Теперь он много рассказывал об одной девушке, с которой познакомился на танцах, – такая красавица, темноволосая, совсем юная, к тому же из хорошей семьи, и у нее нет отбою от поклонников.
«Подозреваю, что ты не стал бы за ней ухаживать, мой мальчик, если б не увидел, как за ней увиваются другие. Когда ты в толпе, ты чувствуешь себя надежно и тешишь свое самолюбие. Но будь осторожен, подумай, что ты будешь чувствовать, когда окажешься около нее единственным победителем».
Уильяма возмущали слова матери, и он продолжал ухаживать за молодой особой. Он пригласил ее на реку. «Если б ты увидела ее, мама, ты бы поняла, что я чувствую. Высокая, элегантная, кожа чистая-чистая, прозрачная, смуглая, волосы черные, словно гагат, а глаза серые – яркие, насмешливые, будто огни на воде в ночную пору. Ты надо мной посмеиваешься, потому что сама ее не видела. И одевается она прекрасно, ни одной женщине в Лондоне не уступит. Говорю тебе, твой сын вовсю задирает нос, когда она выходит прогуляться с ним по Пиккадили».
В душе миссис Морел спрашивала себя, не гордится ли ее сын, прогуливаясь по Пиккадили, элегантной фигурой к нарядным платьем спутницы больше, чем самой спутницей. Но, хоть и сомневаясь, по обыкновению, она все же поздравила Уильяма. Однако, сгибаясь над корытом, мать с грустью размышляла о сыне. Ей представилось, вот он обременен элегантной и расточительной женой, он мало зарабатывает, и терзается, и вынужден поселиться на окраине в тесном, уродливом домишке. «Но это уж вовсе глупо, – перебила она ход своих мыслей, – что ж я тревожусь прежде времени». И однако, не переставала опасаться, как бы Уильям не совершил ошибку.
Вскоре Пола пригласили зайти к Томасу Джордану, главе фирмы ортопедических приспособлений, что на Спаньел-Роу, 21, в Ноттингеме. Миссис Морел ликовала.
– Вот видишь! – воскликнула она, глаза ее сияли. – Ты написал всего четыре письма и на третье получил ответ. Ты везучий, мой мальчик, я всегда это говорила.
Со страхом смотрел Пол на деревянную ногу, обтянутую резиновым чулком, и на другие приспособления, что украшали почтовую бумагу мистера Джордана. Он знать не знал, что на свете существуют резиновые чулки. За этим чудился весь деловой мир с его упорядоченной системой ценностей, с его обезличенностью, пугающей мир. И как чудовищно, что дело может опираться на деревянные ноги.
И вот во вторник поутру мать и сын вместе отправились на Спаньел-Роу. Был август, адская жара. Пол шел, и что-то нестерпимо теснило ему грудь. Он предпочел бы мучиться острой физической болью, только бы не это чудовищное мученье – оказаться выставленным перед незнакомыми людьми и чтобы тебя приняли или отвергли. Однако по дороге он болтал с матерью. Нипочем не признался бы он ей, как мучается от того, что ему предстоит, а сама она догадывалась об этом лишь отчасти. Была она весела, как возлюбленная. Подошла к билетной кассе в Бествуде, и Пол смотрел, как она вынимает из кошелька деньги на билеты. Смотрел, как ее руки в старых черных лайковых перчатках достают серебро из потертого кошелька, и сердце его сжималось от жгучей любви к ней.
Она была так взволнована и так весела! Мучительно, что она громко разговаривает при соседях по вагону.
– Ты только глянь на эту глупую корову! – сказала она. – Носится кругами, будто в цирке.
– Наверно, оводы жалят, – тихонько сказал Пол.
– Кто-кто? – весело, без тени смущенья спросила миссис Морел.
На время каждый отдался своим мыслям. Но сын ни на миг не переставал ощущать присутствие матери. Внезапно глаза их встретились, и она улыбнулась ему редкостной задушевной улыбкой, прекрасной, полной света и любви. А потом оба стали смотреть в окно.
Шестнадцать медленных миль по железной дороге остались позади. Мать и сын пошли по вокзальной улице взволнованные, словно сбежавшие вдвоем любовники. На Каррингтон-стрит остановились и перегнулись через парапет посмотреть на барки, плывущие внизу по каналу.
– Прямо как Венеция, – Пол залюбовался солнечными бликами на воде между высоких фабричных стен.
– Пожалуй, – улыбаясь ответила она.
С восторгом они разглядывали витрины магазинов.
– Посмотри вон на ту блузку, – говорила миссис Морел. – Правда, очень подошла бы нашей Энни? И стоит фунт одиннадцать шиллингов три пенса. Разве не дешево?
– Да еще вышитая, – сказал он.
– Верно.
Времени у них было предостаточно, и они не спешили. Город был для них редкостным удовольствием. Но мальчика томил неотвязный страх. С ужасом думал он о предстоящей встрече с Томасом Джорданом.
