то вовремя уйдет, то уступит или все на шутку сведет. Такой человек Вениамин Тихомиров. А я непременно попаду в какую-нибудь заваруху! И надо же было девчонке пригласить именно эту кудрявую скотину!Пары танцевали, оркестр лихо играл, а на танцплощадке уже начиналось нездоровое оживление среди молодых балбесов. За вожака у них белобрысый парень, довольно крепкий на вид. После того как ему прошептал что-то на ухо гонец, он соизволил быстро взглянуть на меня, будто оценивая, сколько понадобится юнцов, чтобы превратить меня в грушу, увешанную синяками и шишками.Драться у меня не было никакого желания. Можно потихоньку через парк пробраться в общежитие, до него рукой подать. Но уходить украдкой от этих прыщавых молодчиков было унизительно.Я не пошел через парк, прячась в кустах. Не спеша вышел на тротуар. Они шагали сзади. Мои нервы выдержали лишь до газетного киоска, который был на полпути до общежития. У киоска я остановился, потому что уже затылком ощущал их.Они тоже остановились. Теперь я мог разглядеть их, даже мельком сосчитать. Человек пять-шесть. Белобрысый и кудрявый, которого я заставил извиниться, стояли впереди.Напряженное молчание затянулось.— Что вам надо? — задал я праздный вопрос. Чего им надо — и так ясно.Белобрысый и кудрявый подошли совсем близко. Я видел, как белобрысый отвел в сторону плечо, готовясь ударить. Не ждать же, пока тебе влепят, чтобы привести в боевое настроение… Не размахиваясь, сбоку я двинул кудрявого в челюсть, он ближе стоял. Челюсть под моим кулаком податливо хрустнула, и кудрявый навзничь опрокинулся на тротуар.Белобрысый что-то крикнул, и они все кинулись на меня, кроме кудрявого, который отполз к ограде и тихо скулил. Дрались мы молча и с все большим остервенением. Я уже ощущал во рту привкус крови.Совсем рядом раздался пронзительный свист, кто-то громко крикнул:— Ша!Парни, как по команде, откатились, и я снова услышал, как скулит кудрявый. Оказалось, я ему выбил челюсть и он не может рот закрыть. Он сидел на земле, прижавшись спиной к забору, и обеими руками, как большую драгоценность, поддерживал свою челюсть.Драку остановил Биндо. Он подошел и стал разглядывать мое лицо. Потом протянул носовой платок:— Оботрись!— Это твой кореш? — спросил из темноты белобрысый. Один глаз у него заплыл, даже издалека было заметно.— Десять на одного… Шпана! — сказал Биндо.— Погляди, как он закатил в рыло Шитику! Придется в больницу везти.— Уматывайте по-быстрому! — скомандовал Биндо. И молодчики без звука повиновались. Белобрысый и еще один помогли подняться Шитику, который так и не отнял рук от челюсти, как будто боялся ее потерять. Ничего, пусть в больнице ему вправят челюсть, а он впредь, возможно, с осторожностью будет открывать рот…— Твои дружки? — спросил я.— Эти-то? Пацаны из технического.— На молотобойцев учатся?— Дерешься ты что надо…Костяшки пальцев были сбиты в кровь, большой палец, кажется, вывихнут. И скула вспухла, даже моргать больно.Я хотел взглянуть на часы, но их на руке не оказалось. Слетели в драке. Я стал озираться, но было темно. Биндо опустился на колени и стал чиркать спички. Часы должны быть где-то рядом. Мы обыскали все кругом, но часов не нашли. Биндо спалил всю коробку спичек.— Интересно, на чьей руке они сейчас тикают? — сказал я.— Я Беленького за горло возьму, отдаст.— Одна выбитая челюсть за часы — это слишком мало, — сказал я.Я возвратил Биндо платок, которым так и не воспользовался: крови нет, а к синяку прикладывать — какая польза?