Вокруг толпились зеваки, к которым присоединились и носильщики Джессалин. Все они живо обсуждали забавное происшествие.
Быстро оценив ситуацию, Джессалин решила проделать остаток пути пешком. В воздухе оседали тучи перьев, а угольная пыль, смешавшись с туманом, забивалась в нос и мешала дышать. Глаза слезились, на зубах скрипело, и Джессалин казалось, что ее завернули в плотное, отвратительно пахнущее покрывало.
Наконец она все-таки добралась до цели своего путешествия. Однако путь к заветной двери преграждала группка разодетых юнцов, лениво подпиравших каменные тумбы, отделяющие тротуар от мостовой. Заметив Джессалин, они как по команде повернулись к ней и принялись бесцеремонно разглядывать.
Джессалин знала, что единственный выход – это держаться так, будто наглецов вообще не существует. Но не тут-то было. Один из бездельников тростью преградил ей дорогу, второй зацепил шпорой ее юбку, и Джессалин пришлось резко дернуть ветхую ткань, которая, естественно, треснула. К тому времени, как она добралась до входной двери, ее ладони были мокры от пота, а колени дрожали крупной дрожью.
Открывший ей дверь незнакомый слуга был невероятно, потрясающе красив. Золотые кудри обрамляли безупречно очерченное лицо с огромными золотисто-карими глазами. Он был одет в одну рубаху, а обтягивающие кожаные штаны подчеркивали великолепные мускулы, напоминавшие якорные цепи. Отлитая с этого молодого человека статуя сделала бы честь любому музею. Джессалин поймала себя на том, что рассматривает это чудо, разинув рот от изумления.
– Добрый день, мисс Летти. – Его голос вполне соответствовал внешнему облику – бархатистый, с легким и певучим шотландским акцентом.
– Это дом лорда Сирхэя? – спросила Джессалин, удивленная тем, что он обратился к ней по имени. – Он что, ждет меня.
– Прошу прощения, мисс, но граф сказал следующее: примерно через час после того, как я доставлю письмо, вы примчитесь сюда, разъяренная, как собака, к хвосту которой привязали жестянку. Простите меня, но именно так его сиятельство изволил выразиться. Если вы соблаговолите подождать, я сейчас пойду разбужу его.
– Что же, граф Сирхэй всегда спит до вечера? – ехидно поинтересовалась Джессалин, входя в небольшой вестибюль. – Или его лордство переутомился прошлой ночью?
Огромные глаза слуги и правда напоминали цветом старый бренди. Но их выражение было немного грустным и каким-то всепрощающим, словно у пастора, сокрушающегося о грехах своей паствы.
– Ах, мисс, мне, конечно не пристало обсуждать ночные привычки его милости. Он до самого утра сидел в каком-то притоне на Джермин-стрит, пил и играл в карты. Он говорит, что именно так должен вести себя нормальный граф.
– Именно так ведут себя графы Сирхэй. И нормальными их не назовешь, – не удержались от колкости Джессалин.
Слуга вздохнул с такой скорбью, что Джессалин невольно вспомнила звон похоронного колокола.
– Это кровь дает себя знать, мисс. Тут уж ничего не поделаешь. У благородных господ кровь часто становится слишком жидкой, а это вызывает всякие болезни и влияет на разум.
С этими словами, по-прежнему окутанный ореолом грусти, слуга начал подниматься по узкой лестнице в апартаменты своего господина. Джессалин последовала за ним, задаваясь вопросом, уж не издевается ли над ней этот фантастический красавец с неправдоподобно прекрасным лицом и своеобразной манерой говорить. Даже его шотландский акцент, приправленный типично лондонским жаргоном, казался немного театральным.
Поднявшись наверх, Джессалин оказалась в небольшой гостиной, выдержанной в такой жизнерадостно-зеленой гамме, что там было необыкновенно уютно даже в такой серый, туманный день. Со вкусом подобранная обстановка, резные сосновые панели на стенах. Но сразу бросалось в глаза и то, что здесь обитает мужчина – на полу рядом с креслом небрежно валялась пара сапог, на каминной доске лежали перчатки для верховой езды и кнут. Лампа мягко освещала разрезанный номер «Таймс» и «Журнал механика», лежавшие на письменном столе.
За спиной скрипнула дверь, и сердце Джессалин учащенно забилось. Но обернувшись, она снова увидела слугу. Он держал в руках поднос с ароматным кофе и сдобными булочками.
– Если вы пришли, чтобы вернуть деньги, мисс, – сказал он, ставя поднос на стол, – то, может быть, вы намекнете его милости, что неплохо бы немного подбросить мне. А то на моих чулках уже такие дыры, что в них спокойно проходит кулак. И напомните его милости, чтобы он не забыл выпить лекарство, – добавил он, показывая на стакан с мутноватой жидкостью, – я совсем не удивлюсь, если он проснется с адской головной болью.
