Время их выпуска — 1928 и 1929 годы...
Лестер наклонился ко мне.
— Ты имеешь в виду, что у нее на руках сертификаты этих акций?
— Ну да. Она притащила в мой офис в Локаст-Вэлли целый чемодан этих сертификатов. Они достались ей в наследство от мужа, он умер в прошлом месяце.
— О Боже, — воскликнул Лестер, — никогда в жизни не видел сертификаты «Чейз нэшнл». Теперь ведь этот банк называется «Чейз Манхэттен», ты знал об этом?
— Нет, не знал. Я как раз хотел расспросить все подробности у тебя. — Конечно, я прекрасно об этом знал, но мне приятно было видеть, как разглаживается нахмуренное лицо Лестера и на нем начинает играть довольство собой.
— А как они выглядят? — поинтересовался Лестер. Некоторых мужчин возбуждает фильм «Шлюха» — Лестера же, по всей видимости, возбуждали сертификаты старых акций. Причем это случалось при любых обстоятельствах.
— Они такого светло-зеленого оттенка с замысловатым черным шрифтом и выгравированным изображением здания банка. — Я, как мог, описал вид сертификатов, но по глазам Лестера можно было подумать, что у описываемого предмета огромные груди. — Так вот, — продолжал я, — послушай лучше, в чем загвоздка. На обратной стороне сертификатов имеется следующая надпись: "Указанное число акций данного сертификата может быть обменено один к одному на акции «Амерекс корпорейшн». — Я пожал плечами, давая понять, что не понимаю в этом ни бельмеса. Я на самом деле не понимал.
Лестер приподнялся на стуле.
— "Амерекс" теперь превратился в «Америкэн экспресс», а тогда это была совсем скромная компания. Там действительно так написано?
— Да. — Даже я был слегка возбужден этой новостью.
— "Америкэн экспресс" шел по тридцать три с половиной при закрытии торгов. Это составляет...
Я увидел, как между глаз Лестера включился главный компьютер. Через секунду он выдал:
— Это будет один миллион шестьсот семьдесят пять тысяч. А для «Чейз Манхэттен» курс закрытия был на сегодня тридцать четыре с четвертью... — Лестер сдвинул брови, закрыл глаза и открыл рот. — Это будет один миллион семьсот двадцать тысяч пятьсот.
Лестер ни разу не произнес слова «долларов». В клубе никто не произносит это слово. Вероятно, служение деньгам накладывает некоторые табу, так же, как у древних иудеев было запрещено употреблять слово «Бог».
— Так значит, эти сертификаты действительны в любом случае? — уточнил я.
— Я не могу сказать точно, пока не осмотрю их, но, судя по тому, что ты рассказал, так оно и есть. И, конечно, цифры, которые я назвал, не учитывают разницу в номиналах между нынешними акциями и акциями 1929 года. Это может быть коэффициент 1:10 или 1:10,5.
Это значит, что речь идет о сумме в десять с половиной миллионов. Имеются в виду доллары. Приятное известие для моей клиентки, впрочем, она никогда не испытывала недостатка в деньгах.
— Вдова будет просто счастлива, — сказал я.
— Она получала дивиденды по этим акциям?
— Не знаю. Но я занимался делами ее покойного мужа и могу уточнить это по бумагам.
Лестер задумчиво покачал головой.
— Если по какой-то причине «Чейз» или «Америкэн экспресс» потеряли контакт с этими акционерами, то должна была набежать еще кругленькая сумма по дивидендам.
Я кивнул.
— Моя клиентка слабо разбирается в этих делах. Ты же знаешь этих старых вдов.
— Конечно, знаю, — сказал Лестер. — Если хочешь, я с удовольствием проверю информацию по этим бумагам. Тебе нужно только прислать мне ксерокопии сертификатов. Мы узнаем, какой коэффициент у этих акций, сколько они сейчас стоят, и уточним, какие по ним положены дивиденды.
— Ты возьмешься за это? Буду очень признателен.
— Их придется проверить на подлинность, а затем обменять на сертификаты современного образца. А еще лучше передать их в управление какой-нибудь брокерской конторе. Не стоит хранить такие вещи дома. Я вообще удивляюсь, как они еще остались целы.
— Хороший совет. Пожалуй, я открою у тебя счет на имя моей клиентки.
— Можешь привезти эти сертификаты прямо ко мне в офис в понедельник. И по возможности захвата свою клиентку. Ей надо будет расписаться в бумагах; а я договорюсь о передаче ее бумаг в управление нашей конторе и все такое.
— Было бы лучше, если бы ты сам зашел ко мне в офис примерно в половине пятого в понедельник.
— Конечно, зайду. Где сейчас хранятся акции?
— В банковском хранилище. Но мне не хотелось бы, чтобы они там долго лежали.
Лестер о чем-то задумался, затем расплылся в улыбке.
— Знаешь, Джон, у тебя есть возможность обратить эти бумаги в наличные. Ты ведь полностью распоряжаешься акциями своей клиентки.
— Зачем мне это нужно?