Биндо увязался за мной до общежития. Хотя хмель у него еще не весь прошел, он был какой-то задумчивый. Я чувствовал, что ему хочется со мной поговорить. О чем — я догадывался…— Бочата тебе вернут — слово Биндо.— Бог с ними, — сказал я.— Как миленькие приволокут и на ручку наденут, вот увидишь.— Спасибо, — усмехнулся я.— Я вон за тем деревом стоял, — сказал Биндо. — Смотрел, как ты из них клоунов делаешь… Думал, погляжу на твою побитую рожу и радостно мне станет…— Ты радуйся, а я пойду, — сказал я. Мне не терпелось добраться до комнаты. Но Биндо, видя, что я хочу уйти, взял меня за руку и сказал:— Помнишь, ты за меня тогда вступился? У начальника цеха… Почему вступился?— Ты ведь не воровал, — сказал я.— Откуда ты знаешь?— Неужели все-таки ты? — Я с любопытством посмотрел на него.— Не люблю благородных… На таких благородных, как ты, мы там, в тюряге, верхом в сортир ездили…— На мне бы не поехал, — сказал я.— Я знаю, почему ты вступился… Поручался за меня, вот и защищаешь. И этот, красивенький… тоже. Обидно вам признаться, что ворюгу на завод пристроили? Что, скажешь, не так?— Так ты это или не ты?— Думаешь, мне этот вонючий инструмент надо?— Ничего не понимаю, — сказал я.— Они же все равно мне не верят. Думаешь, не вижу? Как только встал к станку, сразу стали следить… Особенно этот, нос кочерыжкой, мастер. Он так по пятам за мной и ходит. И вынюхивает, и вынюхивает! Как овчарка. И другие тоже. Ах так, думаю, ну подождите! И увел на глазах у мастера один комплект…— Назло, значит? — сказал я.— Такое удовольствие было смотреть на его харю… Готов меня с потрохами сожрать, а не пойман — не вор! А этот штанген-циркуль и микрометр я приголубил после душеспасительной беседы с начальником… Захотел расколоть меня. Про тюрягу стал толковать и еще про всякую муру.— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.— Ты слушай… Когда старуха в автобусе, заметив на моей руке наколку, прячет кошелек в другой карман, мне смешно, но когда Мишка, сосед по цеху, запирает на замок какой-то вшивый инструмент, мне хочется дать ему в морду. И еще хочется всех их крыть самыми последними словами… Скажи, так до смерти и будут меня бояться? Будут все закрывать, прятать и коситься? Они ведь ждут, когда я украду… Мишка замыкал свой инструмент, а я гвоздем открыл его железный сундук… Я могу у них украсть нос между глаз — и не заметят.— Надо же, — сказал я.— Я этот инструмент не выносил из цеха… Я тебе тогда правду сказал.— Где же он?— Ты думаешь, Биндо мелкий жулик? И этот…— Красивенький, — подсказал я.— И Дима тоже думает. Не надо мне их инструмента…— Куда ты его спрятал?— У начальника в шкафу… Под трубками с чертежами. Помнишь, меня обрабатывали? Так ты сидел рядом с этим шкафом.— Дал бы тебе в рожу, да вот о чью-то башку палец вывихнул, — сказал я.— Ты дерни за палец, — посоветовал Володька.— Как теперь эту кашу расхлебать?— Расколюсь завтра перед начальником — и баста!— Обрадуй, — сказал я.— Диме не говори, — попросил Биндо. — Он какой-то чудной. Все близко к сердцу принимает.— Ты, брат, чудней, — сказал я.— Скучно мне, — сказал Володька. — Понимаешь, вот здесь пусто, — он похлопал себя по груди кулаком. — Эх, да ничего ты не понимаешь! Вот я на свободе, а бывает еще тошнее, чем в тюрьме… Почему это?