Когда понял, что техсовет против, тут же перестроился, и, как видишь, реконструкция идет полным ходом.— Он еще не просил у вас отдельную квартиру с кафельной ванной? — спросил я.— А что ты думаешь? — сделав простоватое лицо, сказал Мамонт. — В новом доме в первую очередь дадим… Такие инженеры, как он, не валяются на дороге.— Я так и знал. Венька своего не упустит…Лицо Никанора Ивановича снова стало серьезным.— Черт бы вас побрал, — сказал он. — Одно, казалось бы, поколение, а… какие вы разные… Да, этот новичок… как его?— Биркин, — сказал я. — Сеня Биркин.— Ты поглядывай за ним, бригадир!— Вы что, колдун, Никанор Иванович?— Глаз у него нехороший… Липкий какой-то… А штуку дельную придумал. Соображает.Быстрыми шагами вошел в цех Тихомиров. Ему, наверное, сообщили, что пришел главный.— Я все подготовил, Никанор Иванович… — сказал он.— Зайду, зайду… Потом.— Ты любишь пельмени? — вдруг спросил он, когда Венька отошел. — У меня жена их делает — язык проглотишь! Она сибирячка… Приходи сегодня в семь… Погоди… в семь технический совет… Как ты думаешь, за два часа уложимся?— Спросите что-нибудь полегче…— Я сбегу! — ухмыльнулся Ремнев.Я попробовал было отказаться, но Мамонт и разговаривать не стал.— В девять часов — и никаких гвоздей! — сказал он. — Если хочешь моей жене понравиться — не опаздывай.Мамонт отправился в механический, а я вернулся к себе. Пока я проверял на стенде отремонтированный насос, Сеня все время поглядывал на меня.Его очень интересовало, о чем мы говорили с главным. Сене хотелось, чтобы мы говорили о нем. И говорили хорошо.— Он как будто рассердился? — сказал Сеня.— На кого?— Надо было ему чертеж показать.— Мамонт не любит выскочек, — сказал я.Лицо у Сени стало убитое. Я и не подозревал, что он такой чувствительный.— Ему понравилось твое изобретение, — помолчав, сказал я.— Я тут еще хочу одну штуку… — оживился Сеня.— Изобретай, — сказал я. — Мамонт станет твоим лучшим другом. Он больше всего на свете любит пельмени и рационализаторов.Сеня с подозрением взглянул на меня, но — видно было — от сердца у него отлегло.Я — бригадир и должен воспитывать Сеню Биркина.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ночью выпал первый снег. И утром люди оставляли на девственной белизне следы. Колеса машин смешали его с грязью, но на крышах домов он белел, как свежевыглаженные простыни. Нетронутым остался снег и в придорожных канавах. Лишь кошачьи следы да комки мерзлой земли, скатившиеся с обочины, запятнали спокойную белизну.Я сижу в маленькой белой комнате на низкой табуретке. Жду Игоря. В комнате ничего нет, кроме шкафа и письменного стола, накрытого простыней. Ну, еще белая раковина и полочка для мыла. Игорь только вчера вернулся из отпуска. Я слышу в соседней комнате его голос. Игорь там не один, с помощниками.Наконец открывается дверь и выходит Игорь в халате, завязанном тесемками на спине, на руках желтые резиновые перчатки. От него пахнет какими-то крепкими лекарствами. Мне непривычно видеть Игоря в белом халате и этих тонких желтых перчатках.Он протянул для рукопожатия локоть.— Я познакомился с одним шофером — потрясающий мужик, — сказал Игорь. — Знатно мы с ним порыбачили по первому льду. Самые лучшие места показал. Как раз перед моим отъездом — снегопад… Эта чертова тележка ни с места. Буксует даже на ровном месте. Никифор завел трактор, погрузил «Запорожец» на прицеп и, как бог, до самого шоссе доставил…— Привез на уху-то? — спросил я.— Двести замороженных окуней! — похвастался Игорь. — Роту можно накормить.