Даже на иголках красноватый отблеск.Над кромкой леса остановилось пухлое облако, как будто ему захотелось с высоты обозреть всю эту российскую благодать: широко и просторно раскинувшиеся на холмах сосновые леса, тихие и неподвижные озера в низинах, желтые, зеленые и красноватые, волнующиеся квадраты полей, медоносные поляны с клевером и ромашками, разбежавшееся под уклон накатанное шоссе и многое-многое другое, что только может увидеть ясное облако, приостановив на мгновение свое плавное движение.В Печоры мы приехали в сумерках. У гостиницы и в переулках стояли разноцветные автобусы. Сверкал огнями единственный ресторан. Внизу, в глубоком овраге, неподвижным пластом дремал сизоватый туман. Окруженные старыми деревьями, из тумана торчали купола и маковки монастырских церквушек и часовен. Мощная крепостная стена с башнями огибала тихий заснувший монастырь.Новенький «Москвич» цвета слоновой кости стоял недалеко от ресторана. Я почти впритык поставил разгоряченного «Запорожца». Рядом с красавцем «Москвичом» он выглядел жалко.В ресторане почти все столики были заняты. Их я увидел сразу. Три молодых инженера и Оля. На столе много закусок, графин с водкой и бутылка шампанского.Лица инженеров показались мне невыразительными, чем-то похожими одно на другое. И одеты они были одинаково: белые рубашки и пуловеры с вырезами на груди. Столичный стандарт.Мы заняли только что освободившийся стол неподалеку от них. Игорь листал меню, а Уткин вертел головой, разглядывая присутствующих. Он увидел Олю и, заулыбавшись, вскочил было со стула, но я посадил его на место. Игорь удивленно посмотрел на нас.— Теперь я понимаю, почему мы мчались сюда как угорелые, — сказал Аркадий.Игорь тоже завертел головой во все стороны, и в конце концов взгляд его остановился на том столике, у самого окна, за которым сидела Оля.— М-да, — протянул он.— Ты что-то сказал? — спросил я.— У меня нет слов, — сказал Игорь.Я не успел ответить, потому что Оля увидела нас. В глазах удивление и радость. Она встала и, бросив своих кавалеров, подошла к нам.— Вы здесь?! Невероятно!— Мы были… — начал было Уткин, но я толкнул его в бок.— Мы каждый год приезжаем сюда, — сказал я.— Андрей собирается постричься в монахи, — прибавил Уткин. Игорь молчал. Он весь углубился в меню. Игорь в своем репертуаре. Теперь рта не раскроет.Инженеры с беспокойством смотрели на наш столик. Я предложил Оле стул. Она села. Инженеры переглянулись и, сдвинув свои ученые головы, стали о чем-то совещаться.— Мы были в монастыре, — затараторила Оля. — В пещерах, где жили монахи. А теперь они живут в кельях… Один седой совсем старичок строгал себе гроб…— Там скучают… — кивнул я на соседний стол.— Мальчики? Это Сева и два Володи… Вы надолго приехали?— Как моим друзьям понравится, — лицемерно сказал я. — Это их идея.Уткин наградил меня свирепым взглядом. Игорь лишь покачал головой.— Вот что, — сказала Оля, — вас здесь долго не обслужат, пойдемте за наш стол.— А почему бы и нет? — сказал Аркадий и первым поднялся. В его светлых глазах насмешка.— Это мои друзья, — представила нас Оля.Никто из нас не проявил инициативу пожать друг другу руки. Ограничившись сухими кивками, назвали свои имена. Оба Володи были немного похожи друг на друга, и я мысленно прозвал их Володя Первый и Володя Второй. Волосы у них были светлые, а у Всеволода — густые черные, с глянцевым блеском. Он старший в этой тройке. Ему и принадлежала машина. Это я почувствовал с первой минуты.