее поцеловать.
Они шли через темный сырой луг, Пол следил взглядом за луной и молчал. Мириам брела рядом. Он ненавидел ее, ему казалось, она каким-то образом виновата, что он стал себя презирать. Он смотрел вперед, и там лишь один огонек светился во тьме – окошко их коттеджа.
Ему любо было думать о матери и об остальном веселом обществе.
– Кроме вас все давным-давно дома! – сказала мать, когда они вошли.
– Ну и что? – с досадой воскликнул Пол. – Уж и пройтись нельзя, если хочется?
– Я полагаю, ты мог бы возвратиться так, чтобы поужинать вместе со всеми, – сказала миссис Морел.
– Я буду поступать как мне нравиться, – возразил Пол. – Сейчас совсем не поздно. Буду поступать как мне угодно.
– Прекрасно, – язвительно сказала мать. – Тогда живи как тебе угодно.
И весь вечер она его больше не замечала. А он делал вид, будто не замечает этого и ему все равно, сидел и читал. Читала и Мириам, стараясь сделаться совсем незаметной. Миссис Морел ненавидела ее, это из-за нее сын стал такой. Прямо на глазах Пол становится нетерпим, самоуверен и невесел. Во всем этом она винила Мириам. Энни и все ее друзья объединились против девушки. Мириам не дружила ни с кем, кроме Пола. Но ее это не слишком огорчало, ведь она презирала незначительность всех этих людей.
А Пол ее ненавидел, потому что каким-то образом она лишила его непринужденности и естественности. И терзался, чувствуя себя униженным.
8. ЛЮБОВНЫЙ ПОЕДИНОК
Артур закончил обучение ремеслу и получил место на электрической установке в Минтонской шахте. Зарабатывал он совсем мало, но у него была хорошая возможность продвигаться. Однако он был беспокоен и необуздан. Он не пил и не играл в азартные игры. И притом ухитрялся вечно попадать в какие-то неприятности, всегда из-за своей опрометчивой горячности. То пойдет браконьером в лес стрелять зайцев, то, чем возвратиться домой, на всю ночь застрянет в Ноттингеме, то, не рассчитав прыжка, нырнет в Бествудский канал и обдерет грудь об усеявшие дно острые камни и консервные банки.
Однажды, проработав всего несколько месяцев, он опять не явился домой ночевать.
– Не знаешь, где Артур? – спросил Пол за завтраком.
– Не знаю, – ответила мать.
– Дурак он, – сказал Пол. – И если б он что-нибудь натворил, ладно, я не против. Но он наверняка просто не смог оторваться от виста или как благовоспитанный юноша провожал с катка какую-нибудь девицу и уже не смог попасть домой. Дурак он.
– Вряд ли было бы лучше, если б он натворил что-нибудь, из-за чего всем нам было бы стыдно, – возразила миссис Морел.
– Ну, я-то стал бы его больше уважать, – сказал Пол.
– Сильно сомневаюсь, – холодно сказала мать.
Они продолжали завтракать.
– Ты в нем души не чаешь? – спросил Пол.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что, говорят, женщина всегда больше всех любит самого младшего.
– Может, и так… только не я. Нет, меня он утомляет.
– Ты бы и правда предпочла, чтоб он был паинька?
– Я бы предпочла, чтобы он был разумнее, как положено мужчине.
Пол стал несправедлив и нетерпим. Он тоже порядком утомлял мать. Она видела, солнечный свет его покидает, и негодовала.
Они кончали завтракать, и в это время почтальон принес письмо из Дерби. Миссис Морел прищурилась, пытаясь разобрать обратный адрес.
– Дай-ка мне, слепая курица! – и сын выхватил у нее письмо.
Мать вздрогнула и чуть не дала ему пощечину.
– Это от твоего сына Артура, – сказал Пол.
– Что такое!.. – воскликнула миссис Морел.
– «Дорогая мамочка, – читал Пол, – сам не знаю, почему я свалял такого дурака. Приезжай, мамочка, и вызволи меня отсюда. Вместо того чтобы ехать домой, я пошел вчера с Джеком Бредоном и записался в солдаты. Он сказал, ему надоело протирать штаны, и я, сущий болван, как тебе известно, взял да и пошел вместе с ним.
