Джессалин подняла раму и высунулась далеко наружу. Но даже в таком положении ей удалось разглядеть только крышу кирпичного здания и дымящую трубу рудника «Уил Шарлотт».
Раздался звонок, возвещавший о конце смены, и группа усталых, перепачканных грязью и глиной рудокопов направилась к вершине холма. Двое мужчин отделились от остальных и свернули к гавани. Это были Кларенс Титвелл и его повеса-кузен Трелони, оба без шляп и в рубахах с короткими рукавами. Коротко подстриженные вьющиеся волосы Титвелла с такого расстояния казались золотистым шлемом. Темные волосы его кузена, не по моде длинные, развевались на ветру. Что же они там делали?
Мужчины повернули к дому, и теперь Джессалин уже слышала голоса, хотя слов разобрать было нельзя. Они разговаривали возбужденно, словно этих двоих объединяла какая-то тайна. Кларенс хлопал кузена по плечу, а тот смеялся, запрокинув голову.
Силясь расслышать, о чем же они говорят, Джессалин высунулась еще дальше, и тут ее локоть задел неплотно державшуюся черепицу. Попытавшись поймать ее, Джессалин резко наклонилась вперед и начала выскальзывать из окна под громкий треск рвущегося муслина. Уголком глаза она успела заметить какой-то выступ и в последний момент судорожно ухватилась за него.
С крыши с треском посыпались черепицы, разбиваясь о кирпичную дорожку внизу. Две головы, светлая и темная, разом поднялись вверх. Джессалин ничком лежала на крыше, изо всех сил цепляясь за изгиб водосточной трубы.
Несколько мгновений они смотрели на нее, застыв от изумления, а Джессалин не знала, чего ей хочется больше – рассмеяться или умереть. На всякий случай она опустила глаза, чтобы убедиться, что из ее скромного декольте не выглядывает ничего лишнего.
Наконец на лице Трелони появилась так хорошо знакомая Джессалин мальчишеская улыбка.
– Да, кузен, – неторопливо растягивая слова, проговорил он, – я вижу, что в Ларкхейвене действительно очень крупные жаворонки.
Джессалин рассмеялась… и почувствовала, что ее лицо пошло трещинами.
Внизу начался бал. Оттуда неслась приглушенная музыка и от нее слегка дрожали половицы. Джессалин засмеялась и закружилась на носках, кося глазом на поднимающуюся колоколом юбку.
На ней было ее лучшее, а точнее, единственное приличное платье с очень высокой талией и крохотными пышными рукавчиками. Портниха уверяла, что оно сшито по самой последней моде. Желтовато-зеленый атлас корсажа оттенял бледно-зеленый тюль, а по юбке от колена до подола спускались кружевные оборки. Вывернув шею, Джессалин пыталась рассмотреть себя в маленьком зеркале. Оставалось только надеяться, что в этаких зеленых волнах она не напоминает традесканцию.
Платье шили ко дню рождения Джессалин. С тех пор прошло всего четыре месяца, а оно уже слегка коротковато. Джессалин вздохнула. Господи, когда же она наконец перестанет расти! Или хоть чуть-чуть округлится…
Она скопила немного денег, мечтая о верховой лошади, но бабушка настояла, чтобы внучка купила белые атласные туфельки, завязывающиеся лентами вокруг щиколоток, и вечерние перчатки из мягкой замши. В сундуке на чердаке отыскались белый шелковый веер и вышитый серебряной ниткой ридикюль. Бабушка запретила ей пользоваться пудрой, и потому пришлось оттенить щеки и губы красноватыми листьями чая, а брови подвести жженой пробкой. Но больше всего внимания Джессалин уделила волосам – она расчесывала и расчесывала их, пока они не заблестели, как лакированная кожа. И теперь, стоя в центре комнаты, она чувствовала, как голову кружит хмель нетерпения.
Вполне довольная своим видом, Джессалин зашла за бабушкой, но Бекка сообщила ей, что леди Летти уже ушла. По узеньким деревянным ступенькам Джессалин спустилась на второй этаж, где располагались комнаты самых важных гостей. Утопая в персидском ковре богатого холла, она чувствовала себя по меньшей мере графиней.
В углу над столом с дорогой веджвудской вазой в форме розово-белого тюльпана висело большое зеркало. Джессалин остановилась перед ним и, развернув веер, прикрыла им нижнюю часть лица. Ей казалось, что так она выглядит загадочной и нереальной.
Леди Летти рассказывала ей, что умение обращаться с веером – это целое искусство. Можно, например, изобразить решительный отказ. Джессалин сузила глаза и строго поджала губы – вероятно, это выглядит так. А можно принять такой вид, чтобы и не оттолкнуть, но и не поощрить к дальнейшим действиям. Джессалин изогнула брови дугой и захлопала ресницами. Нет, пожалуй, это не подойдет. Тогда она широко открыла глаза и слегка склонила голову.
