А он смотрел на нее, как будто она – единственная в мире женщина, не обращая внимания на растерявшегося архиепископа, который бормотал:
– Вы не можете… Вы не имеете права…
– Ты пойдешь со мной, – тихо, чтобы не напугать ее еще больше, сказал Маккейди.
– Нет! – выдохнула Джессалин.
Но он уже схватил ее за руку и потащил за собой.
– Остановите его!
До этой минуты те немногие избранные, кто присутствовал на церемонии, были слишком ошеломлены, чтобы вмешаться, однако крик архиепископа вернул к жизни нескольких джентльменов.
Каждую скамью освещал литой канделябр с тремя свечами. С силой, которой он и сам в себе не подозревал, Маккейди оторвал один из них и швырнул под ноги преследователям. И бросился дальше, увлекая за собой Джессалин.
Он держал Джессалин крепко, однако не настолько, чтобы она, если бы захотела, не смогла вырваться. Однако она не вырывалась. Маккейди тащил ее по улицам, думая о том, как пригодился бы сейчас им фаэтон, застрявший где-то на Стрэнде. Вдруг, к великому своему облегчению, он увидел свой экипаж – сердитый церковный сторож отогнал его к тротуару.
– Сэр! – проникновенно начал тот. – Здесь нельзя оставлять экипажи.
– Вы совершенно правы, – легко согласился Маккейди, подтолкнув Джессалин на высокое сиденье. – И если вы будете так добры, чтобы уйти с моего пути, я охотно уберусь.
Лишь когда они доехали до спокойного Риджент-парка, Маккейди решился наконец посмотреть на Джессалин. Рыжие волосы жидким пламенем струились по обнаженным плечам и рукам, кое-где разбавленные крошечными белыми цветами. А вот венчальное платье было не белым. Светло-серый цвет был как бы намеком на траур, который Джессалин еще носила. Ее лицо отливало пепельно-серым, и даже губы казались бескровными.
– Джессалин?
Она медленно повернула голову и взглянула на него потемневшими серыми глазами.
– Черт бы тебя побрал, Маккейди Трелони! Ты же все испортил.
– Может быть, вам понравится одна из комнат, предназначенных специально для молодоженов? – улыбнулся мистер Харгрейвс, обнаруживая отсутствие нескольких зубов.
Этот человек вдоволь нагляделся на нервничающих новобрачных, тем более, что ему частенько приходилось выступать свидетелем при заключении тайных браков.
Маккейди взял под руку свою жену и повел ее к лестнице. Джессалин споткнулась о выступавшую плиту пола и чуть не упала. Но тотчас же напряглась и отстранилась. Она едва держалась на ногах. И не мудрено – многочасовая поездка в экипаже измотала даже Маккейди.
За те несколько дней, которые они ехали сюда из Лондона, они не обменялись и десятком слов. Они сделали только одну остановку еще в пригороде. Там Маккейди заложил свою шпагу, чтобы было чем оплатить их проезд, гостиницу и еду. Он купил несколько теплых одеял и запеленал Джессалин в них, как младенца. В тот момент, когда он осторожно укутывал ее шею, она заговорила в первый и последний раз.
– Очевидно, ты собираешься меня куда-то утащить и изнасиловать.
– Естественно, – сказал он, попытавшись улыбнуться, и погладил ее щеку. – Но только после того, как ты станешь моей женой.
Тогда Джессалин ничего не ответила, а просто посмотрела своими пронзительными серыми глазами. Маккейди охватил панический страх. Если она действительно любит Титвелла, то никогда не простит ему его выходки.
Они ехали в полном молчании, нарушаемом лишь стуком колес и цокотом копыт по мощеной дороге. Как он ни упрашивал, Джессалин ничего не ела и только однажды выпила стакан содовой воды.
Маккейди не мог заставить себя посмотреть на нее. А ведь столько нужно было сказать ей, столько объяснить! Например, почему он сделал то, что он сделал. Но нужные слова никак не находились, и даже самому себе он не мог объяснить свой поступок до конца. Маккейди знал только одно: он поступил так по одной простой причине – он не мыслил своей жизни без Джессалин.
Они все ехали и ехали, мимо лугов, заросших одуванчиками и чистотелом, мимо полей, похожих на разрисованные желтым и зеленым почтовые марки. Поначалу дорога была сухой, потом спустился туман, пошел дождь. Дорогу развезло. Маккейди прислушивался к каждому вздоху Джессалин, но та упорно не замечала его.
Наконец она задремала, и Маккейди остановил экипаж, чтобы немного передохнуть. На руках он отнес ее в придорожный трактир. Им отвели комнату наверху. Он боялся оставить ее одну, а потому пристроился на стуле у камина, где теплился скудный торфяной огонь. Джессалин, одетая, лежала на низенькой кровати. Снизу из пивной доносились крики и пьяный смех. Джессалин не спала. Она лежала молча, не шевелясь, и смотрела в темноту. Маккейди кожей чувствовал эти огромные глаза – глаза затравленного зверька.
