— Вяжи его, Палыч, а я гляну, кто там остался.
Лейтенант передал следователю пистолет, и Сычев, пригнувшись, выскочил в коридор. Никого. Все двери купе закрыты. Он даже не знал, сколько человек едет в поезде и все ли купе заняты.
Ему казалось, что вагон пуст.
— Закройся, лейтенант. Самый хитрый где-то здесь пригрелся. Из последнего купе в коридор проникал свет. У проводника кто-то есть, или он дал деру. Выбирать не приходилось, начинать надо с конца.
Неожиданность уже не могла играть положительной роли. Одиночка мог испугаться и наделать глупостей, не видя рядом поддержки. Сычев пошел на риск и, сунув пистолет за пояс, демонстративно направился к последнему купе.
Проводник оказался на месте. Он сидел ближе к двери с заклеенным пластырем ртом. Прячась за его спиной, сидел парень с чисто выбритым лицом, чуть больше тридцати, злобный прищур глаз, как у загнанного волка оскал. Ствол револьвера был прижат к виску проводника. Сычев остановился у порога и упер плечо в дверной косяк.
— Играем в казаки-разбойники с заложниками? — усмехаясь, спросил следователь. — К чему столько форса?
— Вот что, хмырь, выпусти моих ребят, а сам скройся в курятнике.
— Брось меня на понт брать. Стрелять не будешь. Ты же вор, а не мокрушник.
— Здесь тайга, мент. Я уйду, а вас в яму.
— А у тебя лыжи в тамбуре стоят? Брось туфту пороть. Такие, как ты, к тайге близко не подходят. По протоптанной дорожке прогуляться сможешь, да и то, если перед собой буфер пустишь из трех амбалов. На что ты их словил?
Словечки глупые говорить заставил. Они как дубы в тайге, громадные, но не страшные. Пистолет в руке и тот держать не умеют.
— А ты умеешь?
— А как же!
— Ну давай посмотрим, чья возьмет.
— Ковбойских фильмов насмотрелся?
Сычев вынул из-за пояса пистолет и бросил на пол.
— Он не заряжен. Ты своим дубам ствол не доверил бы.
— А ты почем знаешь?
— Легкий слишком. Ствол с обоймой вес имеет. Но дело-то не в этом.
Как ты понял, я здесь не один, и уж поверь, что у нас есть надежное оружие.
Ребятишки твои уже убедились в этом. Тебе не уйти. Старика шлепнешь, вышку получишь.
— Ничего. Я уйду и вас с собой прихвачу.
— Чего мелешь, Емеля? Машинист уже со станцией связался, тебя там команда с собаками поджидает. Брось-ка шпаллер в окно, и я его не видел. Года два скостят. Вооруженный грабеж — это уже разбой. По другим меркам твою свободу мерить будут. Ты ученый, сам знаешь.
Сычев выпрямился, оставаясь за порогом, и его правая рука легла на ручку стоп-крана.
— Ты блефуешь, мент. Нет за тобой никого. И ты выпустишь меня.
— Это, по-твоему, я один твоих бугаев обезвредил? Ну как знаешь!
Тебе все равно крышка. Старика-то ты уже придушил в своих объятиях.
Налетчик резко оттолкнул проводника в сторону, и тот повалился на пол. В эту секунду Сычев дернул ручку стоп-крана на себя. Поезд дернулся, и с верхних полок посыпались ящики. Сычев рванулся вперед и накинулся на преступника. Дикий визг доносился из-под колес. Поезд терял скорость. Не прошло и десяти секунд, как бандит с заломленными руками лежал на полу, уткнувшись носом в грязный половик.
Спустя полчаса поезд продолжил свой путь. Банду рассадили по одному подельнику на купе и каждого крепко обмотали простынями. Старик едва оклемался и принялся за приготовление чая.
Сычев и Горелов сидели в своем купе, где остался один из геркулесов, которого загнали в угол. Он не пострадал в битве за справедливость, и голова у него осталась неповрежденной.