И тут в зеркале над ее плечом появилось смуглое, резко очерченное лицо. Испуганно обернувшись, Джессалин задела локтем вазу, та угрожающе накренилась, но Трелони успел подхватить бело-розовый тюльпан в нескольких дюймах от пола и, медленно выпрямившись, водрузил вазу на место, не сводя при этом пристального взгляда с Джессалин. В вишнево-красном мундире с вышитыми золотом манжетами и воротником он выглядел просто потрясающе. Костюм дополняли золотые эполеты, от которых его плечи казались еще шире, и пышное кружевное жабо. Кремового цвета панталоны были такие узкие, что Джессалин стало любопытно, как он ухитряется ездить в них верхом.
– Вы больны, мисс Летти? – поинтересовался он. Джессалин никак не могла прийти в себя от его красно-золотого великолепия.
– Больна?
– У вас было такое страдальческое выражение лица… Сделав глубокий вдох, Джессалин попыталась собраться с мыслями.
– С вашей стороны очень невежливо подкрадываться ко мне потихоньку.
Трелони склонился в насмешливом полупоклоне.
– Прошу прощения. В следующий раз я воспользуюсь трубой и барабаном, чтобы возвестить о своем приходе.
Он медленно, оценивающе оглядел ее с ног до головы. Это был чисто мужской взгляд… и Трелони даже не думал скрывать это. Джессалин и ожидала комплимента, и боялась его.
Однако он наклонился вперед, тщательно принюхиваясь.
– Что за запах?
– Какой запах?
– По-моему, пахнет миндалем. – Его голова склонилась к самой ее шее. – Миндалем и медом.
Джессалин инстинктивно прижала руки к щекам.
– О Боже! Это эта гнусная маска. Что, очень воняет?
– Напротив, мисс Летти. Вы пахнете вполне съедобно. Каким-то образом ее рука оказалась продетой под его локоть, и они под руку направились к широкой мраморной лестнице, которая вела в бальный зал.
– Должен признаться, что когда я увидел вас свисающей из окна, то поначалу принял за одну из артисток, приглашенных развлекать гостей после ужина. И скажите на милость, вы намазались медом и миндалем, чтобы приманивать пчел? Не боитесь, что вас искусают?
Он шутил, но в его тоне Джессалин явственно слышала чуть ли не злость. И терялась в догадках, что могло его так рассердить.
– Я всего лишь хотела избавиться от веснушек… Он взял ее за подбородок и повернул к себе.
– А они-то все на месте, – глуховато и как-то по-новому ласково сказал Трелони, поглаживая большим пальцем ее щеку.
И, как всегда, его прикосновение отозвалось во всем теле Джессалин, вплоть до кончиков пальцев на ногах. Где-то в другом мире оркестр играл кадриль, где-то в другом мире смеялись и разговаривали люди. Но для Джессалин не существовало ничего, кроме фантастического ощущения, как палец в шелковой перчатке скользит по ее лицу.
– Оставьте их в покое, мисс Летти. Совершенство – это так скучно.
Джессалин казалось, что она медленно тонет в темных, бездонных колодцах его глаз. Если бы в этот момент он попросил прислать ему в подарок ее сердце, то получил бы его, перевязанное серебряной ленточкой.
…Рука Трелони дернулась и оторвалась от ее щеки. Он взял Джессалин за руку, показывая вниз. У подножия лестницы, сжав кулаки, с искаженным от ярости лицом стоял Генри Титвелл.
* * *
– Его не приглашали, – заметила леди Летти, – но он все равно пришел. Вот проныра. Все Трелони такие. – С этими словами старая леди открыла табакерку и взяла понюшку «Королевы Шарлотты». По случаю приема она взяла свою любимую табакерку, серебряную, с большим фальшивым рубином на крышке.
С трудом дождавшись, пока бабушка чихнет в платок, Джессалин поинтересовалась:
– А почему? Почему его не пригласили? Словно не услышав, леди Летти направилась к одному из стульев, стоявших у стены. По случаю торжества она надела объемистый белый чепец с развевающимися отворотами и в своих жестких черных юбках напоминала ведерко для угля, плывущее под развернутыми парусами.
– Так почему же мистер Титвелл не пригласил собственного племянника? – не отставала Джессалин.
– Много лет назад между двумя ветвями семьи произошел разрыв. Но причины этой ссоры слишком скандальны для твоих нежных ушей. – Леди Летти нахмурилась и приставила руку к уху. – Что это они там играют, а? Надеюсь, не вальс. Я не позволю тебе танцевать такие непристойные танцы.
Джессалин печально вздохнула – она прекрасно знала, что в подобных случаях бабушку разжалобить невозможно. Как ни любила леди Летти посплетничать, при желании она бывала молчаливой, как рыба. А что до танцев, то Джессалин пока никто и не приглашал.
Джессалин обмахнулась веером. В зале стояла немыслимая жара. От запаха самых разных духов и сотен восковых свечей воздух казался густым. Оживленные голоса, смех и щелканье табакерок заглушали нежные звуки минуэта. В высоких зеркалах отражались матовый блеск шелка и сверкание драгоценностей. Казалось, светятся сами стены бального зала.