— Теперь ты меня не поймешь, — сказал я. — Скучно тебе, потому что примитивно живешь, как одноклеточное существо. Микроб. Работа, выпивка, танцплощадка. Ты не танцуешь, тебе наплевать на танцы. Тебе нравится, что вокруг вьется эта шпана… Семеро на одного! Мы, помнится, так не дрались… Ты не дурак и отлично понимаешь, что не нужно тебе все это. Понимать-то понимаешь, а вот отойти от керосина, шпаны, старых привычек не хочется… И не вали на тюрьму. Не ты один сидел. Бывает, после нее умнеют, а бывает — не могут расстаться с ней, с тюрьмой… Тянет назад…— Слышал я эти речухи, — сказал Володька. — Не такие, как ты, краснобаи толкали их там. На словах-то оно все гладко…— Переходи в наш цех? — сказал я.Биндо удивленно уставился на меня.— В ваш?— Поменяемся: я в механический, а ты — в арматурный.— В одном цехе со мной не хочешь работать? — усмехнулся Володька.— Не в этом дело, — сказал я. — Хочешь, я поговорю, чтобы перевели к нам?— А ты в механический?— Я пошутил. Никуда я не уйду из арматурного.— Согласен, — помолчав, сказал Биндо.— Но предупреждаю… — начал было я, но Володька перебил:— Не нужно меня перевоспитывать. Меня уже столько раз перевоспитывали… И не такие молокососы, как ты, понял? Большие начальники перевоспитывали. Ты вкалывай сам по себе, а я сам по себе. И не надо меня никуда переводить, понял? Мне, может, противно на твою рожу смотреть, понял?— А ну тебя… — сказал я и зашагал домой. Заныло чуть выше виска. Сгоряча не почувствовал, а теперь только успевай считать синяки.— Не говори, Ястреб, ничего Диме, — сказал Володька вслед.Я не ответил. Уже у самого дома оглянулся: в ночи под большим деревом белела рубаха Володьки Биндо.Утром постучали в окно. Мы с Сашкой только что встали. Незнакомый мальчишка в огромной белой кепке положил на подоконник часы, сказав: «Ваши часики…» — и исчез.— Вот времена пошли, — удивился Шуруп. — Ничего потерять нельзя — тут же найдут и возвратят по местожительству…— Да, хорошие времена, — сказал я.Сашка, растирая волосатую грудь полотенцем, пристально разглядывал мое лицо.— Чего это у тебя на скуле? Подрался?— Вот еще выдумал, — сказал я, надевая чистую рубаху.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ — Читал статью Тихомирова? — спросил Карцев.Мы только что пообедали и сидели в заводском сквере под высоким тополем.Слышно было, как в красном уголке стучали в бильярд. Иногда тяжелый металлический шар падал на деревянный пол, и это почему-то вызывало громкий смех.Статью я читал. Вениамин написал в заводскую многотиражку о том, что наш арматурный цех усиленно готовится к ремонту новой техники — тепловозов. Рабочие проходят переподготовку без отрыва от производства. Дальше сказано, что завод скоро будет реконструироваться. И это ни в какой мере не должно отразиться на производственном плане. Проект пока уточняется, дорабатывается… Чей проект — Венька скромно умолчал. В пример другим была поставлена наша бригада. Сказано несколько хороших слов об Алексее Карцеве, конечно, о Диме. Свою фамилию я, разумеется, и искать не стал…Статья толковая, деловая. Подкреплена фактами и цифрами. И все-таки чуть заметно проскальзывает довольство собой. А может быть, я просто придираюсь?— Хорошая статья, — сказал я.— Он надумал в партию вступать… — хмуро произнес Карцев. — У меня рекомендацию просит.— А ты что?— Вот видишь, похвалил в газете…— Неудобно отказать?— Я не знаю, что он за человек, — сказал Лешка. — Сколько он у нас? Месяц? А ты с ним бок о бок жил.— Ничем тебе не могу помочь, — сказал я. — Но твердо убежден: дашь ты ему рекомендацию или нет, а в партию он вступит.— Ты дал бы?— Я беспартийный.— Допустим, ты член партии, а он у тебя попросил рекомендацию — дал бы ты или нет?— Я бы не дал, — сказал я. — Но ты учти, мы с ним крепко поссорились.— Я ему тоже не дам.— Ну, вот видишь… Лучше бы ты со мной и не разговаривал на эту тему.— Ты ни при чем, — сказал Лешка. — Я это решил до разговора с тобой… Я его очень мало знаю. И потом, по уставу, я должен проработать с ним не меньше года.Я сказал Лешке, что мне необходимо отлучиться из города на три дня. Сможет ли отпустить? Он подумал и спросил, очень ли это важно. Я ответил, что очень.— Иди к начальнику, — сказал Карцев. — Я не буду возражать.
