– Давай поскорее, малышка.
Бекка сорвалась с места и помчалась вдоль прибрежных скал, а ей навстречу по узкой тропинке от Сирхэй-холла мчался одинокий всадник. Он подлетел к тому, что осталось от Энд-коттеджа. Со стороны казалось, что он сейчас погонит лошадь прямо в огонь. Но животное оказалось умнее и, встав на дыбы, сбросило всадника, который, впрочем, тотчас же вскочил на ноги и закричал как безумный:
– Джессалин!
Дункан подоспел как раз вовремя, чтобы не дать ему ринуться в горящий дом. Схватив графа за плечи, он развернул его к себе. Граф успел натянуть только брюки и сапоги, и пальцы слуги крепко впились в обнаженное, вспотевшее тело.
– Она здесь. Она уже в безопасности.
Черные, безумные глаза буравили лицо Дункана. Но вот граф откинул голову назад, закрыл глаза, и его грудь судорожно дернулась. Как будто он пытался подавить рыдание. Или крик.
Однако кто-то и в самом деле кричал. Дункан поднял голову и увидел небольшого рыжего кота, сидевшего на самой высокой точке крыши и истошно оравшего от страха и ярости.
– Наполеон!
Из рощицы вылетела Джессалин. Пока мужчины сообразили, что она собирается делать, Джессалин была уже на середине лестницы. Дункан первым добрался до нее и стащил на землю. Она рыдала и отчаянно вырывалась. Дункан тщетно пытался ее успокоить – девушка билась в настоящей истерике. Несчастный кот продолжал орать.
Сирхэй принялся карабкаться вверх по лестнице.
– Сэр, нет! – Дункан бросил Джессалин и вцепился в сапог хозяина. Сирхэй отпихнул его и продолжал карабкаться вверх. – Ради всего святого, сэр! Это же всего лишь кот.
Лорд Сирхэй обернулся, и на его лице появилась такая беззаботная, почти мальчишеская улыбка, что Дункан невольно улыбнулся в ответ.
– Какая разница, если она любит эту пушистую зверюшку? – сказал Сирхэй и взбежал вверх по пылающей крыше. Из-под кожаных подошв во все стороны разлетались пылающие угли.
Согнув ноги в коленях, Маккейди оттолкнулся и прыгнул, уцепившись руками за карниз. Повисев немного, он подтянулся и оказался на верхней крыше.
Крыша горела вовсю, и казалось почти невероятным, что граф выйдет из этой переделки целым и невредимым. Эта мысль быстро привела Джессалин в чувство. Расширенными от ужаса глазами она следила за тем, какому риску подвергает себя ради нее любимый человек.
– Маккейди, нет! – закричала она. – Возвращайся!
Но он, конечно, уже не слышал ее. Распластавшись, как краб, он полз вверх по горящей крыше, пока не добрался до конька. Там, лежа на животе, он попытался дотянуться до Наполеона, но испуганное животное шарахнулось в сторону. Тогда, осторожно балансируя, Маккейди пошел вперед, его стройная, широкоплечая фигура четко выделялась на фоне неба, казавшегося сейчас оранжевым, как при восходе солнца. Наполеон весь подобрался и уже собирался было прыгнуть на высокую трубу, но Маккейди изловчился, схватив за шкирку как раз в тот момент, когда крыша под ним с грохотом обрушилась в ревущее пламя.
– Маккейди! – истерично закричала Джессалин, видя, как он исчезает в огне. Чья-то рука схватила ее за талию, и Джессалин судорожно впилась в нее ногтями. – Маккейди! – снова закричала она. Ей хотелось броситься и огонь и погибнуть вместе с ним. Сердце пронзила непереносимая боль. Повернув голову, она зарылась лицом н грубое полотно рубашки Дункана.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Дункан облегченно вздохнул и Джессалин услышала его голос:
– Благодарите Бога, мисс.
Джессалин подняла голову. Маккейди Трелони, как падший ангел, возник из огня. Ему удалось пройти через то, что осталось от ее спальни и выпрыгнуть в окно, не выпустив при этом из рук царапающийся, кусающийся и истошно вопящий пушистый рыжий комок.
Она ждала его, рыдая и смеясь, внизу у лестницы. Маккейди вручил ей спасенного кота, как трофей, завоеванный на рыцарском турнире. Но Наполеон не оценил торжественности момента. Шипя и царапаясь, он вырвался из рук хозяйки и вскарабкался на ближайшее дерево.
Джессалин обожженными ладонями гладила голые плечи и грудь Маккейди. Гладила царапины, оставленные Наполеоном, и волдыри от ожогов.
– Глупый, глупый, – снова и снова повторяла она. – Посмотри, что ты с собой сделал.
Сирхэй привлек ее к себе, и они, обнявшись, смотрели, как огонь пожирает то, что осталось от Энд-коттеджа. Но нот уже и красно-желтые кирпичные стены обрушились внутрь, а к небу взметнулся последний огненный столб. От всего самого дорогого – от вылинявшей пурпурной кушетки, на которой бабушка так любила сидеть за чаем, от (гула, на котором Перси дремала у камина вместе с котятами, от старой соломенной шляпки, украшенной желтыми примулами, – от всего этого остались лишь пепел и воспоминания.