Джессалин поняла, что стоит ей еще хотя бы минуту послушать этого уникального слугу, глядя при этом в его глаза, в которых, казалось, навечно застыла мировая скорбь, и она неминуемо расхохочется.
– А вы давно служите у лорда Сирхэя, мистер?..
– Обычно я отзываюсь на имя Дункан, хотя не стал бы утверждать, что именно так меня окрестили при рождении. – Джессалин готова была поклясться, что, говоря это, он ей подмигнул. – Я был денщиком его милости еще на войне. Вот и теперь занимаюсь почти тем же самым. Правда, на войне жизнь была гораздо проще, уж можете мне поверить. Тогда ему нужна была сухая койка да горячий обед, и он уже готов был урчать от удовольствия, как большой кот. А теперь? Теперь у него эта железная дорога, от которой одни неприятности. От такой жизни ни на каком пуховом матрасе не заснешь. Да еще брат оставил после себя титул, который ему совершенно не нужен, и кучу долгов, которые надо платить. Нет, поверьте мне, мисс, в армии было гораздо проще. – Бывший денщик примолк и испустил еще один скорбный вздох. – Тогда я заботился лишь о том, чтобы он хорошо еЛ и набирался сил перед очередным побоищем.
Джессалин ничего не сказала. Выслушивать доверительный рассказ о бедах Маккейди совсем не входило в ее планы. Он не хотела испытывать к этому человеку никаких чувств. Даже сострадания. Ибо, как подсказывал ей печальный опыт, подобные чувства слишком опасны для ее слабенького сердца.
Слуга вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Оставшись одна, Джессалин принялась разглядывать комнату.
В углу стоял старинный дубовый стол, заваленный чертежами и рисунками. Часть свободной поверхности занимала миниатюрная модель железного коня, свободно ездившего по круговым рельсам. Локомотив был точной копией того, на котором она ехала рядом с ним в то далекое лето. Только паровой котел был более обтекаемой формы, а те штуки, которые он называл цилиндрами, уходили вверх под острыми углами, чем-то напоминая ноги кузнечика. К локомотиву крепились крохотные вагончики и платформы. Джессалин на миг представила, что когда-нибудь настоящий большой паровоз повезет людей и грузы из одного конца Англии в другой, и снова почувствовала восхищение невероятным изобретением Маккейди Трелони.
Безумием Маккейди Трелони. Ведь именно так все называли это чудо – Безумие Трелони. И хотя все пять лет Джессалин не могла простить пресыщенного, бессердечного лейтенанта, отвергнувшего ее любовь, каждый раз, читая в газете очередную язвительную статью, она чуть не плакала. От обиды за молодого человека с затаенным огнем, пылающим в темных глазах. Человека, который взял ее с собой в удивительную поездку на замечательном локомотиве.
Газеты цитировали экспертов, в один голос утверждавших, что дым испортит посевы, а летящие искры выжгут поля, что напуганный чудовищным шумом скот перестанет размножаться, что пассажиры, рискнувшие отправиться в путь на этом жутком изобретении, погибнут страшной смертью, а грузы никогда не попадут по назначению. Какой-то умник, вооружившись таблицами и диаграммами, пытался даже доказать, что дым и пар, из-рыгаемые этим механическим чудовищем, повлияют на приливы и поднимут огромную волну, которая поглотит всю Британию.
Газетные писаки смаковали и слова самого Трелони, якобы пообещавшего утопить этого горе-ученого в конском дерьме. Но Джессалин, читая эти пасквили, вспоминала совсем другое. Она вспоминала, с какой страстью он отстаивал свое изобретение тем летом, на приеме у Титвеллов, и как толпа невежд осмеяла его. В такие минуты сердце ее сжималось от боли и обиды за этого удивительного человека.
За все годы ей попалась только одна статья, автор которой положительно отзывался о возможности подобных перевозок. Он объективно анализировал изобретение Трелони. К сожалению, из-за обилия технических терминов Джессалин почти ничего не поняла. Ей было ясно только одно – Маккейди изобрел новый тип рельсов. Эти рельсы должны были крепиться на шпалах, что позволяло выдерживать огромный вес локомотива и не разлетаться на куски, как случилось тем летом в усадьбе Титвеллов. Теперь пассажирам не грозила опасность вылететь со своих мест и приземлиться в усеянные острыми шипами кусты.
Вспомнив о своем бесславном полете, Джессалин невольно улыбнулась. Но вдруг ее внимание привлекла мелькнувшая среди бумаг яркая блестка. Приподняв помятый, испещренный непонятными чертежами лист, она обнаружила под ним украшенную перьями маску с полуотклеившимся клювом. Ту самую, что скрывала ее лицо прошлой ночью. Джессалин взяла ее в руки и…
…услышала сзади знакомый голос:
– Добрый день, мисс Летти.