Часы на церкви святого Петра показывали почти одиннадцать. Мать с сыном свернули в узкую улочку, ведущую к Замку. Была она мрачноватая, все здесь отдавало стариной – жалкие темные лавчонки, темно-зеленые двери с медными молотками, изжелта-коричневые крылечки, выступающие на тротуар; и опять старая лавчонка не с витриной, – с маленьким окошком, будто это хитро прищуренный глаз. Мать и сын шли осторожно, искали вывеску «Томас Джордан и сын». Будто охотники в каких-то дебрях. Обоими владело лихорадочное волнение.
Но вот они заметили большую темную подворотню, увешанную вывесками множества фирм, среди них и фирма Томаса Джордана.
– Вот она! – воскликнула миссис Морел. – Но где же она тут?
Они огляделись. С одной стороны темнела до странности угрюмая картонажная фабрика, с другой – гостиница «Приют коммерсанта».
– Она в глубине подворотни, – сказал Пол.
И они отважились нырнуть в подворотню – точно в пасть дракона. За ней открылся большой двор, будто колодец, со всех сторон окруженный высокими зданиями. Повсюду валялись ящики, солома, картон. Луч солнца достиг лишь одной упаковочной корзины, из нее на землю падал золотой поток соломы. Но во всем остальном дворе было темно как в шахте. Сюда выходило несколько дверей и два лестничных марша. Прямо напротив, на лестничной площадке, на грязном стекле двери маячили зловещие слова «Томас Джордан и сын – ортопедические приспособления». Миссис Морел пошла вперед, сын последовал за ней. Сам Карл I всходил на эшафот не с такой тяжестью на сердце, как Пол Морел, когда он следом за матерью подымался по грязным ступеням к грязной двери.
Она толкнула дверь и остановилась приятно удивленная. Перед ней был большой склад, повсюду бледно-желтые бумажные пакеты, меж ними по-домашнему без пиджаков, засучив рукава ходили служащие. Свет мягкий, глянцевитые желтоватые пакеты словно и сами светятся, прилавки темно-коричневого дерева. Все здесь спокойно и очень уютно. Миссис Морел шагнула раз, другой и остановилась. Пол стал позади матери. На ней была парадная шляпка с черной вуалью, на Поле – просторная куртка с поясом и мальчиковый белый широкий воротник.
Один из служащих поднял на вошедших глаза. Был он тощий, высокий, личико в кулачок. Он посмотрел настороженно. Потом бросил взгляд в другой конец помещения, где за стеклянной перегородкой была небольшая контора. И лишь после этого подошел к ним. Ничего не сказал, но мягко, вопросительно склонился в сторону миссис Морел.
– Можно видеть мистера Джордана? – спросила она.
– Я схожу за ним, – ответил молодой человек.
Он прошел к конторе. Оттуда выглянул краснолицый старик с белыми бакенбардами. Полу показалось, он похож на шпица. Потом этот же самый человечек вышел из-за перегородки. Был он коротконогий, довольно плотный, в тужурке из альпаки. Вопросительно пригнув голову набок, так что одно ухо оказалось выше другого, он решительно направился к ним.
– Доброе утро! – сказал он, остановясь перед миссис Морел, видимо гадая, клиентка ли она.
– Доброе утро. Я к вам со своим сыном, Полом Морелом. Вы просили его зайти сегодня утром.
– Пройдите сюда, – сказал мистер Джордан отрывисто, видно, хотел выглядеть сугубо деловым человеком.
Они прошли за ним в неряшливую комнатушку с мебелью, обитой черным дерматином и лоснящейся от соприкосновения со множеством клиентов. На столе высилась стопка грыжевых бандажей из переплетенных плоских колец желтой замши. Явно совсем новые и совершенно одинаковые. Пол услышал свежий запах замши. Что это за штука, с недоумением подумал он. К этому времени он был совсем оглушен и замечал лишь то, что бросалось в глаза.
– Садитесь! – не слишком любезно предложил мистер Джордан, указав миссис Морел на стул с волосяным сиденьем.
Она села на краешек, точно бедная родственница. Тогда старик суетливо пошарил на столе и достал листок.
– Это вы писали? – отрывисто спросил он, протянув листок, и Пол узнал свое письмо.
– Да, – вымолвил он.
В эту минуту две мысли его занимали: во-первых, он чувствовал себя виноватым, потому что солгал, ведь сочинил письмо Уильям, и во-вторых, не понимал, почему в толстой, красной руке этого человека письмо кажется совсем не таким, какое лежало на столе в кухне. Будто частица его самого, сбившаяся с пути. Не нравилось Полу, как старик держит его письмо.
– Где писать учились? – сердито спросил старик.
Пол только пристыженно глянул на него и не ответил.
– Почерк у него, правда, неважный, – виновато сказала миссис Морел. Потом откинула вуаль. Мать возмутила Пола – недостает ей гордости в разговоре с этим вульгарным старикашкой, но как мило ее лицо, не затененное вуалью.
– Так вы говорите, французский знаете? – все так же резко спросил старикашка.
– Да, – ответил Пол.
– В какую школу ходили?
– В обычную.
– И там вас учили языку?
