Читайте сколько угодно. Это ваше право.
На несколько минут в комнате воцарилась абсолютная тишина. Алоизий, поигрывая золотыми брелоками на цепочке от часов, подкручивал усы. Зря жена настаивает, чтобы он их сбрил, – говорит, что усы в этом сезоне вышли из моды. Алоизий Гамильтон скорее вошел бы в Английский банк с голой задницей, чем с голой верхней губой. Тем более, что он никогда не гнался за модой. Торговля была у него в крови: все, что ему требовалось – вещи либо положение в обществе, он просто покупал.
Гамильтон в который раз украдкой взглянул на графа. Над жестким воротничком модного бархатного плаща поблескивала золотая серьга. Ну прямо как у уличного цыгана, и все же это никак не унижало чувствовавшуюся в нем породу. Верно, подумал Алоизий, такое впитывается с молоком матери – как одеваться, как себя держать, как думать. Возможно, этот граф и впрямь паршивая овца, как о нем болтают, зато у него есть чувство чести, о которой сам Алоизий имел весьма приблизительное понятие. Это не дано понять простому торговцу, пусть даже очень богатому. В голове Гамильтона просто не укладывалось, как можно заплатить двадцать тысяч фунтов, проигранных бестолковым братцем, вовремя догадавшимся покончить с собой.
Честь. Странное понятие. Почему-то было принято годами не платить портному или мяснику, а вот карточные долги считались долгами чести, и их следовало оплатить в первую очередь. И неважно, что его отец умер от вульгарного пьянства, а брат покончил с собой, – все их долги новый граф принимал на себя. Все-таки загадочное творение природы – английский джентльмен.
– Надеюсь, все в порядке? – спросил Алоизий, после того как Сирхэй закончил перечитывать документ.
Маккейди молча потянулся за пером, и Гамильтон обратил внимание на покрасневшую от крови повязку на его правой руке.
– Я вижу, вы попали в потасовку?
– С самим собой, – невозмутимо отозвался граф. – Не следует так небрежно к этому относиться. Мой брат скончался от заражения крови только потому, что… – Взглянув на породистое, высокомерное лицо своего гостя, Алоизий осекся. Этому аристократу была в высшей степени безразлична судьба сына бедного углекопа.
Утопив щеки в жестких складках накрахмаленного воротника, торговец молча смотрел, как изящная рука с тонкими пальцами окунает перо в чернильницу. Но вот перо в последний раз скрипнуло по бумаге, и он с трудом сдержал вздох удовлетворения.
Рука Маккейди чуть заметно дрогнула, когда он клал перо на место. Он поднял на Алоизия почти чёрные, полные печали глаза. Впрочем, тот так и не успел рассмотреть их выражение, потому что они почти сразу же оказались прикрытыми тяжелыми веками.
Алоизий кивком показал на горку мешочков.
– Это все для уплаты долга вашего брата, да?
– Деньги, которые легко даются, так же легко и тратятся, – сухо усмехнулся граф.
– А вы так ничего не надумали по поводу моего второго предложения? Я бы с удовольствием выкупил вашу железнодорожную компанию.
Граф лишь слегка приподнял бровь.
– Вы только что купили мое тело и душу. Разве этого недостаточно?
Гамильтон не случайно стал одним из богатейших людей Англии, в излишней робости его никак нельзя было упрек-путь. Пусть перед ним хоть трижды пэр.
Бесцветные глаза в упор уставились на графа. Их взгляд был тяжелым и твердым.
– Ходят упорные слухи, что если в ближайшие десять месяцев вы не раздобудете десяти тысяч фунтов, ваша компания обанкротится, а вы сами окажетесь в долговой тюрьме. Следовательно, у вас, милейший, нет особого выбора. Рано или поздно вам все равно придется продать эту компанию мне. – Пухлый палец ткнул в документы, лежавшие на столе. – И еще. Если вы намерены потратить двадцать тысяч фунтов, которые я вам только что выдал, ради сбережения своей драгоценной чести, то вам следует позаботиться и о том, как заработать остальное не позднее июля.
Граф слегка наклонился вперед, и его темные глаза вспыхнули недобрым огнем.
– Вы покупаете жеребца, милейший, для совершенно определенной цели. Ставлю тысячу фунтов за то, что девочка забеременеет в первый же месяц после свадьбы.
– По рукам!
Откинувшись в кресле, Алоизий засунул большой палец в жилетный карман и хохотнул. Только что он купил себе пэра со всеми потрохами. А рано или поздно купит и его компанию. Алоизий Гамильтон не был простым торговцем. На одной торговле такого состояния не заработаешь. Ему также принадлежали многочисленные постоялые дворы, разбросанные по всей стране. А они потеряют большую часть доходов, если железная дорога все же будет построена. Такая конкуренция никоим образом не входила в планы Алоизия. Значит, ему оставалось только два выхода – либо прибрать эту компанию к рукам, либо уничтожить ее.
