Чернявый тоже присоединился к ним. Верхняя губа у него вздулась и наползла на нижнюю. Он стал похож на тапира. Эта смешная зверюшка, кажется, в Южной Америке водится.— Это чудовище ваш друг? — спросила Оля, кивнув на Матроса, который стоял у ларька и курил.— Тапир первый привязался к нему, — сказал я.— Тапир? — удивилась она.— Вон тот, черненький… Вылитый тапир, — с удовольствием повторил я. Это из-за него она налетела на меня.И тут появился старшина милиции. Рядом с ним невысокий гражданин в кепке и черных валенках с галошами.Старшина подошел к компании чернявого. О чем он говорил, я не слышал, но зато видел, как старшина повернулся и посмотрел на Матроса, потом на меня.— Теперь нас арестуют, — сказал я.— Их тоже? — спросила она.— Тапира обязательно, — сказал я. — Он зачинщик.Когда старшина стал выяснять суть дела, поднялся шум, гам. Компания чернявого не дала нам слова сказать, а тут еще гражданин в светлой кепке так и налетал на нас, выкрикивая, что все видел собственными глазами.Мне надоел этот гражданин. Он заглядывал старшине в рот и тараторил:— Я все видел, товарищ старшина… Сначала он подошел к тому, а тот как стукнет его, а потом подскочил этот… (Это я.) Ясное дело, хулиганы… Всех их нужно за решетку!Старшина молчал. Ему было неинтересно.В этот момент Тапир попытался смыться, но Матрос поймал его за воротник.— Без тебя, приятель, нам будет скучно, — сказал он добродушно. У Вальки вся злость прошла. И хмель тоже. Матрос был парень не злой.Прохожий в светлой кепке вывел из терпения даже задумчивого старшину.— Помолчите минуточку, — сказал он. — У вас есть друг к другу претензии? — Это он обратился к нам.— Нет, — сказали мы с Валькой.То же самое ответил и Тапир со своей компанией.— Товарищ старшина, вы посмотрите на этого… — сказал прохожий и вцепился в рукав Тапира.— Где это вас, гражданин, так угораздило? — спросил старшина.Тапир сверкнул на меня злыми черными глазами и буркнул:— Поскользнулся…— Под ноги, гражданин, надо смотреть, — сказал старшина.— Ладно, — ответил Тапир.— Я вас больше не задерживаю, — сказал старшина.— Бандитов отпускают! — ахнул прохожий.— Свитер у вас… — сказал старшина.— А что? — спросил Матрос.— Красивый, говорю, свитер.Вся компания направилась прочь от пивного ларька. Тапир жестикулировал и оглядывался. Остальные не слушали его. Рады, что дешево отделались.Я смотрел им вслед. У Оли красивая фигура: длинные ноги в светлых чулках, узкая талия. И приятельница ничего, только очень высокая и худая. Оля взяла Тапирчика за руку и что-то сказала, тот вырвал руку. Мне стало грустно. Я вспомнил, как однажды сказал мой приятель Глеб Кащеев: «Когда я вижу хорошенькую девчонку с другим, у меня такое чувство, будто меня обокрали…» Нечто подобное и я сейчас испытывал.И тут меня словно кто-то подтолкнул: я сорвался с места, догнал их и взял Олю за руку. Все уставились на меня. Чернявый так и сверлил злыми глазами.— Я вас догоню, — сказала Оля.Мы остались вдвоем на тротуаре. Я смотрел в ее темно-серые глаза и молчал.— Я вас не больно ударила? — спросила она.— Ударьте еще раз и назовите ваш телефон.— Старая песня, — сказала она. — Вы забываете, что мы с вами две враждующие стороны… И я не хочу быть изменницей…— Оля, кончай! — услышали мы.— Вы испытываете терпение моих друзей, — сказала она.— Я узнаю телефон в справочном.— Гениальная догадка! — засмеялась она. — Теперь я могу идти?— Я позвоню…— Отпустите мою руку!— Завтра же, — сказал я.