– Нет… я… – Мальчик залился краской и не договорил.
– Ему крестный давал уроки, – сказала миссис Морел почти умоляюще и вместе довольно холодно.
Мистер Джордан колебался. Потом в привычной манере, чуть ли не со злостью – казалось, рукам его не терпится что-то делать – выдернул из кармана еще листок, развернул. Листок скрипнул. Старик протянул его Полу.
– Прочитайте-ка, – сказал он.
То была записка на французском языке, написанная мелким, тонким иностранным почерком, и Пол не мог его разобрать. Он тупо уставился на бумагу.
– «Мосье», – начал он и в ужасном смятении поднял глаза на Джордана. – Это… это…
Он хотел сказать «почерк», но соображение совсем ему отказало, у него даже и слово это вылетело из головы. Чувствуя себя совершеннейшим дураком и ненавидя мистера Джордана, он в отчаянии снова обратился к листку:
– Сэр… пожалуйста вышлите мне э… э… не могу разобрать… две пары… gris fil bas… серых нитяных чулок… э… э… sans… без… э… не могу разобрать слов… э… doigts пальцев… э… не могу разобрать…
Он хотел сказать «почерк», но все не мог вспомнить слово. Увидев, что он застрял, мистер Джордан выхватил у него листок.
– «Пожалуйста, вышлите мне с обратной почтой две пары серых нитяных чулок без носка».
– A «doigts», – вспыхнул Пол, – значит «пальцы на руке»… тоже… и как правило…
Старикашка взглянул на мальчика. Он не знал, означает ли «doigts» пальцы на руке», он знал, что в его деле оно означает «носок чулка».
– «Пальцы на руке» в чулках! – отрывисто бросил он.
– А все равно это значит и «пальцы на руке», – упрямо повторил Пол.
Как ненавистен был этот старикашка, выставивший его таким болваном. Мистер Джордан посмотрел на побледневшего, бестолкового, дерзкого мальчишку, потом на мать, которая сидела молча, с тем особенным отрешенным видом, что свойствен беднякам, когда они зависят от чьей-то милости.
– Так когда он сможет приступить? – спросил мистер Джордан.
– Да когда вам угодно, – ответила миссис Морел. – Школу он уже кончил.
– Жить будет в Бествуде?
– Да, но он может быть на… станции… без четверти восемь.
– Гм!
Кончилось тем, что Пола наняли младшим «спиральщиком» с жалованьем восемь шиллингов в неделю. После того, как мальчик отстаивал свою правоту, что «doigts» означает «пальцы на руке», он не произнес больше ни слова. Вслед за матерью он сошел по ступеням. Она посмотрела на него блестящими глазами, полными любви и радости.
– Думаю, тебе здесь понравится, – сказала она.
– «Doigts» это точно «пальцы руки», мама, и вся беда в почерке. Я не мог разобрать почерк.
– Не волнуйся, мой мальчик. Я уверена, мистер Джордан не так плох, да тебе и не часто придется иметь с ним дело. А ведь какой славный тот первый молодой человек, правда? Я уверена, они тебе понравятся.
– Мам, но ведь мистер Джордан просто мужлан? Неужели он тут всему хозяин?
– Вероятно, он был рабочим и преуспел, – сказала миссис Морел. – Не надо так сердиться на людей. Они не тобой недовольны, просто у них такие манеры. Тебе всегда кажется, они против тебя. Но это не так.
День выдался на редкость солнечный. Голубое небо сияло над просторной, пустынной базарной площадью, блестел красноватый булыжник мостовой. Лавки в торговых рядах надежно прятались от солнца, и глубокая тень была полна красок. Как раз там, где линия конки пересекала базарную площадь, располагался фруктовый ряд, на прилавках сверкали под солнцем фрукты – яблоки и груды рыжих апельсинов, маленькие сливы ренклод, бананы. Мать с сыном шли мимо и вдыхали теплый аромат фруктов. Постепенно ощущение позора и владевшая Полом ярость утихли.
– Где бы нам пообедать? – спросила мать.
Обоим это казалось безрассудным транжирством. За всю свою жизнь Пол лишь раза два был в закусочной и то лишь выпивал чашку чаю со сдобной булочкой. Большинство жителей Бествуда считали, что могут позволить себе в Ноттингеме только чай, хлеб с маслом, ну и разве еще консервированную говядину. Обед считался непозволительным транжирством. Пол почувствовал себя почти преступником.
Они нашли местечко, которое казалось совсем недорогим. Но когда миссис Морел пробежала глазами меню, ей стало не по себе – уж очень все дорого. Она заказала пирожки с почками и картофель – самое дешевое из тамошних блюд.
– Зря мы сюда зашли, мам, – сказал Пол.
– Ничего, – сказала она. – В другой раз не придем.
Она настаивала, чтоб он взял пирожок со смородиной, ведь он любит сладости.
– Не хочется мне, мам, – отказывался он.
– Нет-нет, – настаивала она, – непременно возьми.
Она огляделась в поисках официантки. Но та была занята, и миссис Морел не решилась ее побеспокоить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64