– Бабушка, а ты не знаешь… – Джессалин судорожно пыталась вспомнить, говорили ли, какое звание носил младший Трелони. В конце концов она решила остановиться на капитане. – Ты не знаешь, что капитан Трелони делает в Корнуолле? Он что, ушел из полка и останется здесь управлять поместьем?
– Да чем там управлять? Сирхэй разорились еще много лет назад. Трелони всегда было наплевать на их корнуолльские земли. Если бы и дом, и все остальное не было заложено-перезаложено, они бы давно их продали. Нет, говорят, он приехал в отпуск восстановить силы. Однако большую часть времени он почему-то проводит в Пензансе, в литейном цехе, ставит какие-то дурацкие эксперименты с паровым двигателем. Честно говоря, до такого не додумывался еще ни один из Трелони. Работать, как простой кузнец! Да это ничем не лучше рудокопа! – Леди Летти содрогнулась. – Мозоли, грязь под ногтями… Нет, это совершенно неприлично.
Джессалин вспомнила длинные, смуглые пальцы, приглаживающие влажные волосы. Не было у него никакой грязи под ногтями! Но рука, схватившая ее за лодыжку, была действительно огрубевшей. И сильной… Очень…
Дверь в гостиную снова с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Бекка Пул, торжественно неся новую порцию кекса. Подняв свободную руку ко лбу жестом трагической актрисы «Ковент-Гардена», она произнесла:
– Нет, мои нервы измочалены похлеще, чем веревка палача. А грудь прямо ноет от боли. Это точно сильное сердцеубиение. Я…
– Сердцебиение, – устало поправила ее леди Летти, сделав изрядный глоток портвейна.
– Ну да, вот и я говорю. Сердцеубиение. Приму-ка двойную дозу ревеневого порошка, а то ночью глаз не сомкну.
С чердака доносился могучий храп Бекки Пул – казалось, так квакает добрая сотня лягушек.
Джессалин перевернулась на живот и обхватила подушку. Обычно она спала, как убитая. Над ней даже подшучивали, особенно После того как она ухитрилась проспать знаменитый корнуолльский флах – страшную бурю, с корнем вырвавшую могучий старый вяз и швырнувшую его прямо на окно спальни. Сегодня же ночь была на удивление тихой, если не считать отдаленного шума прибоя, редких криков кроншнепа и храпа Бекки. В камине горел огонек, а горячий кирпич, завернутый в простыни, уютно согревал старинную самшитовую кровать. Все в окружающем Джессалин мирке было обычным, таким, как всегда, с самой первой ее ночи в «Энд-коттедже». И тем не менее…
И тем не менее почему-то странно ныла грудь. Приглушенная боль все росла и росла, как тестец которое поставили подходить на подоконник.
– Черт побери, – сказала вслух Джессалин, стукнула кулаком ни в чем не повинную подушку и, перевернувшись на спину, немигающим взглядом уставилась в темноту. Она попыталась считать всхрапы Бекки, но досчитала до сорока одного, отбросила одеяло и встала.
Взяв свечу, Джессалин подошла к большому зеркалу, висевшему рядом с бельевым шкафом. Наклонив его так, чтобы видеть себя в полный рост, она принялась хмуро разглядывать собственное отражение. Из-под слишком короткой ночной рубашки выглядывали худые ноги с крупными ступнями. В последний раз портниха в Пензансе, пощупав ее выступающие ребра, сказала, что Джессалин тощая, как новорожденная селедка. За прошедшие месяцы ей так и не удалось округлиться, зато вытянулась она еще больше.
«Ты, конечно, весьма нескладное и долговязое создание…»
Джессалин подошла поближе к зеркалу. Бабушка всегда говорила, что ее волосы напоминают о золотой осени, о листве, которую зимний ветер еще не сдул с деревьев. Но это, конечно, вздор – рыжая она и есть рыжая. Джессалин согласилась бы выщипать эту копну по одному волоску, если бы точно знала, что новые вырастут золотыми. А еще бабушка говорила, что у нее сильное, выносливое тело и что она еще скажет спасибо за свою широкую кость, когда ей стукнет сорок. Но ведь в сорок она уже будет старухой! Какой же ей тогда будет прок от этих костей? Но даже если бы не было всего остального, все равно оставался рот. Ужасный, клоунский рот – огромный и красный.
Двумя пальцами Джессалин растянула его почти до ушей, выпучила глаза и показала своему отражению язык. Получилось настолько забавно, что она невольно рассмеялась. Но смех застрял в горле.
Нет, она, конечно, знала, что не красавица, но раньше это как-то не имело значения. Ну, может, самую малость. Теперь же, после этой встречи…
Он красив, даже несмотря на свой недобрый рот. Кроме того, он – брат графа. Он легко получит любую девушку, которая ему понравится. Джессалин это сразу поняла по тому, как он разговаривал, смотрел. Такие всегда нравятся девушкам. И такие всегда добиваются, чего хотят.