Матрос хмуро тянул пиво и смотрел на меня.— Щемит тут, Андрюха… — сказал он и потыкал пальцем в полосатую грудь. — Никак прошла она…— Кто?— Понимаешь, раньше была, я чувствовал, а теперь вот нет… Не чувствую, хоть тресни!Я ничего не понимал. Но по Валькиному лицу видел, что говорит он всерьез.— А как без этого жить-то?— Без чего?— Этой… любви нету. Чужая она стала мне, понимаешь?— Поругался?— В том-то и дело, что нет! Когда поругаешься, понятно, а тут другое.— С чего ты взял, что нет ее… любви?— Рябая какая-то стала… На лице пятна. Пузо горой. Сидит у окна и смотрит, а ничего не видит. Со мной почти не разговаривает, как будто я виноват…— А кто же еще?— Вот дела, — сказал Валька.Я не особенно разбирался в этих вопросах. Почему женщины перед родами не любят своих мужей?— Говорит, рожу и уйду от тебя, изверга, — продолжал Валька. — Почему так говорит?— Не уйдет, — сказал я.— Нет, ты скажи: почему так говорит?— Вот родит тебе сына или дочку…— Сына, — сказал Матрос.— …и все пройдет. И эта… любовь вернется.— Не подпускает она меня…— Побойся бога! — сказал я. — Ведь ей скоро…Мы стояли у ларька и разговаривали. К прилавку подходили люди, пили пиво и уходили. И лишь один чернобородый карапузик застрял у прилавка. Он стоял рядом с Валькой, и на них без смеха нельзя было смотреть: гигант Матрос и кроха — Черная борода. Борода медленно тянул пиво из толстой кружки и, задирая голову, в упор разглядывал Матроса.— Где вы свитер достали? — спросил он.Валька с высоты своего роста посмотрел на него и угрожающе засвистел носом.— Английская королева подарила, — сказал он.— У вас насморк? — вежливо спросил парень. Он был без шапки, и черные короткие волосы опускались на лоб.— Послушай, приятель… — начал Матрос.— Мы не познакомились, — перебил чернобородый. — Аркадий Уткин. — Он протянул руку. Глаза у парня чистые, и он вполне дружелюбно смотрел на нас. Я пожал ему руку. И вдруг почувствовал, что парень сжимает мои пальцы. Я тоже напряг мышцы. Хватка у него железная.Аркадий Уткин попробовал таким же манером поздороваться и с Матросом. Я видел, как Валькины брови удивленно полезли вверх. Потом он усмехнулся и стиснул чернобородому руку.— Сдаюсь, — сказал Уткин.Мы выпили еще по кружке. Парень оказался скульптором. Вот почему у него пальцы такие сильные.Уткин приехал из Ленинграда в наш город полгода назад. Он рыбак, а вокруг полно озер. Если Валька не возражает, то Уткин рад будет познакомиться с ним поближе. Ему нравится Валькино лицо.— Возражаю, — сказал Матрос.Но Уткин оказался упорным малым. Он сказал, что это не к спеху и с Валькой ничего не сделается, если немного попозирует.— Приходите на той неделе в любое время. Я вам покажу свои работы.Уткин, в общем, нам понравился. Мы попрощались и ушли. На этот раз наши рукопожатия были легкими и дружескими.— Он будет лепить меня? — спросил Матрос.— Заставит раздеться догола, возьмешь в руки стокилограммовую штангу и будешь неподвижно стоять два часа…— Со штангой? — удивился Валька.— Курить и читать не разрешается.— Вылепит какого-нибудь урода, а потом всем на посмешище выставит, — сказал Валька. — Теперь черт знает чего лепят…— Зайдем к нему, посмотрим.— Разве что посмотреть, — сказал Валька.Мы доехали до вокзала. Матрос жил недалеко от завода. От дома до проходной — одна выкуренная папироса, так Валька определяет расстояния.На станцию прибыл пассажирский. Лязгнув сцепкой, от состава отвалил локомотив. Зеленые бока лоснились. Над круглой башней вокзала медленно расползлось выдохнутое паровозом облако. По железному карнизу лениво бродили голуби. Они равнодушно смотрели на суетящихся по перрону пассажиров. Голуби привыкли к поездам, которые приходят и уходят, к шумливой толпе людей, свисткам кондукторов, лязганью автосцепки и змеиному шипению тормозов.