Наконец они добрались в Грет на Грин. Маккейди хорошо заплатил наемному свидетелю, чтобы тот не обратил внимания, как новобрачная ответит на один из важнейших вопросов – по доброй ли воле она вступает в брак. Однако предосторожность оказалась излишней. Джессалин ответила кратко и тихо, но совершенно однозначно: «Да». Только тут Маккейди сообразил, что забыл запастись кольцами. Пришлось надеть на тоненький палец его собственный перстень с печатью Сирхэев. Джессалин, чтобы он не упал на пол, сжала пальцы в кулачок.
– Да не нарушит человек те узы, которыми соединяет Бог, – заключил церемонию священник.
Отныне Джессалин принадлежит Маккейди.
Конечно, прибежище для первой брачной ночи могло бы быть поуютнее. Всю обстановку жалкой гостиничной комнатушки составляли кровать под выцветшим балдахином, небольшой комод и линялый турецкий ковер. Единственным жизнерадостным пятном были веселенькие розовые драпировки.
Едва переступив порог, Джессалин подошла к окну и уставилась на улицу, повернувшись к Маккейди спиной. Вряд ли там было что-то заслуживающее внимания – день выдался темным и мрачным.
Городок Гретна Грин был знаменит не только тем, что там легко можно было заключить тайный брак. Имелись и другие достопримечательности – несколько каменных особняков, небольшая еловая роща да узенький деревянный мост через реку.
Маккейди наконец раздул упорно не желавший разгораться огонь и зажег свечи в кованых подсвечниках. На камине стояли грубые фаянсовые фигурки – пастух и пастушка, и Маккейди долго смотрел на них, словно спрашивая совета, как уложить, в постель собственную жену, если она упорно не желает туда укладываться.
Наконец он тоже подошел к окну и встал близко-близко, но не коснулся ее. Глядя на склоненную голову Джессалин, он испытывал почти непреодолимое желание поцеловать ее затылок, казавшийся особенно бледным рядом с огненно-рыжими волосами. И от этого пришлось воздержаться. Перебрав в уме несколько наскоро придуманных фраз, он остановился на самой прямолинейной. Но чуть он собрался произнести ее вслух, как вдруг оказалось, что почему-то голосовые связки упрямо отказываются подчиняться.
Маккейди сделал глубокий вдох и хрипло проговорил:
– Джессалин… Я очень хочу заняться с тобой любовью. Она перебирала пальцами кружевную оторочку занавески.
– Я не думала, что муж должен спрашивать на это разрешения у собственной жены.
– Но я ведь не себя хочу, Джессалин… Я хочу тебя.
– Меня! – Она повернулась так резко, что он невольно отступил назад. – И поэтому ты похитил меня от самого алтаря, за минуту до того, как я должна была стать женой другого? Ты хотел меня, но даже не удосужился узнать, что я думаю по этому поводу. – Она с силой стукнула кулачком по груди, и из прически выпал белый цветок. В серых глазах появилось такое затравленное выражение, что Маккейди клял себя на чем свет стоит, уже не надеясь на прощение. Джессалин с трудом сдерживала рыдания. – Черт бы тебя побрал, Маккейди! Ведь ты даже не представляешь себе, что ты наделал.
Ее лицо побелело как снег, и на нем особенно ярко выступили золотистые веснушки. Волосы, потемневшие от влаги, были цвета опавших листьев. Маккейди казалось, что он тонет в глубине этих удивительных серых глаз. От ее красоты щемило сердце. Еще немного – и он начнет умолять ее. На коленях станет просить, чтобы она позволила прижаться к ее груди, целовать ее рот, лечь к ее ногам.
– Я не мог допустить, чтобы ты досталась ему, Джессалин, – охрипшим от волнения голосом заговорил он. – Я знаю, что сам я полное ничтожество, очередной погрязший в долгах Трелони. Но ты единственное в этой жизни, чем я по-настоящему дорожу, в чем буду нуждаться всегда. Без тебя жизнь для меня теряет всякий смысл. – Он протянул к ней руки – они дрожали, словно его била лихорадка. – У меня не осталось даже гордости. Ты забрала ее всю.
Джессалин слегка склонила голову набок. Ее сочные губы дрожали. Зато голос был полон такого чувства, которое сразу вернуло его к жизни.
– Какой же ты дурачок, – сказала Джессалин и упала в его объятия.
Ее волосы пахли дождем. Вкус дождя имели и губы. Он прильнул к ним, упиваясь ее вкусом, ее запахом.
Ему хотелось вершить любовную игру очень медленно, смакуя каждое мгновение, как глоток старого, дорогого вина. Но он слишком сильно хотел ее. Эта рыжеволосая женщина со скрипучим смехом и большим, влажным ртом обладала неограниченной властью и над его телом, и над душой. Маккейди Трелони больше себе не принадлежал.
Маккейди отстранился от Джессалин.
– Разденься, – попросил он огрубевшим от страсти голосом. – Сейчас же.
