Вообще, Вейнштейн вполне бы сошел за одного из соотечественников Белларозы. Джованни Вейнштейн.
— Только тебе не следовало оскорблять Феррагамо, — сообщил он мне. — Говорить ему насчет его неадекватного поведения в суде. Сумасшедшие очень не любят, когда их называют сумасшедшими.
— Ну и черт с ним.
Вейнштейн только улыбнулся на это. Я решил высказать свою точку зрения.
— Как ты, наверное, знаешь, Фрэнк считает, что это дело до суда не дойдет. Он думает, что или его... ну ты понимаешь... еще до суда, или Феррагамо откажется от своих обвинений за недостатком доказательств.
— Именно поэтому Фрэнк все это и затеял. — Он оглянулся по сторонам и заговорил шепотом: — Весь этот большой сбор. Это называется налаживанием контактов с общественностью. Он должен продемонстрировать, что его не удалось запугать, что партнеры по бизнесу поддерживают его, а сам он по-прежнему является наилучшим руководителем. — Джек улыбнулся. — Capisce?
— Capisco, — ответил я.
Вейнштейн захихикал. Да уж, есть чему радоваться.
— Я не буду надоедать тебе со своим мнением по поводу заявления, которое ты сделал на ступеньках суда. Я сам несколько раз давал маху, когда только начинал работать на этих людей. Но советую тебе впредь быть поосторожнее. Кстати, у этих людей есть несколько словечек, которые следует знать. Например, «приятель» и «поговорить». Если кто-нибудь из присутствующих здесь обратится к тебе так: «Эй, приятель, выйдем, поговорить надо», — ни в коем случае не выходи. То же самое, если предложат: «Давай выйдем». Capisce?
— Конечно. Но...
— Просто я хочу немного просветить тебя относительно некоторых нюансов, слов с двойным смыслом и так далее. Будь всегда настороже. И не обращай внимания на их жесты и на выражения лиц. Ты все равно в этом никогда не разберешься. Просто внимательно слушай, наблюдай, следи за руками, за своим выражением лица и поменьше говори. Ты же белый англосакс-протестант. Вы это делать умеете.
— Да. Я предполагал, что здесь надо вести себя именно так.
— Ну и отлично. Хорошо, что ты был на месте, когда все это произошло. Ведь как обычно бывает: прокурор штата или даже федеральный прокурор достигают договоренности с адвокатом, и обвиняемый является как бы для добровольной сдачи в руки правосудия. Тогда нет необходимости арестовывать человека дома, на улице или в офисе. Но иногда эти негодяи решают действовать в наглую: они приходят и надевают на людей наручники. Это же полный идиотизм.
Я пожал плечами. По-моему, тут все дело в том, с какой стороны на это посмотреть: или вы зритель и следите за развитием событий по телевизору, или это вас выводят в наручниках.
— Мы были уверены, что они придут за Фрэнком во вторник, так как наш человек позвонил мне накануне вечером и сказал, что арест состоится в семь часов утра. Я не удивился, поскольку предполагал, что они выберут этот день.
— Какой «ваш человек»?
— В ведомстве Феррагамо... о... забудь, что я тебе сказал.
— Да, конечно. — Я задумался. Фрэнк, сукин сын, оказывается, просто надул меня на пятьдесят долларов. Он разбрасывает налево и направо деньги в ресторане, обещает мне сумасшедшие гонорары, а сам в то же время обманывает меня из-за пятидесяти долларов. Конечно, дело тут вовсе не в деньгах, а в его неуемном желании быть первым, пускать людям пыль в глаза. И так поступил со мной человек, который поведал мне о своем алиби за две минуты до ареста, потом сказал, чтобы я забыл об этом, и тут же напомнил, что он не хочет провести ни одного дня в тюрьме. Да, с этим типом надо держать ухо востро.
— Понимаешь, что я имею в виду? Я думал, ты в курсе дела. Никогда не знаешь, что у этих людей на уме. И после этого они говорят о хитрости евреев. Черт, да этот человек... ладно, не будем об этом. — Вейнштейн огляделся по сторонам, затем сказал: — Латиноамериканцы никогда не полезут убивать его, так как для них это создаст массу проблем. Им это не нужно. Однако... — тут он снова оглядел людей, толпящихся в гостиной, — кое-кто из присутствующих здесь, может, и захочет разделаться с Фрэнком, если почувствует, что тот ослаб, или сочтет, что за ним больше нет реальной силы. Мне напоминает это стаю голодных акул. Если самая большая акула ранена и за ней тянется кровавый след, то скорее всего жить ей осталось недолго. Понимаешь?
Я кивнул.
— И это произойдет не потому, что он не справился со своей работой или чем-то им не нравится. Для них это история, а они живут только сегодняшним и завтрашним днями. Основное для этих людей, советник, это не попасть в тюрьму и сделать как можно больше денег.
— Нет, — возразил я. — Не попасть в тюрьму и заработать больше денег — это только внешнее. На самом деле, главное для этих людей — уважение. Внешний блеск. Мужество. Capisce?