Разве такой мужчина может обратить внимание на нее?
Джессалин отвернулась от зеркала. Старое облупившееся ореховое бюро около окна из-за отломанной ножки завалилось на правый бок. Подойдя к нему, она достала дневник, который бабушка подарила ей четыре месяца назад, на день рождения. Погладив зеленую тисненую кожу переплета, Джессалин бережно открыла тетрадь и с удовольствием вдохнула запах новой бумаги. Страницы с золотым обрезом на ощупь были шелковистыми. Она еще ничего в нем не писала – так не хотелось пачкать нетронутую белизну. Дневник был такой красивый, такой дорогой. Да и не так уж много подарков ей доводилось получать.
И все же просто необходимо поделиться с этими белоснежными страницами переживаниями сегодняшнего дня. Так иногда в книгу кладут первоцвет, чтобы потом достать его в самый холодный и темный зимний день. Конечно, лепестки к тому времени засохнут и выцветут, но слабый аромат напомнит об ушедшей весне.
После довольно продолжительных поисков Джессалин обнаружила ручку и даже чернильницу, в которой каким-то чудом не высохли чернила. Собрав все это, она вновь перебралась на кровать и несколько минут, подтянув колени к подбородку, сидела, глядя на медленно тающую свечу. Затем обмакнула перо в чернильницу и ужасным почерком вывела число. Начало было положено. Джессалин задумчиво водила по щеке мягким пером, вспоминая о том, как он выходил из моря – обнаженный, сильный, красивый… и он улыбался.
Ночные шумы затихли, и окружающее безмолвие нарушал лишь скрип пера. «Сегодня я встретила мужчину…»
Глава 3
– У меня страшно болит вот здесь. – Бекка Пул широко открыла рот и засунула туда сомнительной чистоты палец. – Вот здесь, – повторила она на случай, если ее не поняли, и, склонив голову набок, отбросила темно-русые волосы, чтобы продемонстрировать привязанные за ухом кусочки жареной репы. – Видите, я уж пробовала и репой лечиться, и мазала на ночь пятки отрубями. Ничего не помогает. Оно болит все сильнее и сильнее. Я из-за этого уже месяц как в проституции.
Заезжий шарлатан ошалело смотрел на Бекку. Наконец, немного придя в себя, он прочистил горло и перевел взгляд на Джессалин.
– Насколько я понимаю, нас замучила зубная боль, да? У меня есть замечательная паста из рыбьих глаз. Она почти мгновенно снимает любую боль. Правда, некоторые предпочитают специальные благовония, в состав которых входят розмарин и шалфей…
С этими словами знахарь начал рыться в многочисленных снадобьях, расставленных на откидном задке его пестро раскрашенного фургона. Кривой нос и глядящий вниз угол правого глаза отнюдь не красили торговца, зато одет он был просто великолепно – ярко разукрашенная шляпа дополняла вышитый жилет.
Пока он горячо убеждал Бекку, что при зубной боли паста из рыбьих глаз гораздо лучше, чем жареная репа, Джессалин с интересом изучала снадобья. Чего там только не было – и мозольный пластырь, и капли от кашля, и лекарства от всех напастей, которые только можно себе вообразить. Ялапа и полынь от лихорадки, настойка из гнилых яблок от следов от оспы, ароматизированные пастилки от дурного запаха изо рта и тому подобное. Но внимание Джессалин привлекла маленькая зеленая бутылочка, плотно закрытая пробкой. На ней значилось, что это лекарство от…
Джессалин повнимательнее пригляделась к написанной от руки этикетке и громко поинтересовалась:
– А что такое тайная болезнь?
Бекка, пытаясь удержать в одной руке многочисленные бумажные пакетики с лекарствами, другой крепко ухватила Джессалин за локоть и, увлекая ее в сторону, громко зашептала:
– Вы не должны задавать такие вопросы, мисс. Леди не должна задавать таких вопросов.
– Но почему нельзя задавать именно те вопросы, которые больше всего тебя интересуют?
– А?
Джессалин собралась было развивать тему дальше, но тут Бекка оглушительно завизжала, тыча пальцем во что-то за ее спиной. Джессалин обернулась и увидела, что прямо на них с огромной скоростью несутся три свиньи. За ними, громко крича и размахивая палкой, мчался здоровенный мужик в грязных кожаных штанах. У Джессалин и Бекки остался лишь один путь к отступлению – фургон заезжего шарлатана.
Ничего бы не произошло, если бы у торговца хватило ума подложить что-нибудь под колеса. Пока же произошло следующее: они с Беккой с разбегу налетели на фургон, смахнув на землю снадобья, и тот, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, покатился по травяному склону и на приличной скорости въехал на ярмарку, которую всегда устраивали в Пензансе в канун Иванова дня.