Из смежной комнаты вышел помощник Игоря. В вытянутых пальцах большая блестящая игла и толстая жилка.— Зашивать? — спросил он.В открытую дверь виден конец длинного узкого стола, напоминающего операционный. Из широкого окна падает солнечный свет. Дверь сама по себе открывается шире, и я вижу на столе синеватую ногу с огромной ступней. Пальцы на ноге скрючены, словно мертвец зажал в них камешек.— Посиди, — сказал Игорь. — Впрочем, если хочешь, пойдем туда?— Иди, иди… — сказал я.Дверь закрывается, и я слышу только голоса.За окном качаются голые ветви деревьев. Дом судебно-медицинской экспертизы расположен рядом со сквером. Сквер занесло снегом. За невысоким забором белеет стена кинотеатра «Сатурн». В белой стене большая черная дверь. Отсюда после сеанса выходят зрители. Возможно, и этот, что лежит в соседней комнате на длинном столе, не один раз выходил из кинотеатра. А сейчас вот лежит с распоротым животом, который помощники Игоря небрежно зашивают длинной блестящей иглой, и ему на все на свете наплевать. Когда был жив, он и не подозревал, что совсем неподалеку от кинотеатра находится одноэтажный розовый домик, где люди в белых халатах вскрывают трупы.Пришел Игорь. Он с треском стащил перчатки, повернувшись спиной, попросил развязать тесемки халата. Потом долго и тщательно, как это умеют делать врачи, мыл руки. Вытащив из кармана галстук, аккуратно завязал на шее и надел пиджак.В прозекторской разговаривали врачи. Один из них — я видел в приоткрытую дверь — пытался развязать на спине тесемки. Второй, в шапочке, натягивал на труп простыню.— Ты освободился? — спросил я.Игорь уселся за стол, достал из ящика папку, раскрыл ее и сказал:— Гриша, составь медицинское заключение.Гриша появился на пороге. Он еще не снял перчатки.— Смерть наступила от кровоизлияния в мозг, — скороговоркой начал он, — в результате удара тяжелым металлическим предметом в левую височную кость… Игорь Сергеевич, указать, что в желудке обнаружена раковая опухоль?— Бедняге повезло, — сказал Игорь. — Он умер мгновенно, еще не подозревая, что у него рак.— Не говорите об этом адвокату, — сказал я. — Он оправдает убийцу как человека, совершившего акт милосердия.— Убийца скрылся в неизвестном направлении, — сказал Игорь. — Это произошло ночью на шоссе…— Так как же насчет опухоли в желудке?— Бюрократ ты, Гриша, — сказал Игорь, надевая пальто. — Какое это имеет значение?— Я укажу, — невозмутимо произнес Гриша.Мы вышли на улицу. Солнце, которое выглянуло на каких-то полчаса, снова исчезло. Дул ветер, и в воздухе носились чуть заметные снежинки. Они покалывали щеки.На карнизе двухэтажного дома сидела ворона и, вытягивая шею, склевывала прозрачные иглы сосулек, которые усеяли весь карниз. Ворона, смешно переступая, продвигалась по кромке крыши и долбила клювом, а сосульки летели вниз и со звоном разбивались о скользкий обледенелый тротуар. Шутница-ворона, склонив набок голову, с удовольствием слушала этот веселый звон.Я стал рассказывать Игорю о нашей последней встрече с Олей.Мы ступили на мост. Широкая давно замерзла. Под ногами потрескивал сухой снежок. Там, внизу, тускло лоснится лед. Ветер, завывая под мостом, гоняет по льду поземку.Игорь идет рядом. Ветер шевелит его густые соломенные волосы. Игорь надевает шапку только в двадцатиградусный мороз.— Нашли, понимаешь, специалиста по сердечным делам… То один, то другой…— Кто же другой? — спросил я.