Несмотря на то, что сегодняшний вечер обошелся Гамильтону в кругленькую сумму, он был чрезвычайно доволен собой. Двадцать тысяч за подпись графа под брачным договором, и еще тридцать будут выплачены в тот день, когда от этого брака родится первый мальчик. Честно говоря, Алоизия не сильно беспокоило, когда это произойдет. Главное, что в один прекрасный день он, сын простого рудокопа, станет дедушкой графа.
За окном мелькнуло белое муслиновое платье. Алоизий встал и одернул шелковый полосатый жилет на объемистом животе.
– Пойдемте, милорд, – пригласил он, показывая на стеклянные двери, открывавшиеся в ухоженный сад, где на скамейке ждала молодая девушка с золотистыми волосами и робкой, нежной улыбкой. – По-моему, вы хотели о чем-то переговорить с моей дочерью.
* * *
Молодым аристократам-завсегдатаям этот дом на Джермин-стрит, наверное, казался чем-то вроде рая. Раем, в котором роль Господа Бога исполнял крупье.
С виду это был ничем не примечательный особняк, если не считать железной решетки на дверях, которые, однако, открывались тем, кто произносил пароль. Внутреннее же убранство сияло роскошью. Огромный холл сверкал, освещенный множеством ароматизированных свечей в дорогих канделябрах. В столовой столы ломились от изысканных деликатесов, а наверху, в спальнях с зеркальными потолками и атласными простынями, постоянно ожидали красотки, не отличавшиеся особым целомудрием.
Но сердцем этого дома, несомненно, был игорный зал. На обшитых темным деревом стенах не было ни картин, ни других украшений. Здесь царила напряженная тишина, нарушаемая лишь щелчками табакерок и звоном костей в хрустальном стаканчике. Здесь играли на большие деньги и далеко не всегда честно.
Вот по этому залу в черном вечернем платье из тонкого шелка и в колье из двенадцати огромных бриллиантов на шее, бесшумно передвигалась леди Маргарет Этвуд, которой принадлежало заведение.
Она то говорила несколько слов одному, то ласково трепала по щеке другого, но ни на минуту не переставала пристально следить за игрой, заботясь о том, чтобы крупье обдирали клиентов, а не свою хозяйку, чтобы подсадные игроки не зевали и отрабатывали свои денежки, заманивая в ее сети очередных богатых простофиль.
В эту пору своей жизни леди Этвуд уже не могла себе представить, что и рождением, и воспитанием она была предназначена для совсем другой жизни. Дочь честолюбивого викария, ее в шестнадцать лет выдали замуж за виконта, который был старше ее в три раза. Ее супруг выбрал себе своеобразную норму потребления спиртного – четыре бутылки в день. Каждый вечер после ужина он сидел в одиночестве в своем кабинете за изъеденным жучком столом и выпивал четыре бутылки кларета. Однажды, решив прибавить к ним пятую, он не дожил до утра. После его смерти Маргарет Этвуд обнаружила, что все ее небольшое состояние уйдет на погашение мужниных долгов. И тогда она стала шлюхой.
Леди Этвуд смело произносила про себя это слово, не утруждаясь подбором более мягких выражений. Женщина, которая продает свое тело, – шлюха, независимо от того, отдается она за пять шиллингов или за игорный дом на Джермин-стрит. Правда, ей давно уже не было надобности торговать своим телом, но все равно, каждый раз, глядя на себя в зеркало, Маргарет Этвуд видела шлюху. Наверное, дело было в глазах. Такой образ жизни вызывает в них особенное выражение, от которого уже не избавишься.
Леди Этвуд остановилась у стола для игры в вист. Один из игроков умело взвинчивал ставки. В данный момент он обрабатывал юного дурачка – лорда Стерна, наследника герцогского титула и больших денег, но абсолютно не умевшего играть в карты. Сегодня бедняга выглядел еще глупее, чем обычно, ибо, считая, что это принесет ему удачу, напялил свой фрак наизнанку. А удача ему не помешала бы, потому что его противником был Найджел Пэйн – великолепный игрок, совершенно безжалостный к своим жертвам. Именно он обыграл бедного Стивена Трелони на двадцать тысяч фунтов, а после довел до самоубийства, обвинив в нечестной игре и потребовав немедленной уплаты долга.
Подняв голову, Найджел ухмыльнулся подошедшей к столу леди Этвуд из-под широких полей соломенной шляпы, которую всегда надевал, чтобы в глаза не бил свет канделябров. Пока что на столе лежала лишь небольшая кучка фишек из слоновой кости, но Маргарет Этвуд знала, что еще до рассвета эта кучка вырастет во много раз. Одно плохо, этот Найджел не был ее человеком, но позволял себе в ее доме обирать клиентов, которых она с удовольствием обобрала бы сама.
Найджел поправил манжеты и уже собрался сдавать карты, но тут распахнулась дверь, и наступила абсолютная тишина, словно в церкви утром в понедельник.