Она стояла к нему в профиль, и при свете свечей в настенном канделябре ее кожа казалась особенно мягкой и нежной. На голове у нее красовалась на редкость уродливая шляпка, но отдельные непослушные прядки волос, выбиваясь из-под нее, падали на щеки, словно миниатюрные язычки пламени. Пять лет он пытался забыть эту девушку, но достаточно было одного-единственного взгляда, и вот он уже снова хочет ее так, как никогда не хотел ни одну женщину на свете.
Услышав его голос, она с такой силой сжала маску, что лакированный картон треснул со звуком пистолетного выстрела. Джессалин повернулась к нему лицом, и Маккейди смог как следует рассмотреть ее. Под серыми глазами залегли темные тени, а нижняя губа казалась еще полнее, чем обычно. Облокотившись о косяк в тени дверного проема, Маккейди продолжал рассматривать гостью. В комнате повисла напряженная тишина.
Джессалин первой нарушила молчание:
– Каким образом вы узнали, что это была я? Я хочу сказать, вчера вечером…
Маккейди посмотрел на истерзанную маску, потом снова перевел взгляд на лицо Джессалин.
– Я бы узнал вас где угодно.
Это были самые сокровенные слова из всех, что она когда-либо от него слышала. Наверное, ему не стоило их говорить, но ведь, в конце концов, это были всего лишь слова. Джессалин положила маску обратно на стол, и он заметил, как сильно дрожит ее рука.
Оторвавшись от косяка, Маккейди направился прямо к столу мимо Джессалин. Он был одет только в рубашку и брюки для верховой езды. Побриться он тоже не удосужился. Но что поделаешь, сегодня он был явно не в настроении исполнять роль галантного кавалера.
Взяв с подноса стакан со снадобьем, приготовленным слугой, Маккейди поморщился и вылил мутную жидкость в горшок с каким-то чахлым растеньицем со скрюченными коричневыми листьями. Прискорбное состояние цветка объяснялось очень просто – в его горшке исчезали лекарства, изготовленные Дунканом. Однако слуга был уверен, что всему виной клещи, и все лето заботливо опрыскивал цветок каким-то эликсиром.
Чтобы снова не потерять контроль над собой, Маккейди избегал смотреть на Джессалин и уставился в окно. Туман оседал на стекле каплями, стекавшими вниз, сливаясь в миниатюрные ручейки. Мимо прошла прачка с полной корзиной грязного белья на голове. Ее деревянные башмаки гулко стучали по мощеному тротуару, заглушая тиканье позолоченных часов на каминной полке.
Наконец Маккейди отважился повернуться. Высокая и удивительно худенькая Джессалин стояла в самом центре пушистого турецкого ковра.
Она напялила на себя нечто совершенно невообразимое, будто специально выисканное в лавке старьевщика. И все равно больше всего на свете ему хотелось сжать ее в своих объятиях и целовать эти чувственные, яркие губы. За это он почти ненавидел ее. В жизни Маккейди Трелони не было места для Джессалин Летти. Он просто не мог себе позволить хотеть такую девушку.
Сузившимися, колючими глазами он оценивающе оглядел ее с головы до ног.
– Это платье просто на редкость безобразно.
– В самом деле? – Джессалин насмешливо улыбнулась. – А мне нравится. По-моему, очень миленькое.
Маккейди не смог удержаться от смеха, но тотчас же был наказан адской головной болью.
– О черт… Что же вы стоите, мисс Летти? Присаживайтесь.
Не дожидаясь, пока она воспользуется его приглашением, он рухнул в кресло возле стола, закрыл глаза и сжал руками свинцовую голову. В ушах шумело и звенело, как будто в голове кто-то дробил оловянную руду.
– О Боже. – Тяжело вздохнув, Маккейди разжал руки и поскреб колючий, заросший щетиной подбородок.
– Боюсь, мисс Летти, что у меня сегодня…
– Адская головная боль? – услужливо подсказала Джессалин.
Маккейди поднял на нее страдальческие, налитые кровью сухие глаза.
Джессалин не выдержала и весело рассмеялась.
– Такова плата за грехи, милорд. Жаль, что ее нельзя откладывать на банковский счет, не то вы были бы очень богатым человеком.
– Сядьте же наконец, – огрызнулся Маккейди. – И прекратите излучать самодовольство. Это совершенно невыносимо.
Джессалин деликатно присела на краешек стула, сложив на коленях руки, обтянутые тонкими лайковыми перчатками. Ее глаза были холодны, как предрассветное небо. Такое самообладание и удивляло, и раздражало Маккейди. Ему хотелось пробиться сквозь него, разорвать эту маску, точно тонкий носовой платок.
– Зачем пожаловали? – резко поинтересовался он. – Не считая, конечно, того, что, подобно похотливой судомойке, как всегда, напрашиваетесь на неприятности.
Предрассветное небо потемнело, предвещая грозу.
– Не потрудитесь ли объяснить мне, что вы имеете в виду, милорд.
– Я имею в виду то, мисс Летти, что юные леди не ходят в гости к холостым мужчинам без сопровождения взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57