— Вчера ночью ввалился Глеб… Марина снова дала ему отставку. Скрежетал зубами как Бармалей… Говорит, думал, обыкновенная интрижка, и не заметил, как влюбился по самые уши… Я ему посоветовал утопиться в Широкой, пока еще не вся замерзла… Послушай, Андрей… Вот я иногда ставлю себя на твое место в этой истории с Мариной. Я бы не смог с ним больше разговаривать, видеть его наглую рожу… А ты сидишь с ним за одним столом, мило беседуешь…— Ладно, — сказал я, — буду садиться за другой стол.— Я серьезно… После всего этого он мне противен.— Ты хочешь, чтобы я ему в морду дал?— Оставь, — сказал Игорь. — Я о другом… Почему этот человек с нами в компании? Он мне неприятен, тебе и подавно, а мы делаем вид, что все прекрасно?— Ты не делаешь, — сказал я.Игорь взглянул на меня, усмехнулся.— Ты тоже не умеешь притворяться…— Глеб делает вид, что все прекрасно, — сказал я. — Он хочет, чтобы у нас все было прекрасно… Чтобы всегда было так. А мы с тобой почему-то не хотим его в этом разубеждать…— Ты прав, — сказал Игорь. — Разубедить его невозможно… — Помолчав, он спросил: — А кто мне даст совет?..Перед самым отпуском к нему пришла Иванна. Навела порядок в квартире, вымыла всю посуду, а потом спросила, любит ли Игорь ее. Он сконфузился и пробормотал что-то невразумительное. Иванна сказала — по глазам видит, что он ее любит, а раз так, то им нужно немедленно пожениться. В институт она не поступила, дома все надоело — вечно одно и то же! Через два месяца ей исполнится восемнадцать лет. Она узнавала в загсе, их могут зарегистрировать и сейчас. Тогда Игорь набрался смелости и спросил: а любит ли она его? Иванна без тени смущения заявила, что, дескать, пока не любит, но надеется в будущем привыкнуть. Ее бабушка тоже вышла замуж не по любви, а прожила с мужем пятьдесят лет, и им все завидовали…На это Игорь сказал, что в принципе он не прочь жениться на Иванне, но к чему такая спешка? Пусть она постепенно привыкает к нему, а там видно будет…Иванна вспылила и сказала, что если Игорь такой тюлень и отказывается от своего счастья, то пускай потом на себя пеняет. Она найдет другого жениха.Хлопнула дверью и ушла…— А чего ты упираешься? — сказал я. — Женись.— Ты хочешь, чтобы я воспользовался случаем? У девчонки ералаш в голове… Она сама не знает, чего хочет. Нет, я так не могу…— Я восхищен твоим благоразумием!— По-моему, она все еще влюблена в Сашку, — сказал Игорь. — С тех пор как он женился, Иванна сама не своя.— Все это пройдет.— Я подожду, — сказал Игорь.— Такая, видно, у нас с тобой судьба: ждать у моря погоды. Даже не верится, что есть счастливые люди, которые встретились, полюбили друг друга, поженились, народили детей и живут себе припеваючи!— Сейчас и в кино таких не показывают, — сказал Игорь. — Нетипично для нашего века!— А что же типично?— Знаешь, чего бы я сейчас хотел? — спросил Игорь. — Элементарно пообедать дома за чистым столом… а не рыскать по городу в поисках столовой самообслуживания… В ресторане дорого и долго ждать.— У меня аппетит пропал.— Твои дела плохи, — сказал Игорь.Мы расстались на площади Павших Борцов. Я проводил его до столовой, которая помещалась в новом пятиэтажном здании.