Несколько мгновений она смотрела на него, и в ее серьезных серых глазах читалось какое-то ускользавшее от его понимания, но невероятно сильное чувство, оно одновременно и пугало, и завораживало. Потом Джессалин повернулась и обеими руками приподняла волосы – так, чтобы он мог расстегнуть ее платье. Она слегка склонила голову, и Маккейди впился глазами в нежный белый затылок. Он поцеловал маленькую, слегка выступающую косточку, и шелковистая кожа отозвалась его губам.
Его пальцы возились с многочисленными крючками.
– Ненавижу это платье, – сказал он, и его дыхание зашевелило тонкие завитки на ее шее. – Ты надела его для него.
– Нет. – Голос Джессалин был тихим, как вздох. – Не для него, Маккейди. Просто надела, и все.
Наконец серый шелк водопадом скользнул к ее ногам. Сильные руки обхватили тонкую талию. Она по-прежнему избегала на него смотреть – ее пальцы нервно дергали тесемки рубашки. Рубашка была красивая, вся в оборочках и кружевах, но Маккейди возненавидел и ее тоже, потому что Джессалин надела ее для Титвелла, а не для него. Резко отбросив руки Джессалин, он разорвал проклятые кружева снизу доверху.
Обнажилась грудь, и он взял ее в свои ладони. Джессалин застонала, ее била дрожь. Она упала в объятия Маккейди, а он подхватил ее на руки и понес к кровати. Он уложил ее на спину и придавил своим весом. Ее глаза мерцали, как два озерца расплавленного серебра, и Маккейди увидел в них полную капитуляцию. И свою победу.
– Ты моя, – прошептал он. – Моя жена.
Ее волосы разметались по подушке, и Маккейди зарылся в них лицом. Ее запах всегда сводил его с ума.
– Примулы, – шепнул он. – Ты пахнешь примулами.
Маккейди приподнялся. Желание было настолько сильным, что его надо было удовлетворить немедленно, иначе он просто не выдержал бы. Потом будет время провести языком и губами по каждой линии этого обожаемого тела. После.
Его пальцы дергали упорно не желавшие развязываться тесемки панталон.
– Чертова тряпка…
– Только не надо рвать их, Маккейди.
– Ладно, не буду… А, черт! Кажется, получилось. – Он потянул за тесемку, и Джессалин слегка приподняла бедра, чтобы ему было легче стащить с нее так раздражавшее его одеяние. Но чулки он оставил, ему казалось, что так она выглядит еще восхитительнее – полностью обнаженная, не считая обтягивающего стройные ноги тонкого шелка и оборчатых белых подвязок. Затем Маккейди коленями раздвинул ее ноги и опустился между ними.
Он смотрел на нее со странным чувством собственника, только сейчас до конца осознав, что она полностью, без остатка принадлежит ему. Ее рот и лоно были горячими и влажными. Она всегда была горячей и влажной – для него. У Маккейди почему-то вдруг защекотало в носу. «Нет, это не похоть, или, по крайней мере, не только похоть». Но он усилием воли отогнал пугающую мысль.
Рука Джессалин коснулась его кожи, и он чуть не закричал – настолько сильным и насыщенным было ощущение. А она продолжала и продолжала сжимать и гладить его, пока Маккейди не испустил хриплый стон.
– Ты хочешь меня сейчас, Джессалин?
– Да. – Ее глаза стали почти черными, большой, горячий рот слегка приоткрылся.
– Вот и хорошо. Вот и хорошо. Потому что именно сейчас ты меня получишь.
Опираясь на руки, чтобы видеть ее лицо, он вошел в нее. Из горла Джессалин вырывались тихие, похныкивающие звуки, и она раскрылась навстречу ему, как цветок.
Он опустился на нее, и Покрытые шелком ноги обвились вокруг его бедер, пропуская его глубже, глубже. Маккейди приподнял стройные бедра и начал двигаться, снова и снова входя в ее жаркое, влажное тело. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и он просто взорвется, словно котел, в котором скопилось слишком много пара, разлетится на кусочки и уже никогда не сможет собрать их воедино. «Еще не время, нет… О Господи, еще не время, еще не время…»
Он откинул назад голову, и его лицо исказила гримаса наслаждения, настолько сильного, что оно было сродни боли. Джессалин выворачивала его наизнанку, с ней он больше не принадлежал себе, но Маккейди было все равно. Она была и адом, и раем, и всем тем, что расположено посередине.
И она принадлежала ему.
Глава 25
Солнечные блики играли на широких полях соломенной шляпки, легкий ветерок доносил запах моря и водорослей.
Джессалин Трелони шагала вдоль берега по сухому, мягкому песку, напоминавшему сахар. Она остановилась, чтобы поддеть носком кусок плавника. С одной стороны он оброс водорослями, как спутанной бородой. Джессалин нагнулась поднять, но передумала и оставила лежать на месте.
Наверху, на гребне утеса, она увидела мужчину. Его высокая фигура четко вырисовывалась на фоне бледного неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57