ГЛАВА ПЯТАЯ Выйдя из цеха после гудка, я у проходной увидел знакомый «Запорожец». Он стоял близ высоких железных ворот. Одно колесо в сверкающей луже. В луже отражались небо, весенние облака и решетчатые ворота с большими латунными буквами — ПВРЗ. Расшифровывается это так: паровозовагоноремонтный завод. Здесь я работаю.В машине сидели мои приятели Игорь Овчинников и Глеб Кащеев. Стекло опустилось, и Кащеев, высунув черную лохматую голову и делая вид, что не замечает меня, громко спросил вахтера:— Знатный слесарь-автоматчик товарищ Ястребов еще не выходил?— Кто? — удивился дед Мефодий, который уже много лет исполнял обязанности вахтера.— Ай-яй, — сказал Кащеев. — Товарищ Ястребов — гордость вашего завода, а вы не знаете…— Чего встали у самых ворот? — рассердился дед Мефодий.— Мы ждем товарища Ястребова, — в том же духе продолжал Кащеев. — Он приглашен в горсовет на званый обед… Кавиар зернистый, судак-орли, цыпленок табака с чесночным соусом… Тут со мной английский лорд… Скажите что-нибудь по-русски, лорд?— Иди ты к черту, — буркнул Игорь Овчинников.— Вы слышали? — сказал Кащеев. — Лорд в восторге от рашен стронг водка…— Мы за тобой, — сказал Игорь.С превеликим трудом он выбрался из машины, чтобы пропустить меня. У Игоря Овчинникова рост метр девяносто два. О Кащееве я уж не говорю: когда он влезает в крошечный «Запорожец», мне всегда кажется, что машина раздается вширь.Когда мы, три огромных парня, усаживались в «Запорожец», нас окружала толпа. Со всех сторон слышались веселые шуточки. Игорь был невозмутим, я делал вид, что занят управлением, а Глеб Кащеев нервничал. Он был самый представительный из нас, и шуточки в основном были направлены в его адрес.Дед Мефодий, вахтер, тоже не вытерпел и, покинув свой боевой пост, вышел посмотреть.— Она теперь с места не крянется, — сказал дед.А когда мы благополучно тронулись, заулыбался в бороду:— Техника пошла… Со спичечный коробок, а, гляди, везет!Бегал «Запорожец» исправно. Один раз только подвел: мы ехали через площадь Павших Борцов, и как раз напротив монументального здания обкома партии «Запорожец» остановился. Сам по себе: шел, шел и вдруг встал как вкопанный. За рулем сидел Кащеев. Он чуть аккумулятор не посадил, но мотор так и не завелся. Глеб, чертыхаясь, стал вылезать из машины. А на это стоило посмотреть: сначала он поворачивался на сиденье боком, затем, упираясь лохматой головой в крышу, высовывал одну ногу, плечо, руку и лишь потом вываливался весь. А в это время бедный «Запорожец» кряхтел, стонал, весь сотрясался.Мы думали, Глеб, выбравшись на волю, откроет капот и будет смотреть мотор, но он размашисто зашагал по тротуару. Игорь посигналил ему, но Кащеев даже не оглянулся.Пришлось вылезать мне. Оказывается, отскочил провод от катушки высокого напряжения.Глеб поджидал нас на углу. Мы проехали мимо. Кащеев что-то крикнул вслед, взмахнул руками, побежал, но мы и не подумали остановиться. Потом он честно объяснил свое недостойное поведение. Оказывается, Кащеева в обкоме многие знают, и ему не хотелось с кем-нибудь встретиться… Мы молча смотрели на него. Стащив с толстого носа очки в черной оправе, Глеб запыхтел, а потом послал всех нас к дьяволу и сказал, что, в общем, он свинья.