Ладони Джессалин чувствовали тугие мышцы его спины, и хотелось ей только одного – прижаться еще ближе, еще теснее… Язык лейтенанта скользнул в ее приоткрытые губы. Сама мысль об этом, не говоря уж об ощущениях, сводила Джессалин с ума. Внутри у нее жарко полыхнуло. Застонав, она выгнулась дугой, мечтая только об одном – чтобы их тела слились окончательно, чтобы исчезла эта странная, мучительная, но сладкая пульсация, зародившаяся где-то внутри, внизу живота. А язык Трелони продолжал двигаться у нее во рту, словно пробуя ее на вкус, и пульсация становилась все более невыносимой.
– А теперь встань и постарайся сделать это как можно естественнее.
Джессалин с трудом приходила в себя. На обычно бледных щеках Трелони она заметила яркий румянец, на шее билась жилка. Он помог ей подняться и встал так, что она оказалась у него за спиной. Каждая мышца тела Джессалин набухла и болела, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Подошедшие были одеты в непромокаемые плащи и высокие резиновые сапоги. От группы отделился один и подошел поближе. Вид у него был живописный – за пояс заткнуто два пистолета, а нос свисал грушей. Это был один из тех, с кем Трелони пил в харчевне на ярмарке.
– Лейтенант, сэр! – изумленно воскликнул таможенник. – Что вы делаете на берегу в такую ночь?
– Решил провести пару часов с моей девчонкой, – невозмутимо отозвался Трелони, но голос его прозвучал чуть глуше обычного. Как будто он с трудом восстанавливал дыхание.
– Не сказал бы, что сегодня подходящая ночка. В такую погоду лучше дома, поближе к камину.
– Камин нам с успехом заменяет костер. Да и отец ее меня недолюбливает. И у нее уйма братьев. – Теперь Трелони говорил в обычной, чуть ироничной манере. – И все ужасные грубияны. А вдобавок у них крепкие мускулы и увесистые кулаки.
Таможенник сделал попытку рассмотреть Джессалин, но Трелони надежно прикрывал ее своим телом. А сама она пониже надвинула капюшон.
– Вы случайно не замечали здесь поблизости небольшой парусник, а, сэр?
– Надеюсь, вы понимаете, я был слишком увлечен другими делами. – Последнюю реплику лейтенант подкрепил заговорщической улыбкой. Она возымела действие – таможенник широко ухмыльнулся. Трелони тем временем продолжал: – Но я, конечно же, заметил бы входящий в бухту корабль. Даже в этот чертов туман.
Таможенник задумчиво поскреб подбородок.
– Еще бы, сэр! Я в этом не сомневаюсь. Трудно было бы не заметить, как на берег выгружают десятки бочонков с бренди.
– Если на берегу и есть бренди, то только в этой фляжке. – Трелони извлек из кармана свою фляжку и широко улыбнулся. – Хотя я не думаю, что бренди из погреба моего брата надо облагать налогом.
– Вы не будете возражать, если мы все-таки осмотрим ваши погреба… сэр? Просто так, на всякий случай.
Лейтенант колебался какую-то долю секунды, потом небрежно пожал плечами.
– Ну, если вы считаете это необходимым, милости прошу. Но сначала я должен проводить даму. Можете подождать меня у входа в Сирхэй-холл.
– О, конечно, сэр. Можете быть уверены, сэр. Мы вас обязательно подождем. Прямо у входа в Сирхэй-холл, сэр.
– Господи, о чем вы только думали? – громким шепотом поинтересовалась Джессалин, как только таможенники скрылись из виду. – Разве можно позволить им обыскивать погреба? Они же найдут…
Пальцы Трелони коснулись ее губ, которые все еще помнили его последний поцелуй.
– Ш-ш-ш. Они там ничего не найдут. Все приличные напитки давным-давно выпиты.
– Тогда они начнут обыскивать погреба в Маусхоуле и…
– Там им тоже нечем поживиться.
Трелони протянул ей руку, и Джессалин сделала шаг вперед. При этом пола ее плаща зацепилась за острый выступ скалы, и плащ распахнулся. Рука лейтенанта случайно скользнула по ее груди. Под плащом на Джессалин не было ничего, кроме тоненькой полотняной ночной рубашки. Влажная от тумана, она прилипла к телу, плотно облегая упругую грудь и набухший сосок, который моментально отреагировал на неожиданное прикосновение.
Лейтенант застыл на месте, как вкопанный.
Джессалин стояла спиной к костру и, несмотря на резкий и холодный ночной ветер, бьющий прямо в лицо, почувствовала, что место, где его рука коснулась ее груди, горит огнем… Лейтенант молча смотрел на ее грудь, на набухший сосок, натянувший тонкую ткань, и его глаза казались черными озерами, в которых не отражалось ничего, кроме пламени костра. Кожа на острых скулах натянулась еще плотнее, а ноздри раздувались, как у напуганного жеребца. Напуганного… а может, возбужденного.