В комнату вошел граф Сирхэй, и казалось, что с ним ворвалось нечто неистовое и неуправляемое. Сердце леди Этвуд учащенно забилось, чего с ней не происходило уже очень много лет.
Следом за графом вошел высокий блондин с мушкетом в руке, за поясом у него был заткнут пистолет. Вид у обоих был довольно грозный, и леди Этвуд даже испугалась, что кровь испортит ее роскошный ковер. Следом за графом и его слугой в комнату вошли еще несколько мужчин, катя перед собой тачки с десятками маленьких коричневых замшевых мешочков.
Сирхэй остановился перед Найджелом и лениво улыбнулся:
– Привет, Пэйн.
Затем, взяв один из мешочков, он развязал тесемку и вывалил его содержимое на стол. По зеленому сукну рассыпались золотые соверены.
– Здесь ровно двадцать тысяч. Может, хочешь пересчитать?
Найджел алчно впился глазами в горку золота.
– Конечно, нет, Сирхэй, – наконец сказал он, прокашлявшись. – Я тебе верю. Достаточно слова джентльмена.
– Я тоже так думаю. Не хочешь ли добрый совет? Потрать часть этих денег на пистолет.
Лицо Пэйна приобрело оттенок старого сала, под правым глазом задергалась жилка.
– Ты что… Ты вызываешь меня на дуэль?
– С чего бы мне вдруг в голову пришло? – насмешливо приподняв бровь, поинтересовался Сирхэй. – Напротив, мною руководит исключительно забота о твоем здоровье. Видишь ли, довольно опасно везти такую сумму по улицам Лондона. Слишком лакомый кусок для воров и грабителей.
– Но как же… что же мне делать… О Господи. Банки закрыты. – Теперь Найджел уже совсем другими глазами смотрел на тяжело груженные тачки. Только сейчас он заметил, что и вооруженный блондин, и носильщики исчезли, оставив его наедине с двадцатью тысячами фунтов золотом. Двести кожаных мешочков. – Сирхэй, но ты же не собираешься в самом деле… Я… я протестую, сэр… – Но он уже обращался к удаляющейся спине графа.
В обычно тихой зале послышались оживленные разговоры и нервный смех. Леди Этвуд легонько потрепала Пэйна по плечу.
– Дорогой Найджел, я надеюсь, что ты как можно скорее покинешь мой дом. Слуги проводят тебя с тачками до двери, – сказала он, сделав особое ударение на последнем слове.
Значит, на улице Найджел останется совсем один. А оставшись один, он недолго останется обладателем двадцати тысяч фунтов. Вот такую месть уготовил ему Трелони. С одной стороны, долг чести уплачен, а с другой – лондонское отребье долго будет вкусно есть и сладко спать на его, Найджела Пэйна, денежки.
Леди Этвуд догнала Сирхэя у самых дверей и, взяв под руку, увлекла обратно в дом.
– Маккейди, ты злой мальчик. Нельзя же вот так сразу уйти. Я ведь тебя сто лет не видела.
Красивый молодой лакей в ливрее и напудренном парике распахнул перед ними дверь в зеленый салон.
– Принеси шампанского, – даже не взглянув в его сторону, коротко приказала леди Этвуд.
В комнате было слишком жарко, и Маргарет прикрыла камин экраном. В воздухе еще чувствовался слабый запах гашиша, оставшийся после вчерашней оргии. Этот сладковатый запах пропитал роскошную обивку мебели и тяжелые зеленые бархатные портьеры. Маргарет подумала о том, что окна следовало бы открыть, а увядшие цветы заменить свежими. Такая небрежность недопустима, и завтра она будет стоить мажордому его работы.
Слуга разлил шампанское по бокалам и удалился, а Маргарет откинулась на обитую черным бархатом софу. Она знала, что этот фон прекрасно оттеняет ее яркие, крашеные хной волосы и белизну кожи, за которой она тщательно ухаживала. Отпив ледяного искристого вина, от которого приятно пощипывало небо, она с нескрываемым удовольствием рассматривала Маккейди Трелони, удивительно мужественного в своем темно-синем фраке и обтягивающих кремовых брюках.
Сегодня вечером в нем сильнее обычного чувствовалось нечто такое, от чего приятно бурлила ее кровь. К тому же женщину мучило любопытство, каким образом он раздобыл такую кучу денег, ведь его стесненные обстоятельства ни для кого не были секретом. Она от души надеялась, что это не приведет его в ньюгейтскую тюрьму, хотя Трелони и производил впечатление человека, вполне способного ограбить королевскую сокровищницу.
Она знала семейство Трелони давным-давно. И во всех троих было слишком много всего для счастливой и спокойной жизни. Все они были слишком красивы, слишком горды, слишком высокомерны и слишком беспокойны. Что и приводило к позорной смерти. Но Маргарет почему-то всегда казалось, что именно Маккейди каким-то образом удастся обмануть судьбу.
Леди Маргарет прекрасно, помнила тот день, когда впервые увидела его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57