Мы простили его. Тем более что такого раньше за ним не водилось.После этого случая Глеб стал нас уговаривать, что, мол, хорошо бы занавески на окна сделать… Солнечные лучи не будут мешать, и вообще… Игорь, который ни слова бы не сказал, если бы мы сделали на крыше люк, чтобы удобнее было вылезать, тут вдруг стал категорически возражать. Он сказал, что занавески в машине — типичное мещанство, а если знаменитому журналисту Кащееву не к лицу ездить на этой вполне приличной машине, то пусть пешком ходит или надевает паранджу, которую, вероятно, еще можно раздобыть в Средней Азии…Я был рад, что ребята заехали за мной. Денек выдался отличный. Солнце греет, как летом. Загорать можно.Глеб небрежно вел машину. Водитель он был ничего, но пофорсить любил.Показались светлые корпуса завода высоковольтной аппаратуры. Постройки остались позади, замелькали по сторонам голые кусты. В придорожной канаве поблескивала вода. С полей снег сошел. Черная вспаханная земля лоснилась. В глаза ударил ослепительный блеск. Ударил и пропал. Это осколок стекла.Мы въехали в деревню. Четыре белые утки гуськом пересекали шоссе. Глеб притормозил. Даже совсем близко от колеса последняя утка не прибавила шагу. Знает: если шофер переедет ее, заплатит штраф. За деревней начался лес: высокие стволы и голые ветви.Кащеев свернул с асфальта на проселочную дорогу. В днище машины гулко застучали комки грязи. Грязная пенистая вода выплескивалась из глубокой колеи на обочину.Углубившись подальше в лес, мы остановились под высокой сосной.Расположились на полянке, усыпанной сухими листьями и желтыми иголками. Достали из багажника брезент и выложили на него ящик пива, огромный кулек красных раков и сверток нарезанной в магазине колбасы. А вот хлеба забыли прихватить.Игорь пил пиво из небольшой эмалированной кружки, на которой был нарисован глухарь. Он у нас эстет и никогда из бутылки пить не будет. Закусывали раками. Кащеев вдруг стал молчаливым и грустным. На ветке галдели снегири.— Хватит галдеть, — сказал Глеб. Схватив пустую бутылку, он запустил в них. Снегири улетели.Хорошо в лесу, тихо. Пахнет лиственной прелью, нераспустившимися почками. Над головой — сияющая голубизна. Мы развалились на брезенте и долго молчали. Говорить не хотелось.Глеб протянул руку и взял из ящика последнюю бутылку. Отколупнул о сосновый ствол белую металлическую пробку и, поглядев на свет, сказал:— У меня приятель есть, геолог… Вернется из экспедиции — ударюсь с ним куда-нибудь на полгода. В Хибинские горы или на Памир. Он давно зовет меня.— Тебе полезно жир растрясти, — сказал Игорь. Он старательно обсасывал большого рака.— Второй фельетон зарезали за этот месяц.— Пиши положительные очерки, — посоветовал я. — Или театральные рецензии.— Могу снабжать тебя информацией для уголовной хроники, — сказал Овчинников.— Придется, — сказал Кащеев.Глеб два года назад закончил Ленинградский университет и теперь работал в областной газете. Писал очерки, фельетоны. И, надо сказать, писал остроумно и хлестко.— Мой шеф хочет, чтобы тот, про кого фельетон, собственноручно подписал его — мол, все факты правильные, я есть законченный негодяй…— Заставь, — сказал Овчинников.Глеб поднялся и тяжело зашагал в глубь леса. Вот он нагнулся, поднял сухую палку и с размаху трахнул по стволу. Палка разлетелась на куски.Голые осины и березы стыдливо ежились на весеннем ветру. Лес просвечивался насквозь, но Кащеева не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47