Джессалин прижалась к нему. Ей хотелось почувствовать его тепло, вдохнуть его горячий запах. Пальцы Трелони сомкнулись вокруг ее соска, и Джессалин пронзило ни с чем не сравнимое ощущение. Она чуть не задохнулась от чудовищной смеси боли и наслаждения.
– Поцелуй меня еще. – Слова вырвались помимо ее воли, она даже не успела задуматься над тем, что говорит.
– Нет. – Он отдернул руку, как будто обжегся.
Сердце Джессалин бешено колотилось о ребра. Казалось, оно увеличилось до таких размеров, что скоро заполнит все внутри и она просто задохнется.
– Но почему?
– Потому что ты слишком молода.
– Ты же поцеловал меня, чтобы обмануть таможенников. – Губы Джессалин дрожали, но ей все же удалось выдавить жалкую улыбку. – А теперь я на целых пять минут старше.
– Я не хочу тебя целовать, черт бы тебя побрал!
Джессалин показалось, что у нее внутри взорвался снаряд нестерпимой боли. Повернувшись, она сделала несколько неверных шагов по глубокому песку.
– О дьявол! – Схватив ее за плащ, Трелони свободной рукой обхватил талию Джессалин и, резко развернув, прижал к себе. Взяв ее руку за запястье, он опустил ее к своим коленям.
– Ну и как? Что ты чувствуешь? Ты, конечно, девственница, но ведь ты росла рядом с лошадьми, а потому не можешь не понимать некоторых вещей. Ты же видела, как жеребец покрывает кобылу, черт побери! И прекрасно понимаешь, что значит, когда мужчина, чувствует себя так, как я сейчас. Если я тебя сейчас поцелую, то ты не успеешь оглянуться, как окажешься на песке, а эта дурацкая рубашонка будет разорвана снизу доверху. Но за это придется слишком дорого заплатить. Нам обоим.
Джессалин чувствовала под рукой что-то упругое, горячее и… живое. Ей мучительно захотелось впитать в себя это пульсирующее тепло…
– О Господи! – Трелони оттолкнул ее с такой силой, что Джессалин чуть не упала.
– А если бы я не была девушкой, ты бы поцеловал меня?
Откинув голову назад, Трелони закрыл глаза. Он дрожал, как в ознобе.
– Не задавай дурацких вопросов.
Но Джессалин не слышала, что он говорит. Ей хотелось только одного – прижаться к нему покрепче, ощущать на своем теле его руки. Для этого надо было сделать только один шаг. И она шагнула вперед. Положив руки ему на грудь, она отвела в стороны лацканы куртки. Грудь Трелони судорожно вздымалась и опадала.
– Пожалуйста, не обращайся со мной как с ребенком. Я…
– Ты и есть ребенок! – Он резко отвел ее руки, и Джессалин невольно вскрикнула. В этом возгласе было столько горечи и муки, что Трелони снова привлек ее к себе. – Ну ладно, ладно, черт бы тебя побрал. Иди ко мне.
Слезы, душившие Джессалин, наконец прорвались наружу, и теперь ее тело сотрясали безудержные рыдания.
– Я только просила поцеловать меня. Я не могла подумать… Я не хотела… Я…
– Я знаю. Все в порядке, не плачь. – Он зарылся лицом в ее волосы. Рыдания постепенно перешли в короткие, отрывистые всхлипы. – Моя куртка, наверное, насквозь промокла?
Джессалин кивнула и прижалась лбом к его плечу. Горло саднило, глаза щипало, и она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Боль куда-то ушла, остался лишь жгучий стыд. Судорожно вздохнув, Джессалин вытерла глаза кружевным манжетом ночной рубашки.
– Господи, неужели это обязательно нужно делать рукавом? Ты имеешь хоть какое-то понятие о приличиях? – Трелони сунул ей в руки платок из тонкого индийского батиста. – На, возьми.
Джессалин прижала платок к губам, пытаясь подавить очередной приступ рыданий. Прижимаясь к его плечу, она потерлась лбом об обнаженную шею. Он не разжимал рук, и было так чудесно чувствовать это замечательное тепло и силу… Она прильнула к нему, жадно вдыхая запах его кожи, пахнувшей морской солью, дымом костра и бренди. Это был удивительный, ни с чем не сравнимый мужской запах, присущий только ему, и Джессалин хотелось вдыхать его каждой частицей своего тела.
Ее губы коснулись бьющейся у него на шее жилки. Это биение передалось и ей, проникнув в кровь, в самое сердце. Трелони отвел ее голову назад и жадно впился взглядом в ее рот. Джессалин прильнула к нему, стремясь полностью слиться, раствориться в этом теле, которое сводило ее с ума. Губы Трелони приблизились к ее губам, и она почувствовала обжигающее, учащенное дыхание…
– Джессалин!
Они неохотно оторвались друг от друга. На краю круга света, отбрасываемого костром, застыл Кларенс Титвелл. Несколько мгновений он не двигался, потрясенный увиденным. Немного придя в себя, Кларенс решительно схватил Джессалин за руку и оттащил ее от Трелони. Его глаза метали молнии. Если бы можно было убивать взглядом, то лейтенант был бы уже мертв.
– Мерзавец!
