— До-ро-га-я…
А потом было вот что.Уже был рассвет, когда мы пришли в Печоры. Зарницы появлялись на бледном небе и исчезали. Небо на глазах желтело. Узкие синие облака прилепились к горизонту над самыми вершинами деревьев. Белый монастырь купался в мокрой туманной листве. На улице ни души. Оля продрогла, и я обнял ее. Желтые и синие автобусы спали в сумрачных переулках. Туда еще не пришел рассвет. Из конца в конец орали петухи. Даже удивительно, почему люди не просыпаются? Глаза у Оли закрываются. Щеки бледные, черные брови и густые ресницы выделяются на лице. Меня переполняет нежность к этой девушке. Я должен куда-то устроить ее поспать. «Запорожец» стоит у ресторана, красавца «Москвича» рядом нет. Уехали химики, скатертью дорога! В машине на сиденьях спят Игорь и Уткин. Аркадий свернулся калачиком на переднем сиденье — ему хорошо, он маленький, а вот Игорь спит сидя. Соломенные волосы спустились на глаза, рот приоткрыт.Я иду в гостиницу и грохаю в дверь, где спит на диване дежурная. Она долго не может понять, что мне нужно. Наконец я растолковал ей, что необходимо устроить на ночь девушку. Оля, прислонившись плечом к печке, безучастно смотрит на нас. Глаза ее закрылись, я боюсь, что она стоя заснет. Мест, конечно, нет, но дежурная оказалась добросердечной женщиной и уложила Олю на свой диван.Я вышел на улицу, решив побродить по селу до утра. Спать не хотелось.Я их встретил у монастырской стены. Они не уехали. «Москвич» стоял за грузовиком, поэтому мы его и не заметили, когда возвращались. Три здоровенных парня стояли на мокром булыжнике, как раз посредине шоссе, и смотрели на меня. Во рту у них папиросы. В утреннем свете огоньки кажутся совсем белыми. Что-то слишком уж часто в этом году мне приходится драться, подумал я, приближаясь к ним.Всеволод щелчком швырнул окурок в кусты и засунул руки в карманы брюк. Володя Первый и Володя Второй продолжали курить. Лица у них были невозмутимые, Всеволод нервничал. Я видел, как в карманах ворочаются его увесистые кулаки.— Погуляли? — спросил он.— К чему праздные вопросы? — сказал я. — Чем вы недовольны, ребята?— Уйди с дороги! — сказал Всеволод.— На этот раз придется тебе уйти, — ответил я.— Я хочу тебе дать по морде, — сказал Всеволод.— Скромное желание, — усмехнулся я и посмотрел на обоих Володей. Они молча курили.— Она приехала с нами, — сказал Всеволод. — При чем тут ты?Он был настроен воинственно, этот Всеволод. Справиться с ним не представляло особого труда, но Володи… Их мрачная молчаливость мне совсем не нравилась.— Ты… — Всеволод похабно выругался и бросился на меня, но я перехватил его руку и сильно дернул вниз. Он присел от боли. Я не стал его бить. Не отпуская руки, взглянул на Володей. Они курили и без всякого выражения смотрели на нас.Я, наверное, сильно вывернул ему руку, потому что Всеволод негромко сказал:— Отпусти.Я отпустил Всеволода. Он отступил от меня и стал ощупывать руку.— Может быть, это звучит банально, но она моя невеста и я приехал за ней, — сказал я. — Мы вернемся вместе.— Это мы еще посмотрим, — кривя губы, сказал Всеволод.Володя Первый выплюнул окурок. То же самое сделал и Володя Второй.— Поехали, — сказал Володя Первый.— Я не сдвинусь с места… — заявил Всеволод.— Мы поможем, — сказал Володя Второй и взял приятеля под руку.— Откуда ты такой взялся?! — крикнул Всеволод. Но оба Володи подхватили его с двух сторон и повели к машине. За руль сел Володя Первый. Он был совершенно трезвый. Я стоял на шоссе и еще не верил, что все кончилось. «Москвич» заурчал — я отметил, что мотор работает отлично, — развернулся и подъехал вплотную ко мне. Володя Первый опустил стекло и, глядя на меня улыбающимися глазами, сказал:— Ты же видишь, он дурит… — И протянул руку. Я с удовольствием ее пожал. Пожал руку и Володе Второму.