Лестер натужно рассмеялся.
— Если ты позволишь мне провернуть эту сделку, мы заработаем миллионов десять на двоих. — Он снова рассмеялся, показывая этим, что пошутил.
— Ха, ха, ха, — не отстал от него и я. — Даже по нынешним правилам на Уолл-стрит это будет расценено как неэтичное поведение. — Я улыбнулся, сделав вид, что оценил шутку Лестера. Лестер тоже расплылся в улыбке, но по его глазам я понял, что он-то точно не оставил бы лежать десять миллионов в банковском хранилище.
Через несколько минут к нам присоединились Рендал и Мартин, и речь зашла о гольфе, теннисе, стрельбе по тарелочкам и яхтенном спорте. В этот вечер пятницы во всех пабах Америки только и говорили, что о спорте, то есть о футболе, бейсболе, баскетболе, но здесь, в клубе, упоминание о них сочли бы дурным тоном.
Другие запретные темы весьма обычны — религия, политика и секс. Таковы неписаные законы клуба. Когда мы подошли к «запретной» теме секса, Бэрил Карлейль, сидевшая рядом со своим ублюдком-мужем, поймала мой взгляд и улыбнулась мне. Если бы мы с моими соседями сидели в обычном баре, не обошлось бы без шуточек типа: «Джонни, кажется, эта девчонка совсем не прочь», но в клубе, казалось, никто ничего не заметил. Лестер опять затянул песню о тире со стрельбой по тарелочкам, а я взвешивал про себя «за» и «против» небольшого флирта с Бэрил Карлейль.
— Джон?
Я понял, что ко мне обращается Рендал Поттер.
— Да?
— Лестер мне рассказал, что на днях ты видел Фрэнка Белларозу.
Видимо, во время моих размышлений тема разговора переменилась. Я покашлял для порядка и начал:
— Да... было дело. Мы и виделись-то на бегу. В питомнике у Хикса.
— Хороший парень этот Фрэнк?
Я покосился на Лестера, который упорно не желал смотреть мне в глаза и признаваться в том, что проболтался.
— Правильней было бы назвать его «вежливым парнем», — ответил я Рендалу Поттеру.
Ко мне склонился Мартин Вандермеер. Мартин — прямой потомок знаменитых Никербокеров, то есть представитель того типа людей, которые постоянно напоминают англосаксам, что их предки встретили когда-то первое судно англичан пушечным огнем в бухте Нового Амстердама.
— В каком смысле вежливый? — уточнил Мартин.
— Ну, может быть, ему больше подходит слово «солидный», — ответил я, подыскивая нужные прилагательные и спасая свою репутацию.
Мартин Вандермеер закивал головой в неподражаемой манере чопорных голландцев.
Не подумайте, что я испугался реакции этих людей, нет, чаще случается так, что они побаиваются меня. Но тут был особый случай — я дал маху, назвав главаря мафии приятным парнем и подчеркнув, что предпочитаю его соседство соседству сотни Лестеров Ремсенов. Надо было исправлять положение. Кстати, политики заняты этим постоянно. Не понимаю, чем была недовольна эта троица, ведь жить по соседству с Фрэнком Белларозой предстояло мне, а не им.
Рендал, не скрывая жгучего интереса, спросил:
— А телохранители с ним были?
— Я видел только водителя, который помог погрузить ему рассаду в багажник. Он ездит на черном «кадиллаке». — Я ухмыльнулся, чтобы показать, какого я мнения о черных «кадиллаках».
— Интересно, они всегда ходят с оружием? — произнес Мартин.
Я подумал, что, пожалуй, стану теперь клубным экспертом по мафии, поэтому важно заметил:
— Нет, главари не ходят с оружием. Им это ни к чему. Зачем им неприятности с полицией?
— Но разве не Беллароза убил колумбийского наркодельца несколько месяцев назад? — не отставал Рендал.
По правде сказать, мне не очень хотелось, чтобы меня держали за специалиста по мафиозным разборкам, поэтому я просто пожал плечами. Помнится, еще в январе я читал какие-то статьи об этом деле — меня тогда удивило, что столь крупная фигура, как Беллароза, оказался замешанным в историю с банальным убийством.
— Как ты думаешь, что он делал у Хикса? — задал вопрос Лестер.
— Может быть, он подрабатывает там по выходным? — предположил я. Мы посмеялись и заказали себе еще по одной порции спиртного. Мне очень хотелось снова посмотреть на Бэрил Карлейль, но я боялся, что на этот раз мое внимание к ней не останется незамеченным.
В дверях зала показалась жена Мартина, Полина. Она замахала руками, как ветряная мельница, пытаясь привлечь внимание мужа. Мартин в конце концов заметил ее и поднял свою тушу из-за стола.
Рендал извинился и отошел, чтобы поговорить со своим племянником. Лестер Ремсен и я какое-то время сидели молча, затем я сказал:
— Сюзанна напомнила мне, что в прошлое воскресенье я неудачно выразился. Если это на самом деле так, то поверь, я не имел в виду ничего плохого. — Эта форма извинения принята у англосаксов-протестантов. Если правильно употребить слова, то всегда остается некоторое сомнение, была ли вообще нужда в извинениях.