Мы раздобыли стулья и приставили к их столу. Не скажу, что наше появление доставило радость инженерам. Но, будучи людьми интеллигентными, они, подавив справедливую досаду, стали проявлять знаки внимания и улыбаться. Первый и Второй Володи улыбались одновременно, Всеволод позже. Он хотел быть самостоятельным. Наверное, они были хорошими ребятами, но по вполне понятной причине я был настроен против них. Немного позже, когда обстановка прояснилась, все мое внимание сосредоточилось на Всеволоде, потому что он был здесь главным действующим лицом и изо всех сил старался понравиться Оле. Обоим Володям Оля тоже была не безразлична, но они, видно, во всем привыкли уступать пальму первенства Всеволоду.Мы мирно сидели за столом и беседовали.В с е в о л о д. Сейчас что, вот шесть лет назад отрезок пути от Пскова до Ленинграда был непроходимым… У меня тогда была «Победа». Я не хочу сказать, что «Победа» плохая машина, напротив… Вы знаете, новый «Москвич» я покупал с опаской. Очень уж хрупкий кузов… А вы на какой машине приехали?Он посмотрел на меня, нутром водителя угадав во мне шофера.Я. Ну и как новый «Москвич»?В с е в о л о д. Пока не жалуюсь.О л я. Вы, наверное, голодные?В о л о д я В т о р о й. Вот в Таллине обслуживают, я вам скажу…У т к и н. А вы в Торонто были?В с е в о л о д. Где?У т к и н. А я был.В о л о д я П е р в ы й. В Польше тоже прекрасно обслуживают.У т к и н. А вы в Торонто были?В с е в о л о д (сухо). Нет.У т к и н. А я был. Прекрасный город.В о л о д я В т о р о й. Вы уже говорили…У т к и н. Я там был два раза.Оля как-то странно смотрит на меня. Глаза у нее задумчивые и немножко отчаянные.Не прошло и месяца, как мы расстались, но мне показалось, что она стала взрослее и еще красивее… Я вижу, какие пламенные взгляды бросает на нее Всеволод.— Не пейте, — сказала ему Оля.Всеволод налил рюмку и заверил, что это последняя.— Я пошутила, — сказала Оля. — Мне безразлично, сколько вы пьете… Только не ругайтесь, не деритесь и не пойте песен.— Я когда выпью, лезу целоваться, — сказал Уткин. — Учтите.— А вы? — спросила Оля Овчинникова.Игорь поспешно поставил рюмку, которую уже было поднес ко рту, и поднял глаза на Олю.— Я громко храплю по ночам, — сказал он.— Вы бы послушали, как храпит Сева…Всеволод бросил на Володю Первого, который произнес эти слова, уничтожающий взгляд, и тот замолчал. Володя Второй — он в этот момент разрезал ножом семгу и ничего не видел — подхватил:— Мы в него ночью тяжелыми предметами бросаем…— Расскажи лучше, как ты креветками объелся… — перебил его Всеволод.Оля смотрела на меня все тем же странным взглядом. Всеволод вдруг помрачнел.Оля достала из сумки ручку и что-то нацарапала на бумажной салфетке. Положив свое послание на хлеб и прикрыв сверху сыром, она попросила Всеволода передать мне этот конспиративный бутерброд. Тот молча передал. Оля с улыбкой взглянула на него и сказала.— Вы, Сева, не расстраивайтесь по пустякам… Не один вы на свете храпите. Игорь ведь не переживает?— Это очень удобно — громко храпеть, — сказал Игорь. — В доме отдыха дают отдельную комнату… Не так ли, Сева?— Я в дома отдыха не езжу, — мрачно ответил Сева.В записке, которую я незаметно прочитал, было написано: «Андрей, милый, давай от них убежим!»Когда за столом начали спорить о кинофильме «Война и мир», мы поднялись и ушли. Всеволод встрепенулся, посмотрел нам вслед и сказал:— Сейчас кофе принесут…— Нет, ты мне скажи, — говорил Уткин, — почему тебе Пьер Безухов не нравится?..