У Вениамина было хорошее настроение.Он даже что-то мурлыкал себе под нос. Из кармана куртки торчала блестящая головка штанген-циркуля. К стене кнопками приколота копия его проекта реконструкции завода. На столе появился небольшой желтый вентилятор.— Создаешь комфорт в кабинете? — спросил я. Спросил просто так, без всякой подковырки, чтобы не стоять молча, пока Вениамин Васильевич листал технический справочник.— Кабинет… — сказал он. — Это жалкая каморка! На современных заводах уже появились у командиров производства пульты управления, телевизионные установки. Нажал кнопку — пожалуйста, перед тобой любая бригада… И бригадир докладывает обстановку. Нажал другую кнопку — кабинет главного инженера. А сколько у нас времени уходит на бесполезную беготню! Да что телевизионные узлы? Электронные установки пора иметь… А пока у нас по старинке-матушке… Новое, передовое всегда с трудом пробивает себе дорогу.— Это печально, — заметил я.Венька быстро взглянул на меня:— По делу или…— По делу, — сказал я и протянул заявление, подписанное Карцевым. Тихомиров внимательно прочитал, разгладил бумажку и улыбнулся:— Зачем тебе понадобились эти три дня, ты, конечно, объяснять не станешь, если даже я спрошу у тебя… Время сейчас у нас в цехе горячее, и каждый человек дорог. Разумеется, производство не остановится, если Андрей Ястребов куда-то уедет на три дня…— Ты, Венька, стал многословен, — сказал я.— Я подпишу заявление… Даешь слово, что будешь обращаться ко мне на «вы»?— Нет, — сказал я.— Ну хотя бы в присутствии других?— Я ведь не дипломат, ты знаешь.— Я не так уж много требую от тебя.— Ладно, — сказал я. — В присутствии других я вообще не буду с тобой разговаривать, конечно если ты не обратишься ко мне.— Одно соглашение достигнуто, — сказал Тихомиров. Я видел, он доволен. Неужели это так важно для него?Он подписал заявление и с улыбкой посмотрел на меня.— В Бабино?— Ты все знаешь, — сказал я.— Мы тут как-то собирались у меня… Сеня достал для магнитофона великолепные записи. Такие джазики — закачаешься! Кащеев был, Марина, Нонна… Вспоминали тебя. Глеб даже предлагал на такси за тобой съездить…— Угу, — сказал я.— На работе я твой начальник, а вечером… Я думаю, ничего бы особенного не произошло, если бы ты как-нибудь зашел ко мне, когда соберутся наши общие знакомые?— Там видно будет…— Передай Оле привет, — сказал Вениамин.
Наш маленький «Запорожец» весело бежит по облитому солнцем шоссе. Город остался позади. Перед глазами во всю ширь разворачиваются засеянные поля. Они разного цвета; одни — ярко-зеленые, другие — красноватые, третьи — с оранжевым оттенком. Узкие, с черной водой речушки пересекают шоссе. Берега заросли камышом и осокой. К шоссе подступили березы и осины. Кружевная тень подметает и без того чистый асфальт.В машине нас трое: я, Игорь Овчинников и Аркадий Уткин, которому я накануне предложил поехать с нами. Острое колено бамбуковой удочки тычется в лобовое стекло. Игорь отводит его в сторону, но удочка упорно лезет к стеклу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47