Красивая, цвета слоновой кости машина, шурша шинами, понеслась вниз через село, мимо спящих домов, мимо рощ и озер, которыми богаты эти места.Первый солнечный луч, вынырнув из-за лесистого холма, осветил жарко заблиставшие купола монастырских церквей.В Печоры пришло утро.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЭТА УДИВИТЕЛЬНАЯ ЗИМА ГЛАВА ПЕРВАЯ Увидев меня в цехе, Тихомиров подошел, положил руку на плечо и повел к себе в кабинет.— Рад тебя видеть, — сказал он. — Ну, как поездка? Доволен?— Можно подумать, ты скучал без меня…— Просто места не находил… Особенно последние три дня. На сколько дней ты получил отпуск?— На три.— А отсутствовал неделю, — сказал Вениамин. — Итого три дня прогул… Конечно, такая девушка, как Оля, может кого угодно с ума свести, но при чем тут производство?— Что-то много насчитал, — сказал я. — Воскресенье не считается, а если учесть, что суббота короткий день, то прогул всего полтора дня… Я отработаю сверхурочно.— Как у тебя все просто… А что такое трудовая дисциплина — вам известно, товарищ Ястребов? Передовик, член комитета комсомола… Какой позор! Глядя на вас, и другие захотят прогуливать. А начальник цеха должен на это смотреть сквозь пальцы?— Ты не будешь смотреть сквозь пальцы, — сказал я.— Помнишь наш первый разговор? — спросил Вениамин. — Тебе все еще не хочется перейти в другой цех?— Я немножко подожду… — сказал я.— Садись и пиши объяснительную записку… Почему прогулял три дня.— Два, — поправил я.— Два тоже не так мало, — сказал Вениамин. — Вполне достаточно, чтобы…— Вытурить? — спросил я. — Ничего не выйдет, начальник… В отделе кадров учтут, что это была моя первая провинность.— Если ты рассчитываешь на Ремнева…— Я только на себя рассчитываю, — сказал я.Вениамин достал из ящика письменного стола желтую пачку сигарет, протянул мне. Мы закурили. Тихомиров посматривал на меня с чуть приметной усмешкой, и это раздражало.— Ты на моем месте поступил бы так же, — сказал он. — А чтобы ты не думал, что здесь примешивается личное, я приглашаю в эту субботу ко мне… Будут и твои знакомые.— Я тронут, — сказал я.— Думаю, на первый раз достаточно выговора, в приказе по цеху.— Вполне, — сказал я и пошел к двери.— Напиши объяснительную записку, — остановил Вениамин. И, встав из-за стола, любезно предложил свое место.
В столовой я столкнулся с мастером из механического цеха. Он взял меня за руку и, отведя в сторону, сказал:— Кто бы мог подумать? Ведь инструмент лежал у начальника цеха в шкафу…— Под чертежами…— А ты откуда знаешь?— Догадался, — сказал я.— Зачем он туда складывал? Убей бог, не пойму…— Нашелся — и хорошо.— Это он мне назло…— Вот и хорошо, что вы поняли. Излишняя подозрительность это и есть зло.— Но ведь он вор!— Вы забудьте об этом, — посоветовал я. — Он для вас такой же станочник, как и все. Попробуйте к нему относиться как к другим. Попробуйте доверять ему… Да что я вам говорю, вы и так все отлично понимаете…— Я его не понимаю, — сказал мастер. — Уж если ты вор, то уноси краденое домой, но зачем же прятать у начальника в шкафу?— Выходит, он не вор.— Ладно, главное, что нашлось…— Вот именно, — сказал я.Мастер посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом и вдруг улыбнулся. И это было для меня удивительно. Я был убежден, что этот мрачный человек улыбается лишь по праздникам. Его широкое скуластое лицо с маленькими невыразительными глазами подобрело.— Может быть, ты и прав, парень, — сказал он.