— Согласен с твоим замечанием. — Он улыбнулся мне. — Ты быстро входишь в курс дела. Когда немного освободишься, позвони мне, мы обсудим кое-какие вопросы. Заодно и позавтракаем.
— Договорились, но только чтобы ленч был в одном из ресторанов Маленькой Италии.
Он снова улыбнулся, потом отвернулся от меня и поприветствовал кого-то на итальянском. Они обнялись, но не поцеловались. Вот так поступят и со мной, если я не буду осторожен.
Неожиданно ко мне подкатился низенький и толстенький человек и, прежде чем я успел отпрянуть в сторону, пнул меня своим животом.
— Эй, я тебя знаю, — завопил толстяк. — Ты работаешь на Джимми, верно? На Джимми Губу. Точно?
— Точно, — признался я.
— Поли, — протянул он мне для знакомства свою пухлую потную руку.
— Джонни, Джонни Саттер. — Мы обменялись рукопожатиями.
— Так ты крестник Аньелло, верно?
— Угу.
— Как у него идут дела?
— Отлично.
— У него ведь был рак. Он что, выздоровел?
— А... да.
— Крепкий парень. Ты видел его на похоронах Эдди Лулу? В прошлом месяце. Ты был там?
— Конечно.
— Ну вот. Аньелло входит в зал, от него осталась ровно половина, и эта чертова вдова от страха едва не падает в гроб, где лежит Эдди. — Толстяк засмеялся, я посмеялся вместе с ним. Ха-ха-ха. Он спросил меня: — Ты в этот момент был там?
— Мне рассказали, когда я пришел.
— Не понимаю, почему он не носит шарф или еще что, у него же и от лица осталась половина.
— Я посоветую ему это, когда мы будем с ним обедать.
Мы поговорили еще несколько минут. Обычно мне хорошо удаются светские беседы, но с этим Поли довольно трудно было найти точки соприкосновения.
— Ты играешь в гольф? — поинтересовался я.
— В гольф? Нет. А почему ты спрашиваешь?
— За этой игрой хорошо отдыхаешь.
— Да? Хочешь отдохнуть? Зачем? Вот состаришься, тогда и отдохнешь. Или когда помрешь. А чем сейчас занимается Джимми?
— Да все той же ерундой.
— Да? Если он хочет жить, пусть будет поосторожней. Это, конечно, не мое дело, но на его месте я бы оставил на время эти игры с наличными. Понимаешь?
— Я передам ему твое мнение.
— Да? Ладно. Занимаясь этими делами, надо уметь вовремя остановиться, а то в один прекрасный день можно так подзалететь, что своих не узнаешь. Джимми следует об этом помнить.
— Я ему напомню.
— И еще. Скажи Джимми, что Поли передает ему привет.
— Конечно скажу.
— Напомни ему про то место на Кэнел-стрит, на которое мы собирались взглянуть.
— Непременно.
Поли отчалил и пошел тыкаться своим животом в кого-то другого. Я направился было к бару, но в этот момент кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел широкоплечего джентльмена, лицом напоминающего кроманьонца.
— О чем это с тобой говорил Толстый Поли? — спросил этот урод.
— Да все о той же ерунде.
— О какой такой ерунде?
— А кого это так сильно интересует?
— Послушай, приятель, если ты не знаешь, кто я, тебе лучше спросить об этом, черт бы тебя побрал.
— О'кей. — Я подошел к стойке бара и налил себе бокал самбуки. Как они смеют, возмущался я, принимать меня, Джона Уитмена Саттера, за одного из себе подобных. Я посмотрел в зеркала за стойкой. Да нет, вроде бы выгляжу, как всегда. Вот только изо рта несет «соусом шлюхи» и чесноком.
Я все же решил обратиться к стоящему рядом со мной молодому человеку.
— Кто это? — спросил его я, указывая на «кроманьонца».
— Ты не знаешь, кто это? — изумился парень. — Откуда ты, из Чикаго? А может, с Марса?
— Я просто забыл сегодня очки.
— Да? Если ты не знаешь, кто это, тебе лучше этого и не знать.
Эта фраза прозвучала как итальянская поговорка, поэтому я решил не настаивать.
— Ты играешь в теннис? — поинтересовался я у своего собеседника.
— Нет. — Парень наклонился ко мне и прошептал: — Это Салли Да-Да.
— Понял. — Теперь у меня было целых трое знакомых с именем Салли: Салли Грейс, Салли из трактира «Звездная пыль» и этот человек, которого, по словам Манкузо, кажется, звали от рождения Сальваторе, но который, хотя и дожил до солидного возраста, так и не научился толком говорить. Как себя чувствует маленький Салли? Да-да-да. Салли хочет бай-бай?
— Салли — это свояк Епископа? — спросил я.
— Да. Салли — муж сестры жены Епископа. Как ее зовут, кстати?
— Анна.
— Да нет, я имею в виду эту чертову сестру.
— Мария?
— Да... хотя нет, а впрочем, какая разница. А зачем тебе нужно знать, кто такой Салли Да-Да?
— Он мне сам велел расспросить, кто он такой.
— Да? Зачем это?
— Он хочет знать, о чем мы беседовали с Толстым Поли.