Губы Трелони искривились в странной гримасе, которую при желании можно было принять за изъявление раскаяния.
– Я знаю. Ты, вероятно, считаешь, что меня следует похоронить на перекрестье дорог, вбив в могилу осиновый кол.
– Подлый мерзавец!
Лейтенант взглянул на Джессалин. Его лицо стало непроницаемым.
– Я отведу ее домой, – сказал Кларенс.
– Сделай одолжение, – ответил Трелони. В его голосе Джессалин с ужасом расслышала чуть ли не отвращение ко всей этой пошлой сцене. Она отвернулась, чтобы он не заметил, что она готова заплакать.
Пока Джессалин и Кларенс не растворились в темноте, Маккейди стоял неподвижно. Но только они скрылись из виду, он тяжело опустился на землю и очень долго не мог унять дрожь, сотрясавшую все тело.
– А мы уж думали, что вы про нас забыли, сэр.
– Ничего подобного. – Голос Маккейди звучал многозначительно, он снова принял свой обычный скучающе-ленивый вид. – Мне нужно было закончить одно неотложное дело. Джентльмен всегда должен завершать то, что начал. Особенно, если дело касается дамы.
Таможенник широко ухмыльнулся.
– Я так и подумал сэр, – сказал он, оборачиваясь к остальным. – Ну не говорил ли я вам, что этот молодец прохлаждается со своей девицей, пока мы с вами тут мокнем, рискуя отморозить самые ценные части тела?
Маккейди весело рассмеялся. Даже в своем нынешнем состоянии он по достоинству оценил комизм ситуации: раз в жизни он поступил благородно и вот теперь вынужден тщательно скрывать это, обмениваясь с таможенниками сальными шутками. Ну что, собственно говоря, он нашел в этой неугомонной мисс Летти? Однако это что-то подбивало его на совершенно несвойственные ему поступки. Какое-то странное желание опекать и защищать эту девушку пробудилось в его душе, новое, незнакомое чувство, которое мешало ему оставаться самим собой.
Юная мисс Летти. Да, конечно, она чертовски юна, но не настолько же, чтобы не понимать, на что именно она его подбивает. И все же, когда она смотрела на него своими потрясающими серыми глазами… Глазами, которые видели все и не скрывали ничего… Она едва не заставила его поверить, что он способен стать другим человеком. Рядом с ней ему начинало казаться, что он пришел на эту землю исключительно затем, чтобы защищать ее. Но самое забавное заключалось в том, что защищать ее требовалось только от него самого.
Горько улыбнувшись собственным мыслям, Маккейди поманил таможенников за собой. Входная дверь была не заперта по одной простой причине – внутри не было абсолютно, ничего такого, что стоило бы красть. Чтобы оплатить карточные долги и наскрести денег на опиум, его братья уже продали и заложили решительно все, кроме разве что деревянной обшивки.
С самого своего возвращения в Корнуолл Маккейди заходил в дом только однажды, и вот теперь, пока таможенники обыскивали погреба, ему представился случай спокойно побродить по комнатам. Расшатанная, изъеденная жучком лестница вела наверх, к спальням, которыми давно никто не пользовался. Там стоял кисловатый запах отсыревшего дерева и мышиного помета. Шаги гулко отдавались на вымощенном каменными плитами полу большого холла. Взглянув на ниши, где раньше стояли давно проданные статуи, Трелони почувствовал щемящую грусть, даже не грусть, а сожаление. Он даже позволил себе помечтать о том, что было бы, если бы он мог позволить себе отреставрировать старый дом, вернуть ему былую славу. Хотя о славе говорить не приходилось. Насколько ему было известно, Трелони испокон веков умирали в бесчестье и долгах. Видимо, и ему не избежать семейной традиции.
Послышалось шарканье сапог и лязг фонарей – возвращались таможенники. Маккейди взглянул на их предводителя так, как это умеют делать только те, чьи предки веками смотрели на людей сверху вниз.
– Надеюсь, джентльмены, теперь вы удовлетворены. Таможенник поскреб заросший подбородок.
– Боюсь, сэр, что об удовлетворении говорить рано. Да, контрабанды в ваших погребах нет. Но это значит только одно – она спрятана В каком-то другом месте. И теперь нам…
Маккейди проводил их до двери.
– Надеюсь, джентльмены, вы извините меня, если я откажусь принять участие в погоне за преступниками. Дело в том, – он широко ухмыльнулся, – что у меня была крайне утомительная ночь. Дама упрямилась несколько дольше, чем это принято, но уж потом ее было не остановить. Поэтому сейчас я совершенно вымотан и еле стою на ногах… Ему снова пришлось ухмыльнуться: у сглатывающих слюнки таможенников был на редкость уморительный вид.
Проводив их до ворот, Маккейди посмотрел им вслед. Как он и предполагал, таможенники направились прямиком в Маусхоул. Трелони от души надеялся, что в тамошних погребах они и вправду не найдут ничего, кроме рыбы.
Лишь в одном он не солгал таможенникам. Он действительно смертельно устал, и при каждом шаге в бедре пульсировала резкая, почти невыносимая боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57