— Одно я тебе, приятель, скажу, — сидя у окна, рассуждал Сычев. — За любое преступление человек должен нести ответ. Впереди ты стоял или сзади, не имеет значения. Существует сговор, и ты его участник.
— Знаю, начальник. Лесорубы мы. Больше года на подножном корму живем. Грибы, ягоды, медвежатина, а к весне ближе зубы на полку. Солонины не хватает. Хозяин деньги забрал, и только его видели. Локотки кусали, а тут этот хмырь объявился. С зоны шел. На станции одного лоха в карты раздел. Денежная тут рыба попадается. Те, кто в отпуск на юга рвет либо в столицу на разгул.
Правопорядка здесь нет. Волк тут хозяин. Ну мы клюнули на его приманку сами. А ребятню кормить надо. Короче говоря, так мы и вышли на большую дорогу.
— Урожайная дорога?
— Один-два пассажира на поезд, а так солдаты, зеки, лесорубы, пустые кошельки. А тут совсем дела плохи стали. На днях на таких же нарвались. Только они в солдатской форме были.
— Что-что? — переспросил Сычев. Горелов внимательно посмотрел на громилу.
— Черт их знает, что за люди. Один маленький крепыш, а второй долговязый. Дягилев Петька с пушкой по купе ходил. Только он вошел к ним, и иглу в глаз заработал. Черт его знает, чем он ее метнул, ну точно в глаз. Какая там пушка! А коротышка с обрезом в коридор выскочил, вывел нас всех в тамбур и на полной скорости прыгать с вагона под откос заставил. С трудом потом на товарняк прицепились. А глаз у Петьки вытек. Кривой остался. Плохой знак! Но главарь наш не унимался и опять нас на «железку» вывел, а тут вы.
— Интересный способ защиты, — пробормотал Сычев. — Надо бы на связь выйти к машинисту. А давно солдатики вас обидели?
— Дня три назад.
— Тогда бесполезно. Хорошее у них прикрытие, а нам такое и в голову не пришло. Кому они нужны, солдаты? И возраст подходящий. Боюсь, Палыч, ты прав. Не так просто в стоге сена иголку найти. Ловкие солдатики. Мимо Хвойной проехали и ручкой дяде помахали, а мы по тайге шастали.
— А что, Алексей Денисыч, погоня есть погоня. Если мы их опередили бы, то это не погоня была бы, а облава, капкан, ловушка.
— Послушай, Ватсон, кто тебе внушил, что мы гончие псы? Если мы не научились опережать события, то грош нам цена. — Лесоруб хлопал белесыми ресницами и ничего не понимал.
***
В кабинете на шестом этаже «РКС-банка» стоял плотный столб табачного дыма. Мощные вентиляторы с трудом справлялись с результатами нашествия злостных курильщиков. Пять минут назад закончилось очередное заседание. Секретарша выгребала горы окурков и собирала листки из блокнотов, разрисованные чертиками, кубиками и прочими геометрическими фигурами. Хозяин кабинета сидел за столом, закинув ноги на крышку и распустив галстук, и пытался кому-то дозвониться. Наконец линия освободилась, и на другом конце провода послышался девичий журчащий голосок:
— Слушаю вас!
— Верочка? Это Бронштейн.
— Да, Михаил Осипович!
— Эдуард Викторович у себя?
— Нет, он в валютном хранилище.
— Ах, да-да. Сегодня же четверг. Спасибо.
— Оставить ему какое-нибудь сообщение?
— Не стоит беспокоиться, я сам к нему спущусь. — Бронштейн положил трубку на рычаг и нехотя застегнул верхнюю пуговицу рубашки и жилетку. Приведя себя в надлежащий вид, молодой человек достал из портфеля сверток, бросил его в пластиковый пакет с рекламой «Мальборо» и вышел из прокуренного помещения в широкий коридор.