— С Толстым Поли вообще ни о чем не следует говорить.
— Почему?
— Если ты не в курсе, то скоро узнаешь.
— Наверное, потому, что Толстый Поли слишком много болтает?
— Верно, угадал. И добром это не кончится.
— И делишки Джимми Губы тоже добром не кончатся — добавил я.
— Почему?
— Он слишком увлекся играми с наличными.
— Опять? Он что, рехнулся? Зачем он это делает?
— Он очень прислушивается к мнению своего крестника.
— Какого крестника?
— Аньелло. Нет, Джонни. Нет... — что-то я совсем запутался.
— Я думал, ты скажешь, что он слишком часто прислушивается к мнению своего крестника Джоя, — рассмеялся парень. — Джой — это я. А ты кто такой?
— Джон Уитмен Саттер.
— Кто?
— Адвокат Епископа.
— А... Да-да... Я видел тебя по телевизору. А что, Джек получил отставку?
— Нет, Джек с нами. А я — что-то вроде боевого авангарда.
— Понятно. А что тебе нужно от Салли Да-Да?
— Ничего. Мы с ним просто поговорили.
— Послушай, тебе следует держаться подальше от этого человека. Пусть лучше с ним сам Епископ говорит.
— Сарisсо. Grazie. — Я прошел к окну и стал смотреть на панораму Центрального парка. Вообще, все приемы очень похожи друг на друга. Верно? Надо просто немного выпить, разогреться, а потом походить по залу, поговорить. Этот прием отличался от остальных только тем, что на нем отсутствовали женщины. Я, кстати, понял, что вполне могу обойтись и без них. Capisce?
* * *
Примерно в десять вечера в номер вошел коротышка носильщик и вкатил тележку с четырьмя чемоданами, один из которых очень походил на мой. Ленни проводил носильщика в наши спальни. Интересно, испытывала ли леди Стенхоп восторг, когда упаковывала мои вещи? Хорошо, что ее попросил об этом Фрэнк, а не я.
В одиннадцать вечера кто-то включил другой канал новостей и увеличил до максимума звук. Присутствующие притихли и сгрудились вокруг телевизора.
Главной темой по-прежнему оставался арест Фрэнка Белларозы, но на этот раз большая часть передачи была посвящена пресс-конференции Альфонса Феррагамо. Я не сомневался, что ведомство федерального прокурора будет решительно возражать против раздуваемой прессой вокруг этого ареста сенсационности и слишком снисходительного отношения к дону Белларозе и его адвокату. Так что ничего хорошего я не ждал.
После короткого вступления ведущего камера вновь показала перспективу ступенек дворца правосудия и на них — дона Белларозу в компании со мной, загорелым, высоким и безукоризненно одетым. Ничего удивительного, что меня так любят женщины.
После этого небольшого сюжета дали картинку пресс-конференции; видимо, она состоялась где-то в недрах Фоли-сквер. Крупным планом был показан Альфонс Феррагамо — он выглядел более собранным, чем в зале суда. Люди в комнате рядом со мной отпускали любопытные замечания в его адрес, типа «сукин сын», «мерзавец», «дерьмо собачье» и «педераст». Я порадовался, что среди нас не было матери бедного Альфонса.
Мистер Феррагамо пошелестел бумагами и зачитал написанное заранее заявление.
— Сегодня утром, в семь часов сорок пять минут, — начал он, — агенты Федерального Бюро Расследований, работающие в составе Федеральных сил по борьбе с организованной преступностью, которые включают в себя также Полицейское управление Нью-Йорка и Отдел по борьбе с наркобизнесом, в координации с полицейским управлением округа Нассау, осуществили арест Фрэнка Белларозы в его доме на Лонг-Айленде.
Готов поклясться, что я во время ареста видел только одного Манкузо. Должно быть, все остальные размещались на Грейс-лейн и просили его о них не упоминать.
— Арест явился кульминацией семимесячного расследования, проведенного полицией Нью-Джерси совместно с ведомством федерального прокурора и ФБР. Доказательства, представленные Большому жюри присяжных, указывают на прямую причастность Фрэнка Белларозы к убийству известного колумбийского наркодельца Хуана Карранцы.
Феррагамо продолжал ораторствовать, помахивая петлей от виселицы для моего клиента, а мне было весьма любопытно наблюдать за реакцией сидящих рядом со мной в комнате людей. Я мог видеть лицо самого Белларозы — оно не выдавало никаких чувств, никакого беспокойства. Но многим его коллегам было явно не по себе. Одни погрузились в задумчивость, другие бросали в сторону босса быстрые взгляды.
Феррагамо завязал последний узел на веревке, заявив:
— Федеральные свидетели показали на закрытых слушаниях, что внутри преступной организации, возглавляемой Белларозой, существуют серьезные разногласия и что убийство Хуана Карранцы было совершено без одобрения со стороны этой организации и еще четырех преступных кланов Нью-Йорка. Убийство было исполнено самим Белларозой и той частью его организации, которая стремится к завоеванию лидерства в сфере торговли наркотиками и к изгнанию с этого рынка колумбийцев, а также выходцев с Карибских островов и из Восточной Азии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88