И нас не записывают.— Перестань кривляться, Андрей, — сказала она. — Тебе это не идет.— Послушай, Оля…— А сейчас уходи и… пожалуйста, не ищи встреч со мной!Она сидела на низкой скамейке, положив на колени студенческую сумку. Спутанные ветром волосы отливали бронзой. На бледных щеках — тень от ресниц.Почему я должен не видеть ее? Что за чушь?Мне хотелось все это сказать ей, убедить, растормошить, увидеть улыбку на ее губах. Но Оля, серьезная и грустная, сидела рядом и не смотрела на меня. И я понял, что сейчас ничего говорить не надо. Нужно уйти, раз она просит. Встать и уйти… Но я сидел и молчал.В парке стало сумрачно. Черные деревья, голые кусты — все это придвинулось ближе к нам. В просвете между стволами мерцала одинокая звезда.Я встал. Ветер все еще завывал вверху. Раскачивались вершины деревьев, с треском стукались друг о дружку ветки.— Я не буду ходить за тобой по пятам, — сказал я. — Не буду ждать у института и звонить домой…Она подняла голову, взглянула мне в глаза и снова отвернулась. Такой задумчивой и печальной я еще никогда ее не видел.— Не сердись, Андрей…— Я не сержусь, — сказал я.Я зашагал по набережной. На ходу оглянулся: она все так же сидела, опустив голову. Через несколько минут совсем стемнеет. Неужели Оля там будет сидеть впотьмах?И хотя я пообещал не ходить за ней по пятам, я подождал ее у моста. И потом долго шел позади до самого дома. Она ежилась на ветру, отводила рукой от лица волосы. Из окон окраинных деревянных домов падал на тротуар уютный обжитой свет. Высоко над головой пролетела стая. Я слышал свист крыльев, резкие крики, но птиц в ночном небе не разглядел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Мы с Игорем провожаем в Ленинград Аркадия Уткина. Стоим на освещенном перроне и ждем поезда. Маленький бородатый Уткин смотрит на нас светлыми печальными глазами.— Жалко мне отсюда уезжать…— Не уезжай, — говорит Игорь.Через две недели в Ленинграде открывается выставка молодых художников. Он уже все скульптуры отправил. Кроме одной, которая, завернутая в мешковину, стоит рядом с чемоданом.— Аркаша, — спрашиваю я, — а где твой билет?Минут пять мы сообща ищем билет. Пришлось прямо на перроне открывать огромный чемодан. Билет обнаружили в куртке, которая утром была на нем.Прибыл поезд. Мы погрузили вещи в купе и снова вышли на перрон.— Я хочу на прощанье произнести речь, — сказал Уткин. — Талантливого художника народ рано или поздно всегда узнает…— Народ, он дотошный, — усмехнулся Игорь.— Знаете, черти, я вас люблю, — сказал Аркадий. Он подошел к Игорю и, приподнявшись на цыпочки, поцеловал.Я тоже распахнул объятия.— Погоди, Андрей, — сказал Уткин и стал тереть лоб. — Что я тебе хотел сказать?..— Приезжай, старина, мы будем рады, — сказал я.— Вспомнил! — сказал Уткин. — У меня для тебя что-то есть…Мы с удивлением смотрели на него. Аркадий вскочил на подножку и скрылся в вагоне.— Чего это он? — спросил Игорь.— Вспомнил, что пора спать, — сказал я.Диктор объявил по радио, что скорый отправляется. Раздался низкий гудок. Пассажиры устремились к вагонам. Поезд тронулся. В тамбуре вагона возня. Проводница что-то сердито сказала и потеснилась. Взъерошенный Уткин, прижимая к груди предмет, завернутый в мешковину, появился на площадке и крикнул:— Андрей!Я бросился вслед за вагоном, который постепенно набирал ход. Аркадий, оттеснив проводницу, протягивал скульптуру.— Это тебе, — бормотал он. — Держи, черт длинный!Я почти на лету поймал тяжелый сверток, прижал к груди.