Прижавшись к широкой груди Трелони, Джессалин черпала в нем физические и моральные силы, которых у нее самой уже не осталось. Позднее она не раз упрекнет себя за это, подумает, что не имела права оставаться в его объятиях. Но в те минуты в ней не было ни капли страсти. Ей было нужно совсем другое – чуточка тепла и утешение, когда на ее глазах гибло родовое гнездо.
И Маккейди дал ей то, в чем она нуждалась.
Джессалин даже охрипла от волнения.
– Подожгли? Но кому могло понадобиться поджигать Энд…
Приступ кашля не дал ей договорить, и она прикрыла рот платком. Ласковые пальцы отбросили волосы с ее лица.
– На, выпей это, – сказал Маккейди.
Сильная рука, обожженная не меньше, чем ее собственные, протянула ей бокал с бренди. Не глядя на Маккейди, Джессалин взяла бокал. Их пальцы соприкоснулись, и она вздрогнула от этой неожиданной близости.
Джессалин сделала огромный глоток и чуть не захлебнулась. Алкоголь обжег и без того нестерпимо саднившее горло, но отчасти снял напряжение. Она снова отпила из бокала.
– Летти уже много поколений подряд живут со всеми в мире, – просипела она. – Ни у кого нет причин поджигать наш дом.
– Дункан утверждает, что видел, как какой-то субъект крался прочь от дома как раз в ту минуту, когда вспыхнул пожар. Плотный, косматый мужчина, одетый как рудокоп.
С трудом подавив приступ дрожи, Джессалин закуталась поплотнее. Под наброшенным на плечи одеялом на ней была лишь изорванная и прожженная насквозь ночная рубашка. Снова и снова она повторяла себе, что здесь, в заново отделанной библиотеке Сирхэй-холла, она в полной безопасности. В комнате было холодно, но граф не стал разводить огонь в камине.
Джессалин неотступно преследовал запах дыма – им пропахли и волосы, и даже кожа. Все тело ныло и болело, но больше всего досталось рукам. Она подошла к огромному, до пола, окну и посмотрела в сторону Энд-коттеджа. Точнее, туда, где он когда-то был. В небо поднимался лишь столб черного дыма, четко видный на фоне серого предрассветного неба. Порыв ветра бросил в стекло капли воды. К сожалению, дождь начался слишком поздно.
Джессалин отвернулась от окна и налила себе еще капельку бренди. Когда она ставила графин на столик, в его хрустальных гранях отразился огонь свечей, и она поежилась. Ноги снова начали дрожать, и Джессалин присела на ближайший стул. Поднося непослушной рукой бокал к губам, она пролила немного бренди, едва не испортив светлую ситцевую обивку стула.
В комнате было так тихо, что Джессалин отчетливо слышала шум дождя и тиканье позолоченных каминных часов. Маккейди Трелони, полуголый, как сумасшедший мчался среди ночи, чтобы спасти ее. И теперь он стоял рядом, по-прежнему полуголый, и Джессалин чувствовала исходящий от него жар. Он сам, как огонь, подумала она. Такой же красивый, манящий и опасный. Отныне она никогда не сможет чувствовать себя непринужденно в его присутствии.
– Джессалин. – Рука Маккейди коснулась ее плеча, и девушка отшатнулась.
Опаленные, путанные волосы упали ей на глаза. Дрожащей рукой она пригладила их. Ее рассеянный взгляд блуждал по комнате.
– Кстати, а как Дункан оказался сегодня в Энд-коттедже? – поинтересовалась она.
– Он ходил в гости к твоей служанке и… Джессалин резко подняла голову.
– В гости к Бекке? В полночь? Извините, милорд, но я этого категорически не разрешаю. Бекка – хорошая девушка, честная, а не какая-то шлюха, с которой может развлекаться твой слуга, слишком красивый, чтобы позволять ему разгуливать без присмотра…
– Черт побери, Джессалин! Может быть, ты все-таки соберешься с мыслями и выслушаешь то, что я тебе говорю?
Отойдя от Джессалин, он уселся в большое кожаное кресло возле тяжелого письменного стола. Вытянув ноги, он закинул руки за голову, обнажив темные подмышки, выглядевшие слишком возбуждающе, слишком эротично. В свете свечей на его обнаженной груди поблескивали капельки пота. «Кто-то должен ему сказать, – подумала Джессалин, – что у аристократов не бывает такой груди – мускулистой и загорелой, словно у носильщика из Биллингсгейта». Она перевела взгляд на его лицо – лицо падшего ангела с высокими скулами и надменным ртом. Лицо, которое преследовало ее денно и нощно.
От невероятной усталости и выпитого бренди начала кружиться голова. Джессалин попыталась отвести взгляд от Маккейди и сосредоточиться на чем-нибудь другом. Например, на голубой шкатулке с табаком, стоявшей на дальнем конце стола. Но комната казалась слишком маленькой – куда бы она ни смотрела, взгляд непременно упирался в него.