Служебный лифт был доступен лишь для избранных и обслуживался вооруженной охраной. Просторная зеркальная кабина поглотила пассажира и плавно пошла вниз. Бронштейн наблюдал за световым табло, где поначалу мелькали цифры 3, 2, 1, 0, а затем вспыхивали слова «Хранилище I», «Хранилище II», «Спецхран».
Лифт замедлил ход и остановился. Охранник с автоматом за плечом нажал красную кнопку, и двери распахнулись.
В холле, перед раскрытой настежь стальной дверью, толщина которой соответствовала толщине банкира, каким его принято изображать на карикатурах, стояла группа мальчиков в униформе, увешанных всеми видами оружия, которые человек способен переносить своими силами. Пропусков здесь не требовали и сумки не проверяли. Доступ в святая святых имели единицы, и охрана знала в лицо каждого. На посторонний предмет в руках одного из руководителей банка никто не обратил внимания. Все обитатели подземного дворца привыкли к тому, что господин Бронштейн приходит и уходит с пакетом в руках. Здесь умели забывать об инструкциях, если сам директор о них не помнил.
Бронштейн перешагнул через порог и очутился в светлом помещении, где проживал его величество доллар. Решетки, сетки, тележки, столы и даже полы выдерживали на себе тяжкий груз серо-зеленой бумаги с портретами чужих усопших политических деятелей, имена которых знали не все, а уж о датах жизни и деяниях этих нарисованных аристократов никто не догадывался. Важен не портрет, а сила бумажки, на которой его тиснули.
Один мужчина в окружении четырех длинноногих помощниц перелопачивал пачки с купюрами из одного шкафа в другой, что-то фиксировалось в амбарных книгах, что-то откладывалось в сторону. С появлением Бронштейна девушки захихикали, а их начальник ехидно усмехнулся.
— У тебя, Миша, совести совсем не осталось. Твоя сытая физиономия появляется здесь каждый четверг. Раньше ты знал меру и появлялся раз в месяц, теперь тебя понесло: Неужели, Миша, ты решил отмыть деньги всего преступного мира планеты? Я думал, ты ограничишься Москвой.
Девушки прыснули, но Бронштейн не смутился. Его защищал панцирь невозмутимости, и он давно не реагировал на колкости.
— Вы знаете, Эдуард Викторович, что с преступниками я не общаюсь, но друзьям отказать не могу Хорошим людям надо помогать.
— Сколько тебе нужно на сей раз?
— Всего сто семьдесят пять тысяч.
— Всего! А скажи мне, Миша, кто из хороших людей имеет в заначке такие деньги, если они не преступники? Я не говорю о нашем брате, финансисте.
— На сей раз я помогаю одному функционеру от спорта. Если вы помните, год назад у вас на даче делали теннисный корт. Грамотно сделали.
— Да-да, я помню. А почему он не сдал деньги к нам официально и не открыл счет?
— А налоги? И потом не каждый любит держать деньги на стороне. Он мотается по командировкам, Лондон, Амстердам, кошелек должен быть полным.
— Ладно, Миша, не скрипи зубами, тебе никто ни в чем не отказывает. Мы тебе доверяем, а иначе ты не работал бы в столь надежном и престижном заведении. Но пять процентов я вынужден с тебя содрать за незаконную операцию в пользу банка.
Бронштейн положил пакет на стол и вынул из него сверток. Под газетной бумагой хранились пачки с валютой, аккуратно сложенные в столбик.
— Можете пересчитать.
— Я не думаю, что ты обманешь спецхран. Тут все на виду, как в рентгеновском кабинете. — Начальник ухмыльнулся. — Ларочка, смени банковскую ленту на нашу и брось деньги в обменный фонд, а Михаилу Осипычу выдай новые из обработанных. За минусом процентов.
— Хорошо, — ответила длинноногая блондинка и сгребла тонкими изящными пальчиками груду пачек на поднос.