— Крепче держи! — кричал улыбающийся Уткин. — Не выпускай из рук…Рассвирепевшая проводница тыкала его в спину флажком. Аркадий улыбался и махал рукой. А потом его черная борода исчезла, и дородная проводница заняла в проеме дверей свое законное место.Я стоял на перроне и смотрел вслед убегающему в ночную темень скорому. Признаться, такого подарка я не ожидал. Это была единственная скульптура, которую он почему-то не отправил малой скоростью. Люди проходили мимо и с интересом оглядывались на меня. Игорь стоял рядом и курил.— Распаковывай этот шедевр, — сказал он.— Здесь?— Не ждать же, пока его выставят в Третьяковке?Меня и самого разбирало любопытство. У фонаря мы развязали шпагат, сняли мешок…Это была Оля Мороз. Во весь рост. Фигурка вылеплена из глины и облита чем-то темно-бронзовым. В этот поздний час Оля напоминала негритянку. Стройную, красивую негритянку. Лучшего подарка Аркадий Уткин не мог придумать…— Хороша, ничего не скажешь, — сказал Игорь. — Куда ты ее поставишь?— Я ее разобью…— И это я слышу от человека, который в археологической экспедиции ползал в пыли и извлекал оттуда жалкие черепки?Мы стояли и молча смотрели на освещенную неверным светом уличного фонаря глиняную фигурку. Гибкая и совершенная, как греческая богиня, Оля Мороз улыбалась милиционеру, который остановился поодаль и с нескрываемым интересом наблюдал за нами. Я спрятал скульптуру в мешок, кое-как обмотал бечевкой и, засунув под мышку, зашагал в общежитие.Кажется, я забыл попрощаться с Игорем. А ведь он завтра на месяц уезжает на своем «Запорожце» в деревню. В отпуск. Но когда мне в голову пришла эта мысль, было поздно. С виадука я увидел фонарь, скамью, а Игоря не было.
Утром, шагая на работу через виадук, я увидел под собой только что прибывший скорый. На крышах вагонов лежал снег. Это было удивительно. В нашем городе еще не упало ни одной снежинки. Скорый привез к нам снег из дальних краев.Завод реконструировался. Венькин проект был принят за основу. Из Москвы к нам по железнодорожной насыпи шагали круглые бетонные столбы электропередачи. Весной прибудет на вокзал первый электровоз. Тепловозы уже стали обычным явлением. В многотиражке писали, что уже два цеха готовы к ремонту тепловозов. При нашем цехе открылись курсы повышения квалификации. Паровозники срочно переучивались на тепловозников. Тихомиров читал нам лекции. Его кабинет был увешан схемами с разрезами отечественных тепловозов.Первые дни в роли бригадира я чувствовал себя не совсем уверенно, а потом втянулся. Работы было много, да еще эти курсы.Тихомиров не мешал мне, но и не помогал. Впрочем, в его помощи я и не нуждался. Ребята, как говорится, дело знали туго. Знали они и то, что если дела в бригаде пойдут хуже, то начальник обвинит в этом меня. Я не просил их ни о чем, и, наверное, это было правильно. Они старались вовсю, и в конце месяца, когда в цехе подводили производственные итоги, наша бригада по всем показателям была в числе первых.Вениамин — не откажешь ему в гражданском мужестве — на цеховом собрании при всех поздравил меня с трудовой победой…После собрания улыбающийся Валька подтолкнул меня плечом и сказал:— С тебя причитается, бригадир… С премиальных.— У тебя только одно на уме, — упрекнул Матроса Дима.— Я счастлив, что работаю в бригаде, — потупив хитрые очи, сказал Сеня Биркин. — В бригаде, где выдают премиальные…Сеня Биркин больше в любви мне не признавался. Он добросовестно выполнял свою работу и не заискивал. Этого я, признаться, больше всего боялся.