Я вступил в военную службу, но, может, если ты приедешь, они меня отпустят с тобой, дурак я был, и больше никто. Не хочу я служить в армии. Дорогая мама, тебе от меня одни неприятности. Но если ты меня вызволишь, обещаю тебе, у меня прибавится ума и соображенья…»
Миссис Морел опустилась в кресло.
– Ну, каково! – воскликнула она. – И пускай там остается!
– Да, – сказал Пол, – пускай остается.
Оба замолчали. С застывшим лицом, сложив руки на фартуке, мать сидела и думала.
– Ох и тошно мне! – вдруг воскликнула она. – Тошно!
– Ну вот что, – хмурясь, сказал Пол, – не вздумай из-за этого надрывать себе душу, слышишь?
– Что же мне прикажешь, радоваться? – вспылив, накинулась она на сына.
– Нечего делать из этого трагедию, только и всего, – возразил он.
– Дурак он!.. Дурной мальчишка! – воскликнула она.
– В форме он будет прекрасно выглядеть, – раздраженно сказал Пол.
Мать яростно на него набросилась.
– Ах, вот как! – крикнула она. – Чтоб глаза мои его не видели!
– Ему бы в кавалерийский полк. Будет жить в свое удовольствие и выглядеть будет шикарно.
– Шикарно… шикарно!.. уж куда шикарней!.. обыкновенный солдат!
– Ну, а я кто? – сказал Пол. – Обыкновенный канцелярист.
– Это очень много, мой мальчик! – воскликнула мать, она была уязвлена.
– Как так?
– По крайней мере ты человек, а не пешка в красном мундире.
– Я бы не прочь носить красный мундир… или темно-синий, он бы мне больше подошел… если б только мной не слишком командовали.
Но мать уже не слушала его.
– Надо же, только начал продвигаться по службе… мог бы начать продвигаться… несносный мальчишка… идет и губит всю свою жизнь. А после армии ну какой из него будет толк?
– Его могут отлично вымуштровать, – сказал Пол.
– Вымуштровать!.. Вышибут из него последние мозги. Солдат!.. обыкновенный солдат!.. просто-напросто кукла, которая двигается по команде. Ну и ну!
– Не понимаю, почему ты так огорчаешься, – сказал Пол.
– Где ж тебе понять. Зато я понимаю. – И, переполненная горем и гневом, она откинулась в кресле, оперлась подбородком на руку, которую поддерживала другой рукой.
– А в Дерби поедешь? – спросил Пол.
– Да.
– Толку не добьешься.
– Там видно будет.
– Дала бы ему лучше остаться в армии. Для него это самое подходящее.
– Ну конечно! – воскликнула мать. – Уж ты-то знаешь, что ему подходит!
Она собралась и первым же поездом отправилась в Дерби, повидала сына и сержанта его части. Но все без толку.
Вечером, когда Морел обедал, она вдруг сказала:
– Мне сегодня пришлось съездить в Дерби.
Углекоп поднял глаза, на чумазом лице сверкнули белки.
– Вот как, лапушка? С чего это ты?
– Да из-за Артура!
– А-а… чего ж такое опять?
– Всего-навсего записался в армию.
Морел положил нож, выпрямился на стуле.
– Нет, – сказал он. – Не может такого быть!
– И завтра отправляется в Олдершот.
– Ну и ну! – воскликнул Морел. – Чудеса! – Он задумался на миг, хмыкнул и опять принялся за еду. Вдруг лицо его исказилось гневом. – Чтоб ноги его больше не было в моем доме, – заявил он.
– Придумал! – вскричала миссис Морел. – Такое сказать!
– Верно говорю, – повторил Морел. – Раз его дернула нелегкая записаться в солдаты, пускай дальше сам о себе заботится. От меня ему больше подмоги не видать.
– Можно подумать, ты ему много раньше помогал, – сказала она.
В этот вечер Морел даже постыдился пойти в пивную.
– Ну, ты ездила? – спросил Пол, придя домой.
– Ездила.
– И удалось с ним повидаться?
– Да.
– Что же он сказал?
– Когда я уходила, он расплакался.
– Хм!
– И я тоже заплакала, так что нечего хмыкать!
Миссис Морел волновалась за сына. Она знала, армия не придется ему по вкусу. Так и получилось. Дисциплина была ему невыносима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64