– Я прекрасно слышала, что вы сказали, милорд. Если кто и поджег дом, то Джеки Стаут, больше некому. Его посадили за браконьерство два года назад, но тюрьма в Плимуте что твое решето. И он, конечно же, сбежал. С того самого дня, как мы вытащили маленькую Джесси из шахты, он винит меня во всех своих несчастьях. Он уверен, что это я донесла на него егерям эсквайра.
Джессалин представила себе разгуливающего на свободе Джеки Стаута, и ей стало страшно. «Она свое получит! – орал он в день ареста. – Она свое получит, эта стерва Летти!» Тогда она не придала особого значения его угрозам. Даже сейчас ей с трудом верилось в то, что этот страшный человек вернулся в Корнуолл, чтобы поджечь ее дом.
Маккейди встал из-за стола и подошел к Джессалин. Все ее тело мгновенно напряглось. Она затаила и без того затрудненное дыхание.
– Мне кажется, насчет Джеки Стаута ты угадала. Я займусь этим, – сказал он. – А тебе следует пока оставаться в постели. Ты пережила шок и…
Джессалин аж подпрыгнула на стуле.
– Я не могу оставаться здесь! – воскликнула она, поперхнувшись на последнем слове.
Маккейди устало вздохнул и заговорил с ней таким тоном, каким обычно говорят с детьми:
– Ты же слышала, что сказал доктор. У твоей бабушки ожог легких. Ей нужно будет лежать, по крайней мере, две недели.
Джессалин, конечно же, слышала слова доктора, но старалась не думать о возможных последствиях такого диагноза. Она представляла себе, как будет жить в этом доме, где каждую минуту она может столкнуться с ним. В родовом поместье Сирхэев. Джессалин оглядела со вкусом обставленную комнату. Красивый дубовый пол был покрыт красновато-желтым ковром. Сломанные оконные рамы заменили новыми, на окнах красовались тяжелые шелковые портьеры насыщенного кремового цвета. Камин украсился модной чугунной решеткой. Эмили сделала все, чтобы создать уютный дом для человека, у которого, по сути, вообще никогда не было дома. Эмили изо всех сил старалась быть ему хорошей женой.
Джессалин охватила глубокая, темная грусть. Ее чувство к Маккейди никогда не пройдет, и вот теперь это чувство вдруг стало порочным. Значит, она мечтает о том, кто никогда не будет принадлежать ей, а ведь ничто не делает человека более несчастным, чем пустые мечты.
Маккейди сразу уловил страх, мелькнувший в широко распахнутых глазах Джессалин, но неправильно истолковал его причины.
– Не волнуйся, с тобой больше не случится ничего плохого. Я этого не допущу. – Его рука слегка приподнялась, как будто он хотел дотронуться до нее, прижать к себе, но тут же снова безвольно упала вдоль тела. – Мне будет легче защитить тебя, если ты останешься здесь, в Сирхэй-холле.
Джессалин постаралась вдохнуть как можно глубже, чтобы прошла страшная тяжесть в груди.
– У меня же нет никакой одежды, – внезапно сказала она. И, вспомнив о том, какая страшная потеря постигла ее сегодня, чуть не зарыдала. Огромность этой потери все еще не до конца укладывалась в голове.
Сильная рука подхватила ее за талию. Это прикосновение было хуже пожара. Джессалин просто не могла его выдержать.
– Пошли, – сказал Маккейди, помогая ей встать. – Эмили приготовила для тебя спальню и ванную. Она подберет тебе одежду на первое время. А потом, когда ты хорошенько отдохнешь, мы подумаем, что делать дальше.
– Кажется, у меня и выбора-то нет, верно? – грустно спросила Джессалин. В дверях она остановилась и высвободилась из его несильного объятия. – И скажи своему слуге, чтобы он держался подальше от Бекки.
– Дункан не из тех, кто может воспользоваться слабостью невинной девушки.
– Если он допустит, чтобы она влюбилась в него, а самому ему ее любовь не нужна, это разобьет ей сердце.
Джессалин обрадовалась, увидев, что ее удар достиг цели. Но, к сожалению, это никак не могло собрать воедино осколки ее собственного разбитого сердца.
Уже у самой лестницы Джессалин потеряла сознание. Она так и не узнала, что он успел подхватить ее и легонько поцеловал в лоб. Но не в губы.
Море постоянно штормило, и время шло медленнее, чем сыпался песок в часах преподобного Траутбека.
Джессалин нервно шагала взад и вперед перед полупотухшим камином. Она была слишком возбуждена и не могла уснуть. В первые два дня в Сирхэй-холле ей кое-как удавалось избегать встреч с хозяином. Ссылаясь на мнимые головные боли, она просила приносить ей еду в комнату, а все вечера просиживала с бабушкой. Но это мало помогало. Его присутствие ощущалось повсюду. В запахе мыла для бритья в коридоре у дверей его спальни. В замусоленном галстуке, небрежно брошенном на стойку перил. В низком тембре его голоса, доносившегося от конюшен.
На дворе завывал ветер. Огоньки свечей трепетали в стеклянных колпачках, и темно-бордовые шторы колыхались, как будто их шевелила чья-то невидимая рука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57