Из всех времен года быстрее всего для меня пролетает лето. Я начинаю ждать его с февраля, а в сентябре спохватываюсь, что лето уже кончилось.Осень в нашем городе обычно ясная и тихая. И большой город в эти месяцы тихий и торжественный. Незаметно день за днем становится холоднее, хотя солнце все такое же жаркое и безмятежное. Ночи звездные, лунные. Еще лужи не прихватывает коркой, но по утрам уже пахнет заморозками. Сторожиха, что караулит продовольственный, облачилась в красный тулуп, а на ноги надевает большие серые валенки с галошами.Если долго смотреть в окно, то видно, как с ветвей сами по себе срываются желто-красные листья. Их много на тротуарах, на шоссе, а особенно в придорожных канавах. Когда мимо нашего дома проходит автобус, за ним лениво летят листья. Они быстро отстают и как попало ложатся на асфальт, дожидаясь следующей машины.Как-то вечером я услышал птичьи крики. Не поленился, вышел на улицу. Высоко над городом гуси летели на юг. Они почему-то казались черными. Наверное, над нашим домом проходила невидимая птичья трасса. Я часто потом слышал отрывистые крики, курлыканье. Птицы летели иногда даже ночью. Это великое передвижение пернатых вызывало во мне грусть.На белой стене напротив появилось солнце. Желтое, ослепительное. Оно всегда появлялось здесь во второй половине дня. И, как всегда, сумрачная комната наполнилась розовым светом. Но солнце недолго гостило на стене, через несколько минут оно меркло, бледнело и исчезало совсем, до следующего погожего дня.Вот и Оля так же — появилась, обожгла счастьем и исчезла. Две недели я ее не увижу. Она уехала на практику в отдаленный район. Вернется десятого октября. В школах начались занятия, и Оля преподает литературу и русский язык. Школа стоит на берегу большого озера, а рядом лес. После уроков она с учениками ходит по грибы. Дни стоят теплые, деревья — красно-желтые. Настоящая золотая осень. Она вспоминает нашу поездку, ночь в Печорах… Вчера я получил от нее письмо.Я сидел на подоконнике и смотрел на белую стену, где только что отразилось солнце.В коридоре грохнула дверь. Откуда-то как угорелый примчался Сашка.— Телеграммы не было? — спросил он.Быстро сбросил одежду и в одних трусах и майке подбежал к шкафу. Распахнул дверцы и, с треском вытащив ящики, лихорадочно выбросил на койку белую сорочку, бабочку с запонкой, парадный костюм.— Замшевую жилетку забыл, — подсказал я.— Жилетку? Не пойдет, — ответил Сашка и стал перед зеркалом одеваться.С Шурупом творится что-то непонятное: похудел, стал серьезным. Почти не улыбается. И что самое удивительное, у него аппетит пропал! Бывало, за ужином съедал банку шпрот и целый батон, а теперь, случалось, ложился спать вообще не поужинав. И долго не мог заснуть: ворочался и тяжко вздыхал. Эти перемены произошли с ним после поездки в Москву. Главную роль в будущем фильме Сашке не дали: нашелся другой артист — студент ВГИКа. Но я думаю, не из-за этого расстроился Шуруп. Каждый день он пишет письма Семеновой Л. Н., и даже телеграммы посылал, а она не очень-то балует Сашку письмами. Мне он ничего не рассказывает, а я не лезу к нему с расспросами.— А ты чего сидишь? — спросил он.— Я на банкет не приглашен, — сказал я.— Такси ведь ждет! Быстро переодевайся…— Может быть, ты сначала скажешь… — начал было я, но Сашка с трагическим выражением лица всплеснул руками.— Сейчас все узнаешь… Надевай новый костюм. И ради бога, быстрее!