Мы молча идем по сумрачной улице. Сквозь листву виднеется бревенчатая крепостная стена. Оля держит меня за руку. Она идет быстро, почти бежит. Я тоже прибавляю шаг. А вокруг нас ворочается, колышется теплая ночь. Огромные деревья облиты лунным светом. Кажется, подуй ветер — и над селом поплывет серебристый звон. Это листья будут звенеть. Большие молчаливые автобусы стоят в переулках, как корабли в гавани. В кабине одного из них сидят парень и девушка. Доносится негромкая музыка.Могучие деревья расступились, и мы увидели белый шпиль часовни. Луна заглянула в черный проем звонницы и высеребрила медный край колокола.— Пойдем вниз, к речке, — сказала Оля. — Там пещеры… Один монах прожил в пещере тридцать лет и стал святым.— Я думал — пещерным медведем.Мы стали спускаться по узкой тропинке. Влажные кусты стегали по ногам. Оля уверенно вела меня в темень. Где-то далеко внизу шумел ручей.Оля поскользнулась, я взял ее за руку. Она крепко сжала мои пальцы.— В монастыре я видела молодого монаха, — сказала она. — Высокий, со светлой бородой и в рясе. Он поставил на землю ведра и стал смотреть на меня… У него были странные глаза… Я даже испугалась!— Сам себя наказал, а теперь с ума сходит…— Мне очень нравится этот чудный монастырь… От всего веет далекой стариной… Но стать монашкой? В наше время?— Ты не станешь монашкой… — сказал я.Оля остановилась и посмотрела на меня. В просвете деревьев показалась луна. В Олиных глазах — лунный блеск.— Андрей, они славные ребята… Я давно мечтала побывать в Печорах, а тут такой случай…— Твой Всеволод — пижон, а оба Володи — дураки…— Мне нравишься ты, Андрей!— Может быть, насчет Володей я переборщил… — смягчился я. — А Сева — точно пижон.— Я рада, что ты здесь.Я обнял ее и поцеловал. Над головой недовольно каркнула ворона. Оля отстранилась, лунный блеск погас в ее глазах.Я нагнулся и, нащупав камень, запустил в проклятую ворону.— Я тебе покажу пещеры, — сказала Оля и потянула меня за руку вниз.Мы стояли на берегу и смотрели на пещеры, вернее на гору — впотьмах пещер не было видно. По звездному небу плыла луна, ветер шевелил кусты на горе, за спиной плескалась речка. И вдруг в этой полуночной тишине раздался гулкий удар колокола. Непривычный торжественный звук раскатился над лесом, отозвался эхом и затерялся где-то в сводах монашеских пещер.Оля взглянула в ту сторону, где ударили в колокол, и сказала:— Ну пожалуйста, еще раз?Но колокол молчал.— Что это, Андрей? — прошептала она, схватив меня за руку.На горе вспыхнул огонь, осветив кусты и камни, и погас.— Это твой монах потихоньку закурил в пещере, — сказал я.— Бедный монах, — вздохнула она. — Если бы ты видел его глаза…Мы побрели по дороге к шумевшему впереди лесу.Призрачный лунный свет высеребрил стволы. Мы бродили по лунным дорожкам, петляющим в лунных дебрях, любовались лунным летним озером, над которым неподвижными пластами стоял туман.Ее волосы пахли ландышем и сосновой хвоей. И этот запах вдруг напомнил то время, когда я был мальчишкой и мечтал о женщине, которую буду любить. Эта женщина была придумана из книг. Она была изящна, нежна и бесплотна. Я не мог себе представить, что женщина моей мечты делает все то, что делают смертные. В своих детских грезах я видел ее в неприступных замках, на океанских кораблях, знатной пленницей в пещере у разбойников, но я никогда не видел ее за обеденным столом что-либо жующей. Женщина моей мечты витала в облаках и питалась воздухом. Я не мог допустить мысли, что на ее божественной руке остались желтоватые пятнышки после прививки оспы.