Лестер махнул рукой.
— Ну что ты. Забудь. Кстати, ты успел взглянуть на «Meдон»?
Так англосаксы милостиво принимают формальное извинение.
— Да, я заезжал туда сегодня утром. Оказалось, что весь участок зарос, однако ценные деревья будет не так уж трудно отметить, — ответил я.
Мы поговорили о «Медоне». Лестер, надо вам сказать, вовсе не помешан на любви к природе. Просто он, как и большинство местных жителей, прекрасно понимает, что любовь к природе можно использовать в качестве оружия против нежелательных пришельцев. Это обстоятельство привело к появлению странного союза между бедными студентами-экологами, богачами — владельцами недвижимости и представителями среднего класса. Так как я сам представитель среднего класса и борец за чистоту природы, то являю собой нечто неоценимое.
— Я не желаю иметь по соседству с собой кучу вагончиков для жилья, хоть они и стоят по два миллиона каждый! — воскликнул Лестер. Вагончиками Лестер называет современные дома. Я кивнул в знак согласия с его возмущением. — А мы не можем добиться того, чтобы «Медон» разделили на участки, по крайней мере, по двадцать акров?
— Можем. Но только после того как застройщик представит свой план на экологическую экспертизу.
— Ладно. Придется следить за этим. А что с твоим имением?
Стенхоп Холл, как вы уже знаете, не мое имение, но Лестер решил, что лесть поможет ему что-нибудь разнюхать про дела моей семьи. Я удовлетворил его интерес.
— Покупателей пока нет. Ни на весь участок в двести акров с домом, ни на дом с участком в десять акров. Я дал объявления в двух вариантах.
Лестер понимающе кивнул. Будущее Стенхоп Холла покрыто туманом неизвестности. Как вы понимаете, такой огромный дом, может быть, кому-нибудь и снится, но средств на его ремонт и содержание не хватит даже у арабского шейха, особенно если учесть падающие цены на нефть.
— Замечательный дом, — заметил Лестер. — О нем наверняка есть упоминания.
— Да. В 1906 году, когда его построили, он был отмечен как лучший американский дом журналом «Таун энд кантри». Но времена меняются. Неплохим выходом из положения мог бы стать снос дома, как это уже случилось с дворцом «Медон». Тогда можно было бы добиться от оценщиков переоценки участка. Это, кстати, не затронуло бы наш с Сюзанной дом: мы платим за него отдельный налог. А дом, где живут Алларды, защищен завещанием старого Стенхопа.
— А что за люди проявляют интерес к вашему имению? — спросил Лестер.
— Это те, кто думают, что особняк из пятидесяти комнат можно купить за полмиллиона. — Сказать по правде, я надеялся продать за полмиллиона только те десять акров, что окружают дом. Сам особняк при постройке обошелся в пять миллионов долларов. В нынешних ценах это двадцать пять миллионов. Кроме чисто эстетических проблем, в случае сноса дома моему уважаемому тестю придется подумать, во сколько обойдется и сам снос гранитного особняка, построенного в расчете на тысячу лет. Да прибавить к этому расходы на вывоз мрамора с учетом нынешних законов об охране природы. Мрамор везли сюда из Вермонта по железной дороге. Может быть, вермонтцы захотят получить обратно обломки прежней роскоши?
Сюзанну, кстати, вообще не волнует судьба главного дома и остальных строений, за исключением конюшен и теннисных кортов. Это симптоматично. Вероятно, с этими зданиями — домом, бельведером и «храмом любви» — у нее не связано никаких приятных воспоминаний. Ее огорчил только пожар, в котором сгорел домик для игр. Это было что-то вроде кукольного домика для Ганзеля и Гретель, размером с небольшой деревянный коттедж и в плохом состоянии. Остается только вообразить, что она одна играла в этом домике с куклами и считала его своим.
Лестер продолжал расспросы:
— Есть какие-нибудь известия от управления по парковому хозяйству округа?
— Да, человек с фамилией Пинелли заявил, что у округа на Золотом Берегу достаточное количество парковых территорий. Но разговор еще не закончен. Пинелли поинтересовался, есть ли у дома архитектурные особенности, не упоминается ли он в истории.
— Ну вот, — обрадовался Лестер, — конечно, там есть архитектурные особенности. Кто был архитектором?
— Макким, Мид и Уайт, — ответил я. Лестер не силен ни в истории, ни в архитектуре, однако, помимо любви к природе, у него совершенно неожиданно проявилась любовь к архитектурной истории Золотого Берега. — Что касается истории, то я знаю, что здесь несколько раз останавливался Тедди Рузвельт по пути в Ойстер-Бей, кроме того, в доме обедал Линдберг, когда приезжал к Гугенхеймам. Был кто-то еще, но мне кажется, что округу надо бы кое-что посолиднее, чем семейные обеды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88