Пришлось слезть с подоконника и переодеться.Мы сели в такси и поехали на вокзал. Это было совсем глупо: вокзал виден из нашего окна. Перейти дорогу, подняться на виадук — и мы на вокзале. А так придется объезжать вкруговую.— Странная эта штука, жизнь… — сказал Шуруп. — Еще вчера я был…И замолчал.— Это точно, — осторожно заметил я, надеясь, что сейчас Шуруп приподнимет завесу таинственности.— У каждого человека есть свои убеждения… — все в том же возвышенном тоне философствовал Сашка. — Но с годами убеждения меняются. И потом, они бывают ошибочны… Отсюда вывод: не будь твердокаменным. Твердокаменность — дорога к тупости.— Что верно, то верно, — поддакнул я. Но Сашка не клюнул на мою удочку. Не расчувствовался. Только поглядел, который час.На перроне обычная суета. Носильщики в белых фартуках катят тележки с чемоданами и узлами. И в этой суетливой и орущей толпе обращает на себя внимание невозмутимая и олимпийски спокойная фигура милиционера. Он не спеша шагает по перрону, и пассажиры обтекают его, как скалу в море. Углубленный в себя, он не смотрит на толпу. Возможно, он и не замечает ее. Он привык к этому шуму, как и голуби привыкли к паровозным гудкам и не пугаются, когда во всю мощь своей чугунной глотки заревет паровоз.Я смотрю на милиционера и думаю: уж не потому ли он такой равнодушный, что ему обидно? Ведь он никого не встречает, не провожает. И никуда не поедет. Поезда приходят и уходят… А он все так же будет ходить по перрону, пока не кончится смена.Сашка стоит у седьмого вагона и смотрит в тамбур. Когда мы повернули к вокзалу, я наконец сообразил, что мы едем встречать Семенову Л. Н. Из тамбура один за другим спускаются пассажиры. Что-то дрогнуло в Сашкином лице, и я с любопытством воззрился на тамбур. На ступеньке с округлым рябым чемоданом появилась девушка. Высокая, ростом, наверное, с Сашку. Это первое, что бросилось в глаза.— Ну, где же ты? — сказала она, протягивая Шурупу чемодан. Потом обернулась: бравый капитан подал ей из тамбура большую картонную коробку, перевязанную шпагатом.— Спасибо, — сказала она.Капитан улыбался и с любопытством рассматривал нарядного Шурупа, который, впрочем, не обращал на него внимания. Сашка во все глаза смотрел на свою Семенову Л. Н.— Это Андрей… — наконец догадался он представить меня.— Мила, — сказала она и протянула руку.Сашка взглянул на часы:— Мы можем опоздать.Я взял картонку, она была довольно увесистой, Сашка — чемодан, у Милы осталась белая сумочка. Весь этот багаж мы погрузили в такси. Мила уселась рядом с Шурупом, я впереди.— Мне нравится ваш город, — сказала она, глядя в окно. — Я думала, это настоящая дыра… Какая милая аллейка! Я никогда не видела таких толстых лип.Сашка улыбался, а я вежливо молчал.— У вас речка есть? — продолжала она. — И пляж? Как жаль, что уже нельзя купаться. Я так люблю плавать…— Вы надолго к нам? — спросил я.Она с улыбкой посмотрела на Сашку. Мой приятель потерся щекой об ее плечо.— Я думаю, что надолго, — вместо нее ответил он, глядя на дорогу.Мы проскочили под железнодорожным мостом и выехали на главную улицу. Я думал, повернем к общежитию, но шофер поехал в город.Такси остановилось у загса. Я понял, что затевается серьезное дело, но пока в моей голове еще не укладывалось, что Сашка вот сейчас, на моих глазах женится.Шуруп и Мила впереди, а я, ошарашенный, сзади, вошли в светлую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47