Иногда я ловил на себе внимательный взгляд Сени. Его ухмылочка меня раздражала, но я старался не подавать вида. Сеня частенько обращался ко мне по работе: то одно ему кажется нецелесообразным, то другое нужно бы переменить.Это были дельные предложения. Котелок у Сени Биркина варит, ничего не скажешь.Он придумал довольно удачное приспособление для грубой шлифовки золотников. Валька Матрос два дня ахал. «Мне ведь тоже в голову приходило, — сокрушался он. — А ведь чего-то недопер…» За это рационализаторское предложение Биркин получил премию, и о нем появилась в многотиражке небольшая заметка. Автор — В. Тихомиров.В субботу после работы меня пригласили в комитет комсомола.Сергей сидел на диване и курил. Пепельницу поставил на колено. На его месте сидел Тихомиров и с кем-то разговаривал по телефону. Сергей поздоровался и кивнул на диван: мол, присаживайся рядом. Я сел, и он протянул сигареты. Пока Тихомиров разговаривал, мы молча пускали дым в потолок.Наконец Вениамин положил трубку и вопросительно посмотрел на Шарапова. Весь Венькин вид говорил, что ему, занятому важными делами человеку, время дорого и он готов принять участие в беседе, но необходимо поторопиться.— Как ты себя чувствуешь в новой должности? — спросил Сергей.— У него все в порядке, — ответил за меня Тихомиров.— Выходит, парень с головой, — сказал Шарапов.— А ты видел когда-нибудь парней без головы? — спросил я. Мне всегда не нравилась привычка Шарапова начинать издалека.— Вот уже и обиделся, — сказал Сергей и взглянул на Тихомирова.Венька достал из кармана перочинный ножичек и стал обрабатывать ногти. Ногти Венька отращивал длинные, особенно на мизинце.— Читали про тебя в «Огоньке», — сказал Шарапов.— Сергей, ближе к делу, — подал голос Венька, не отрываясь от своего занятия.— Чего вы тут командуете? — вдруг взорвался Сергей. — Сам знаю, что делать! Вызвал — ждите. Когда надо будет, тогда и скажу… За каким лешим вы меня выбирали, если рта не даете раскрыть?— Пожалуйста, раскрывай, — сказал я.Шарапов свирепо уставился на меня, но ничего не сказал.Венька невозмутимо обрабатывал ногти. Он всегда отдавался этому делу с увлечением.Шарапов поставил пепельницу на стол и поднялся. Прошелся по кабинету, искоса взглянул на Тихомирова.— Кончай это безобразие, — сказал Сергей. — Дома будешь точить свои когти!Венька удивленно прищурился на него, но обозлившийся Шарапов сгреб его за отвороты пиджака и прогнал со своего места. Усевшись в кресло, он сразу почувствовал себя увереннее и строго посмотрел на нас.— Хватит дурака валять, — сказал он. — Миритесь!— Что? — удивился я.— Чего вы не поделили? Два взрослых человека, работаете вместе, а развели, понимаешь, тут… склоку!— Могу я свою точку зрения… — начал Тихомиров.— Ты не перебивай меня. Думаешь, если начальник цеха, так все тебе позволено? Чего только не нагородил про Андрея в этой статье! За дураков всех принимаешь, что ли?— Товарищ Шарапов, — официальным голосом сказал Венька. — Не кажется ли вам, что…— Будете, говорю, мириться или нет? — перебил Шарапов.— Ты это серьезно? — спросил я.Сергей успокоился, он не умел долго кипятиться.— Я не требую, чтобы вы стали близкими друзьями, но в цехе вы должны быть примером для всех и не подрывать авторитет друг друга. Вы оба — командиры производства. Делаете одно дело. От ваших совместных усилий зависит выполнение плана… Да что я вам толкую? Сами отлично понимаете.Венька посмотрел на меня и, помедлив, сказал:— Я признаю, что статья была субъективной… Но что ты меня ни во что не ставишь как своего начальника — это факт.