Еще полчаса назад в снежной мгле тускло желтело зимнее солнце, еще был день, и вот уже на город надвинулись сумерки, снег сначала поголубел, потом стал таким же серым, как фундаменты домов. На какое-то время город погрузился в темноту. Я не видел ни одного освещенного окна. Сумерки застигли город врасплох.Я не заметил, как оказался в парке. Голубые, искрящиеся сугробы. Длинные тени на снегу. Отсюда хорошо виден дом Оли. В их квартире зажегся свет — сначала в одном окне, потом в другом. В глубине души я хотел, чтобы окна оставались темными, тогда бы я не пошел к ней. Я еще не представлял, что из этого получится, но идти было нужно. Мне надоело ждать у моря погоды.Я поднялся по лестнице и остановился. Матовый шар освещал выпуклый дерматин знакомой двери и номера квартир. Где-то тут живет бородатый старичок, у которого черный песик со смешной кличкой Лимпопо. Может быть, сначала к нему зайти? Я отгоняю эту недостойную мысль и решительно нажимаю кнопку звонка.Дверь отворил Бобка. Ничуть не удивившись, посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:— Легок на помине… Я сегодня тебя вспоминал!В квартире один Бобка. На столе большой зеленый рюкзак, по комнате разбросаны вещи, фотографии. Бобка в синих трикотажных брюках и футболке.— Ты служил в армии? — озабоченно спрашивает он.Вот оно что: парня в армию забрили! Я растолковываю ему, что столько барахла брать с собой не следует. Это одна обуза.— И спиннинг не нужно брать?Наивный парень! Собирается в армию, как на рыбалку.— Вон, у тебя двухпудовая гиря под креслом, — говорю я. — Возьми…Бобка вытряхивает все из рюкзака и, по моему совету, кладет туда самые необходимые вещи. Фотографии я разрешаю ему взять, пригодятся. А нейлоновые носки лучше оставить дома. В армии не носят модные туфли, там каптенармус выдаст кирзовые сапоги. Вот пара фланелевых портянок — это другое дело.— Портянки? — удивляется Бобка. — Ни разу не надевал.— Их не надевают, — говорю я. — Их накручивают.— В армии будут показывать фильмы?— Нам показывали.Квартира у них из трех комнат, хорошо обставлена. Мебель красивая и удобная. На раскрытом пианино брошены ноты.— Она в институте? — спрашиваю.— Вообще-то в армии скука, — говорит Бобка. — Загонят в какую-нибудь дыру…— В армии скучать некогда, — говорю я. — В этом отношении там хорошо.Звонок! Бобка подходит к телефону, берет трубку и ухмыляется.— Оля-ля, — слышу я. — Меня родители с детства приучили говорить правду… Одну только правду!Он вешает трубку и смотрит на меня.— Я бы на твоем месте давно плюнул, — говорит он.— На кого бы ты плюнул?— На этих красоток, — отвечает Бобка. — Корчат из себя принцесс заморских… То ли наши девчонки: свистнешь — пулей примчатся!— Свистни, я посмотрю на них, — говорю я.— Неохота, — говорит Бобка и уходит в другую комнату. Немного погодя оттуда доносится: «Сапоги-и, но куда-а от них денешься? И зеленые крылья погон…»Мне интересно, о чем они говорили по телефону, но из Бобки лишнего слова не вытянешь. Он нагибается над магнитофоном, который тоже, по-видимому, собирается взять с собой, и шуршит лентами.— Вчера у дружка записал самого короля джаза Луи Армстронга… — говорит он. — Послушай…Я слушаю хриплый голос короля джаза. А когда запись кончилась, задаю Бобке вопрос:— Откуда она звонила?— У нас с сестренкой уговор, — говорит он. — Никогда в дела друг друга не вмешиваться.Мне ничего другого не оставалось, как толковать с Бобкой о службе в армии и ждать, когда придет Оля.Когда в прихожей раздался звонок, я вздрогнул. Но оказалось, опять телефон. Я слышал, как Бобка сказал, что Оли нет дома.Бобка, выведав все, что его интересовало в отношении армии, утратил ко мне интерес и, достав из толстой книжки пачку писем, принялся с увлечением читать. Судя по всему, это были любовные записки. Очень уж вид у него был самодовольный. Надо полагать, эти письма Бобка заберет с собой, чтобы они скрасили ему суровые армейские будни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47