— И вот что, Михаил. Передай своим функционерам либо учти сам, что со следующего четверга я буду брать… — Глянув в потолок, будто там был ответ, директор округлил: — Десять процентов. Надо перебить аппетит твоим просителям.
— К сожалению, эта мера обернется против меня. Никто не поверит, что с главного казначея собственная контора берет мзду! У меня на очереди стоит один дантист. Из гнилой пасти он делает Голливуд. Но когда эти люди начнут брать проценты с нас, мы разоримся.
— Пройденный этап. У меня нет кариеса благодаря нашему телевидению. Трижды в день я жру «Блендамед» и «Диролом» закусываю.
Девушки зазвенели колокольчиками. Хозяин считал, что он шутит, а помощницы считали, что это смешно. Бронштейн ничего не считал. Каждый спуск в хранилище был пыткой, похожей на спуск в ад. Он устал от унижений, от вторых и третьих ролей и от страха. Талантливый финансист, примерный семьянин, образованный эрудированный человек был поставлен судьбой в угол со штампом «второй сорт». Всю жизнь он мечтал стать дипломатом, но МГИМО для него был закрыт, как и многие другие заведения, и, как это принято, родители с детства таскали Мишу по музыкальным школам, училищам, консерваториям. Советская власть канула в Лету, но мало что изменилось. Дышать стало свободнее, но упущенные годы не воротишь.
Бронштейн вернулся в свой кабинет, положил деньги в портфель, прихватил пальто и ушел из банка, не известив об этом секретаршу.
Сегодня целый день валил снег, и финансисту пришлось потратить лишних десять минут, чтобы смахнуть липучую белую толщу со своего «мерседеса».
Центр был забит машинами, и Бронштейн с нервозностью поглядывал на часы. Он выбивался из графика. В это время его машина должна бы сворачивать в сторону Березок с Рязанского шоссе, а он еще не выехал из Москвы.
***
Любимчик Хлыста, которого все нежно называли Колюней, прибыл в поселок Березки значительно раньше Бронштейна и насаждался горячим кофе, отдыхая в глубоком кресле гостиной. Все шло своим чередом, и Олег Кириллович соблюдал свой график приемов без пустот и зазоров.
Расписание хозяина пригородного коттеджа никогда не нарушалось, что позволяло гостям избегать неожиданных встреч.
— Итак, Колюня, чем кончилась эта история? — Велихов сложил кончики длинных пальцев вместе и откинулся на спинку дивана.
— История еще не кончилась, Олег Кириллыч. Я еще не докладывал Хлысту о результатах проверки. Но она имеет неожиданную развязку. Из колонии сбежали двое мокрушников, а Хрящ продолжает томиться на нарах.
— Можно подумать, что Хрящ послал гонцов за добычей, а сам не решился выйти на свет.
— Версия имеет право на существование, но я бы на ней не останавливался. Трудно поверить, будто такой жлоб, как Хрящ, доверит постороннему тайну клада. И какой в этом смысл?
— А можно ли взять беглецов и прижать к стене?
— Они сами идут в наши сети, если они посланники Хряща. Но я не оцениваю их по высокой шкале ценностей. Пусть ими занимается Хлыст. Это отвлечет его и окончательно запутает в паутине. А в случае успеха мы сможем подключить наши рычаги на последнем этапе гонки.
— Я горжусь тобой, мой мальчик.
Колюня сделал маленький глоток кофе и поставил чашку на блюдце.
— А что Шевцов? — меняя тему, спросил Велихов. — Он же дал Хлысту определенный срок? Так?
— Я могу лишь предполагать. Хлыст в трансе, а значит, хозяин дергает за поводья.
— Хлыст знает, что деньги выкраны у меня?
— Его не интересуют подробности. Думаю, Глухарь не называл ему адреса. Суть не в том, у кого выкрали деньги, а в том, кто будет возмещать ущерб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64