Незваный гость стоял, небрежно облокотившись на одну из колонн. На его лице застыло привычное презрение. Джессалин старалась не смотреть в ту сторону.
Она искала взглядом Кларенса, но того нигде не было видно. Зато хозяин дома, Генри Титвелл, с достоинством обходил бальный зал, приветствуя гостей. Приземистый, широкий в кости, он в своих белых брюках и желтом жилете был до странности похож на сваренное вкрутую яйцо. Густые насупленные брови и оттопыренная нижняя губа придавали его лицу спесивое выражение. Изредка Титвелл метал убийственные взгляды на злополучного племянника, а тот, казалось, даже не замечал их.
Мимо Джессалин и леди Летти прошла дама и улыбнулась, явно их не узнавая. Она была так густо накрашена, что казалась неживой. Из-за жары одна из фальшивых бровей отклеилась и теперь сползла к щеке.
– Ты только посмотри. – Леди Летти указала на проходящую даму. – У этой дурочки по лицу гусеница ползет. Неужели до сих пор ей об этом никто не сказал?
– По-моему, это бровь, бабушка.
– Тем более кто-то должен сказать ей об этом. Представь, что будет, если бровь совсем потеряется. – Леди Летти подняла свою трость, и Джессалин с ужасом подумала, что сейчас ее безумная бабушка окликнет несчастную даму. Но бабушка сделала нечто еще более ужасное.
– Эй, Трелони! – громко позвала она. – Хватит там подпирать колонну. Иди лучше сюда, озорник.
Трелони оторвался от колонны и походкой ленивого кота в жаркий день направился в их сторону.
Он склонился к руке старой леди Летти и заговорил насмешливо-почтительным тоном:
– Кого я вижу! Это же леди Летти. Что за царственный вид! Я уж подумал, это кто-то из членов королевской фамилии. Для полноты картины не хватает только диадемы да горностаевой мантии.
Леди Летти метнула на него свирепый взгляд.
– Не говори со мной таким тоном, мальчик. Мне это совсем не нравится. – Вставив в глаз монокль, она неторопливо осмотрела его с головы до ног, как будто приценивалась к выставленной на аукционе лошади. – В последний раз я тебя видела, когда ты был еще совсем сопляком. Теперь ты, конечно, подрос. И я все говорю себе: в гнилом стручке все горошины с гнильцой. Что скажешь на это, мой мальчик?
Губы Трелони растянулись в недоброй улыбке.
– Я прогнил насквозь, леди. До самого моего черного сердца.
К великому изумлению Джессалин, его ответ определенно понравился бабушке, она даже издала короткий смешок.
– Так вот, несмотря на твою безобразную репутацию, я позволяю тебе потанцевать с моей внучкой.
Секунду помедлив, Трелони слегка поклонился Джессалин. Когда он выпрямился, она увидела, что в темных глубинах его глаз что-то шевельнулось, словно дракон, просыпающийся в своей пещере от векового сна. Колени Джессалин дрожали, в любую минуту она была готова пуститься наутек, но в то же время ее сердце непреодолимо влекло в глубь пещеры, узнать, что же скрывается за непроницаемым взглядом проснувшегося зверя.
Руки Трелони сомкнулись на ее талии, и каждая мышца ее тела напряглась. Танцуя, Джессалин обращалась в основном к пуговицам на его мундире.
– Бабушка часто говорит совсем не то, что думает. Ей нравится шокировать людей.
– Мне тоже, – последовал категоричный ответ, и ладонь Трелони еще плотнее прижалась к ее спине. Дрожь и ощущение пустоты где-то внутри стали еще сильнее. – И сдается, вы тоже очень это любите. Так, может быть, создадим свой клуб? Можно придумать какое-нибудь симпатичное название. Ну, например, «Бесчестное общество борьбы со скукой и самодовольством».
Джессалин давно уже оставила попытки состязаться с ним в остроумии. Ей так нравилось просто танцевать. Знает ли бабушка, что оркестр играет как раз один из «непристойных» вальсов? Джессалин разучила танец дома со шваброй. Но у швабры не было ног, а у партнера – целых две, и это ей изрядно мешало. В очередной раз наступив ему на ногу, Джессалин не удержалась от тихого проклятия.
– Поверь мне, они ведут себя гораздо лучше, если не смотреть на них все время.
Джессалин не сразу сообразила, о чем он, так же, как не поняла, что обращается он к ней по-другому. Но все же она перестала смотреть на ноги, хотя тут возникло новое неудобство. Потому что, если не смотреть на ноги, то надо смотреть на него – больше некуда. Правда, оставалась люстра, изумительный трехъярусный хрустальный, отделанный золотом канделябр, свисавший с лепного потолка прямо над их головами. На потолке было столько всевозможных розеточек и завитков, что Джессалин вспомнила о сыре и праздничном малиновом торте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57