У меня на языке вертелись нежные, ласковые слова, которые я еще никогда не произносил вслух. Я хотел, чтобы Оля их услышала. Но не смог перебороть себя. Мне казалось, что эти слова, как только будут произнесены, потеряют всю свою прелесть. И поэтому я молча все крепче прижимал ее к себе, целовал и вздыхал от огорчения, что так, наверное, никогда и не произнесу эти хорошие слова… Я и раньше знал, что люблю Олю, но когда Бобка сказал, что она рано утром уехала, у меня было такое чувство, какое возникает у человека, лишенного всего: неба, земли и даже воздуха. Куда бы она ни уехала, я все равно пустился бы вслед за ней. Когда-то мне казалось, что я люблю Марину, но вот такого ощущения, как сейчас, я не испытывал. Я бы мог ей отдать руку, глаз, сердце! Если бы не три, а тридцать три инженера захотели ее отнять, я бы им не уступил…Мы свернули с лунной тропинки и пошли в лес. Ночь была такой теплой, что роса, если она и высыпала, то сразу же испарилась. Наверное, поэтому кусты и стволы деревьев были окутаны легким, как паутина, туманом.— Оля… — начал я и замолчал.Она сжала мою руку и еще быстрее пошла вперед. Трава и папоротник хлестали ее по длинным ногам.— Куда мы идем? — сказала она. — И когда этот лес кончится?Она на что-то наступила и ойкнула. Я поднял ее на руки и понес. Она обхватила меня за шею. Это была приятная упругая тяжесть. Запах ландыша и хвои кружил мне голову. Она молчала и смотрела вверх. Большие глаза ее мерцали.— Ты чувствуешь этот запах? — спросила она. — Первобытный запах папоротника… А ты дикарь, похитивший женщину у соседнего племени… Ты меня съешь у костра или в жены возьмешь, мой дикарь?Я остановился и осторожно опустил ее в густой папоротник, который замахал своими широкими кружевными листьями.
Луна куда-то подевалась, звезды кружились… Голубоватое сияние пронизывало лес. Где-то совсем близко картаво кричала ночная птица. Голос у нее противный и насмешливый. Моя голова на Олиных коленях, я смотрю в ее глаза, но они сейчас отчужденные и далекие, как эти звезды, что затерялись в мерцающей листве. Еще счастье гулко бьется у меня в груди, но вот пришла какая-то непонятная тревога и грусть. Оля могла бы сказать, что я принадлежу ей, а сказать, что она моя, я не смог бы… Я затылком ощущал, как в ее бедре пульсирует жилка, и вместе с тем чувствовал, что моя Оля где-то далеко…— А как же они? — спрашивает Оля.— Кто они? — не понимаю я.— Они, наверное, нас ищут?— Ну их к черту!— К черту… — повторяет она. — Ты меня скоро научишь ругаться. — И, совсем низко нагнувшись, говорит: — Когда я была маленькая и мне было плохо, я бежала к отцу и брала его за руку… И мне становилось легко и спокойно. Андрей, то же самое я чувствую, когда рядом с тобой и твоя рука у меня в ладонях…— Это хорошо? — спрашиваю я.— Не знаю… Все время держаться, как маленькой, за чужую руку…— За чужую?— И мне всегда будет хорошо и спокойно с тобой?— Не думаю, — отвечаю я.— Ты меня будешь бить?— Буду запирать в чулан, как Синяя Борода…— И уходить к другим женщинам?— Конечно!— Иногда мне хочется, чтобы меня выпороли ремнем как следует… Меня ведь никогда не били.— Я подумаю, — говорю я.— Мой строгий муж…— С чего ты взяла, что я хочу на тебе жениться?— Ты хочешь, — говорит она.— А ты?— Я?..Я беру ее за плечи.— Я уже один раз потерял тебя… Во второй раз этого не должно случиться. Слышишь, не должно!— Дикарь… — смеется она. — Ты не знаешь ни одного ласкового слова…— О-лень-ка… — по складам говорю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47