Первой на пути фургона оказалась посудная палатка. Чашки, тарелки и блюда с грохотом и звоном посыпались на плотно утрамбованный песок. Следующей опрокинулась тележка рыбника, за ней – охотничьи принадлежности и палатка с большой золотистой вывеской, на которой огромными красными буквами значилось: «ВСЕ ДЛЯ ХОРОШЕЙ ХОЗЯЙКИ». После этого фургон, таща за собой весы, кроличьи шкурки, осколки битой посуды и спутанные мотки пурпурной пряжи, наконец остановился, упершись в туго натянутый канат ринга, на котором две полуголые женщины боксировали, надеясь выиграть чепец из золотистого кружева.
На знахаря, догнавшего наконец свой своенравный фургон, никто не обращал внимания – торговцы были слишком изумлены, чтобы что-то предпринимать. Но от гнева боксерш было не уйти. Размахивая кулаками, они угрожающе надвигались на несчастного. Окружавшая ринг толпа оживилась. Тут и там принялись заключать пари, которая из двух поколотит беднягу сильнее.
Крепко зажав рот рукой, чтоб не расхохотаться, Джессалин зачарованно наблюдала за этой свистопляской.
Бекка с округлившимися глазами реагировала несколько по-иному:
– О Боже, мисс! Вы только посмотрите, что мы натворили.
Джессалин, давясь от смеха, повернулась к ней… и увидела его.
Младший Трелони стоял около загона для овец. Он не смеялся, даже не улыбался. Джессалин даже усомнилась, способен ли он на это. Облокотившись на деревянный столб, со скрещенными на груди руками и надвинутой на один глаз касторовой шляпе, Трелони невозмутимо наблюдал за происходящим. На этот раз, для разнообразия, он был полностью одет.
На какое-то мгновение Джессалин показалось, что она там, на пляже, на берегу дышащего моря. Она снова ощутила на себе ласкающий взгляд темных глаз и шероховатость большого пальца, гладящего ее подбородок. Почувствовала, что краснеет, и поспешно повернулась к нему спиной.
Бекка тем временем продолжала:
– Вот ужас-то, мисс Джессалин! Мы с вами снова натворили дел. Ох, что миледи-то скажет! – На секунду прервав свой монолог, она театральным жестом прижала руку к груди. – О-ох, у меня опять сердцеубиение начинается.
Джессалин чувствовала на себе его взгляд, и ее румянец становился все ярче и ярче.
– Мы ни при чем. Если кто-то и виноват, так тот придурок со свиньями. Послушай, бабушка дала нам целый фунт. Куплю-ка себе новую шляпку. – С этими словами она отбросила с глаз Бекки растрепавшуюся прядь – та всегда зачесывала волосы на щеки, чтобы скрыть шрам. – А тебе купим новую ленту.
Лицо Бекки осветилось благодарной улыбкой.
– Ой, как чудесно, мисс!
И они быстрым шагом пошли дальше по ярмарке. Пензанс был портовым городом и служил торговым центром для всей округи. В базарный день песчаные холмы вокруг гавани были усеяны десятками прилавков, лотков и палаток. Здесь продавали все – от шнурков до сковородок.
Джессалин и Бекка спустились по извилистой тропинке, сквозь утрамбованный множеством ног песок которой упрямо пробивалась жесткая трава. Отовсюду неслись радостные возгласы, пьяный смех, зазывные крики, скрежет точильного камня, блеяние овец, поросячий визг и мычание коров. Пейзанские ярмарки славились петушиными боями, соревнованиями борцов и прочими не менее увлекательными зрелищами. Эль и джин рекой лились в харчевнях, именно там просиживало часы все местное мужское население.
Девушки остановились перед палаткой с безделушками. Бекка никак не могла решить, какую из лент выбрать – ярко-красную, канареечно-желтую или ядовито-зеленую. Наконец она все-таки отдала предпочтение желтой – этот цвет, мол, будет успокаивать бедные, усталые глаза.
Следующая палатка разнообразием не баловала. Там торговали только поношенной обувью. Джессалин сразу заприметила пару светло-коричневых из телячьей кожи ботинок со шнуровкой. Они, конечно, были немного стоптаны, но нравились ей куда больше, чем новая черная пара, которая была на ней сейчас и немилосердно натирала пятки. Два дня назад Майор каким-то чудом выгодно продал эсквайру Бэббиджу пятилетнюю верховую лошадь. Благодаря этой нежданной-негаданной удаче в Энд-коттедже временно царило изобилие и Джессалин удалось приобуться.
Лента для Бекки стоила полпенни, и оставшиеся деньги буквально жгли Джессалин руки. Склонность к расточительству тоже относилась к фамильным особенностям, и бабушка всегда говорила об этом скорее с гордостью, чем с сожалением. Истинные Летти полагали, что деньги существуют исключительно для того, чтобы их тратить. А лучше всего – делать ставки на ипподроме.
К обувной лавке притулился лоток торговца пряностями. Джессалин не могла не остановиться и не принюхаться к восхитительным ароматам корицы, гвоздики, имбиря. Пряные запахи всегда пробуждали в ней тягу к неизведанному, запретному – очень приятное, щекочущее нервы ощущение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57