— Ты вел себя по отношению ко мне не как начальник, а как последний идиот…— Слышишь? — повернулся Тихомиров к Сергею. — Я идиот!— А кто же ты тогда? — спросил тот.— Можешь ты хоть раз в жизни быть человеком? — сказал я.— Странный вопрос! — пожал плечами Венька.— Ты хотел избавиться от меня лишь потому, что я был против липы в твоем проекте? Или другая причина?— Не понимаю, о чем ты, — сказал Вениамин. — И вообще, товарищ Шарапов, к чему вся эта комедия?— Андрей, не задирайся! — умоляющим голосом попросил Сергей. — Все так хорошо шло…— Помнишь, ты всегда говорил, что сама жизнь подтверждает твою точку зрения… — продолжал я. — Захотел квартиру — получил! На службе — повышение… А вот с проектом у тебя вышла осечка.— Осечка… — усмехнулся Венька. — Мой проект, пусть с солидными переделками, принят, вовсю внедряется в производство, я получил премию министерства… А ты — осечка.— Ты знаешь, о чем я говорю, — сказал я.— Хватит, я ухожу, — повернулся Венька к Шарапову.— Еще два слова, — сказал я. — Сеня Биркин тебя обманул: я в тот раз опоздал не на пятнадцать минут, а на полчаса…— При чем тут Сеня Биркин?Я видел, как Венька покраснел.— Ладно, — сказал я. — Не будем разводить склоку.— Золотые слова, — заметил Шарапов.— Что касается статьи, я был неправ, — сказал Венька. — И вообще, наверно, у меня плохой характер…В его голосе прозвучала насмешка, но тут Сергей подошел ко мне и подтолкнул к Веньке.— Пожмите друг другу руки — и делу конец!Венька протянул руку.Я пожал, хотя, признаться, это не доставило мне никакого удовольствия.— Давно бы так, черти полосатые! — сказал Сергей.Когда мы вышли от Шарапова, Венька, разглядывая ножичек с пилкой, сказал:— Хочешь, я Биркина переведу в другую бригаду?— Ты, как полководец, перебрасываешь живую силу на новые рубежи…— Ну, как знаешь… — сказал Венька.
Несколько дней спустя в арматурный зашел Ремнев. Сеня Биркин первый его заметил и приглушенно сказал:— Ребята, главный!Мамонт походил по цеху, потом заглянул к нам в бригаду, взъерошенный, сердитый. Когда он был в соседнем цехе, до нас долетали громовые раскаты его баса.— А что, если завтра тепловоз пригонят? — спросил он.— Мы готовы! — бодро заявил Сеня.— Кто это такой? — спросил Ремнев. Сеня Биркин пришел в цех, когда Никанор Иванович уже был главным инженером. Свирепый Мамонт смотрел на щуплого Сеню и шевелил мохнатыми бровями.— Сеня Биркин, — ответил я.— Кто? — переспросил Ремнев.— Биркин! — тонким голосом сказал Сеня.— Что-то я тебя здесь раньше не видел.— Я новенький.— То-то такой прыткий!Сеня беспомощно посмотрел на меня. Он понял, что произвел на главного инженера невыгодное впечатление. А Сеня хотел бы со всеми ладить и всем нравиться. И я показал Никанору Ивановичу приспособление, которое придумал Сеня. Мамонт с интересом выслушал меня и велел испробовать.Ремневу понравилось, и взгляд его, когда он посмотрел на Сеню, смягчился.— Ишь ты, — сказал он. — Шурупит!Сеня Биркин на седьмом небе. Теперь он в лепешку разобьется, а придумает еще что-нибудь.Мамонт положил мне руку на плечо и увел в коридор. Выбритые щеки Никанора Ивановича отливают густой синевой.— Слышал, помирились с Тихомировым? — спросил он.— Помирились…Мамонт посмотрел на меня снизу вверх и усмехнулся:— Ох, как не хотел Тихомиров проект переделывать! Экономия в два раза меньше и не такой производственный резонанс, как в начальном варианте… Но он молодец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47