Она была непорочной девушкой, и ее призрак устремился к Небесам. Но Сюэтэ не могла смириться, чтобы жертва ускользнула от нее, поэтому сохранила в теле моей возлюбленной жизнь. Я стараюсь сделать так, чтобы и тело, и душа Анжелики воссоединились. Но она — в замке Сюэтэ, и я...— Я понял. Единственный способ — свергнуть королеву, — угрюмо кивнул брат Игнатий. — Не сказал бы, что задача поставлена дурная, хотя мотивы, движущие тобой, чародей Савл, и не совсем благородны.— А я всегда был такого мнения, что любовь благородна, если только она настоящая. — Я пожал плечами. — Кроме того, я — не из вашего мира, поэтому меня не очень-то интересует ваша политика. Дело у меня исключительно личное.Брат Игнатий посмотрел на меня в упор.— Но любой человек не может быть равнодушен к битве между Добром и Злом!— И то, и другое — абстрактные понятия, — возразил я. — Долгое время я даже сомневался, существует ли реальное зло, зло, так сказать, в чистом виде. Я считал, что это всего лишь ярлык и я сам прилепляю его к тем людям, которые противостоят мне. Но шли годы, и я повидал людей, с которыми меня вообще ничего не связывало. Они совершали по отношению к другим просто ужасные поступки, и порой только потому, что это доставляло им наслаждение. Поэтому теперь я могу сказать: зло существует. Но это все равно не моя проблема, понимаешь? Не мое это дело.Но впервые собственные слова показались мне пустыми и бессмысленными.Послышался сиплый стон. Фриссон вскарабкался со дна лодки на скамью и сел. Он смотрел мимо меня назад, на зеленую полоску острова Тимеи.Я решил рискнуть.— Тебе уже получше?С минуту он не отрываясь смотрел на остров, потом неохотно кивнул.— Да, — вяло проговорил он. — Пожалуй, что мне следует поблагодарить тебя, чародей Савл, за помощь. Я был просто околдован.— И до сих пор не уверен, хотелось ли тебе на волю.Поэт покачал головой, уронил ее на грудь.— Вот горе! Ведь там мне хотелось умереть, лишь бы только она позволила коснуться себя! Мне хотелось спрятать ее в бутылку и забрать с собой, чтобы она была со мной всюду!— Ты не первый мужчина, которого мучают такие желания! — предложил я Фриссону слабое утешение.— Да ты ее тут же бы выпустил, — заявил брат Игнатий с уверенностью опытного профессионала. — И не сумел бы заманить снова. Всю жизнь бы зря потратил, приплясывая перед ней и ожидая ее милостей.Фриссон вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.— Разве это называется «потратить зря»?— Да, это называется именно так, потому что ты бы ничего не достиг, — сказал я. — Ты перестал бы существовать как личность и превратился бы в одну из игрушек Тимеи. Забудь об этом, Фриссон. Я уже сказал тебе. Не ты первый, не ты последний. — Я обернулся к брату Игнатию. — Понимаешь, с одной стороны, мне бы не хотелось, чтобы он забывал о случившемся, а с другой стороны, нельзя, чтобы он отвлекался от дела — дел у нас впереди ой как много. Ты изучал магию, можешь что-нибудь подсказать?— Я не только изучал магию, — негромко, отозвался монах. — Я пытался постичь Бога, Веру и душу. — Он повернулся, протянул руку и коснулся виска Фриссона. То есть еле-еле коснулся, кончиком пальца, а Фриссон вдруг как бы окаменел. Монах что-то нараспев произнес по-латыни.Фриссон обмяк, однако в глазах его появилось странное выражение — какое бывает у цепного пса.Брат Игнатий убрал руку и вздохнул.— Говорил же я: нет у меня таланта.— Намекаешь? — усмехнулся я. — Ладно, попробую. Мог бы тот дурень и дальше страдать (Вам доводилось таких встречать?) Покуда его не выгнали вон (Дамочки так поступают с древних времен). От него бы кожа да кости остались... (Признайтесь, а с вами так не случалось?) Только тут дама была ни при чем, На счастье, вмешался друг, И вовремя за руку взял дурака, И вырвал из дамских рук. А не то бы злодейка в жертву впилась И выпила соки до дна. Счастлив тот, кого вовремя оторвут От женщины и вина! Фриссон снова вытянулся, словно мачта, а потом обмяк, будто проколотый воздушный шарик. Мы, затаив дыхание, ждали. Поэт медленно сел. Глаза его были широко открыты.— Это произошло! Я излечился! — прошептал он и, робко улыбнувшись, посмотрел на меня. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, господин Савл.Вид у него, правда, остался печальный.— Какие счеты между друзьями, — сказал я. — Кроме того, ты мне нужен, чтобы воевать на стороне ангелов.Брат Игнатий воззрился на меня с одобрительным удивлением.— А я думал, что ты проповедуешь существование вне Добра и Зла, чародей Савл.— Нет, не вне, — поправил я монаха. — Я говорил всего лишь о том, что не намерен служить ни тому, ни другому.Монах грустно улыбнулся.— Одного без другого не бывает, чародей.— Бывает, — негромко отозвался я. — Есть нейтральное поле, и я стою на нем. — Последние слова эхом прозвучали в моих ушах. Я остолбенел, но упрямо продолжал: — Но это не означает, что я бесстрастен. Мне не все равно, когда я вижу людские страдания, и, если я могу оказать помощь, я это делаю. Просто я не фанатик, вот и все.— Нельзя балансировать между Богом и Сатаной, чародей, — спокойно проговорил брат Игнатий.По спине у меня побежали мурашки, но я небрежно пожал плечами.— Здесь, вероятно, нельзя. Однако можно удерживать в поле зрения все, что тут происходит, смотреть на все несколько отстранение и не позволять себе цепляться за букву закона так, чтобы это мешало твоему духу.Глаза монаха раскрылись шире.— Я думал, ты не питаешь склонности к добру, чародей Савл, между тем ты цитируешь слова Спасителя нашего.— Ты хорошо знаешь Библию, да? Я тоже, хотя и не сказать, чтобы по своей воле. Я получил хорошее религиозное воспитание — хорошее, с точки зрения моих родителей.— Но что же в этом плохого?— А то, что я успел наглядеться на уйму фанатиков, на множество людей, которых хлебом не корми, а дай публично поунижать ребенка и постращать его тем, что он всенепременно угодит в Ад.— Это грубейшая ошибка, — пробормотал монах, не спуская с меня широко раскрытых глаз. Я печально улыбнулся.— Хорошо, если бы таких священнослужителей, как ты, было бы побольше.Он отвернулся, лицо его помрачнело.— Навряд ли. В конгрегации от меня не было бы проку, господин чародей. На самом деле я уверен, что стоит мне только взойти на кафедру, как язык у меня к небу прилипнет и я ни слова не смогу произнести со страху.Мне стало его ужасно жалко.— Да что ты. Все будет хорошо! Все мы побаиваемся выходить на публику. Ну а если тебя и взаправду воротит от этого, ну, значит, нет у тебя таланта проповедника. Ты ведь сам знаешь, в чем ты силен, верно?— Знаю, — кивнул Игнатий и отвернулся. — Я обладаю бесполезным даром толкования Святого Писания, чародей, и потому умею разъяснять, каким образом слова Христа, произнесенные им тысячу лет назад и даже больше, могут управлять нашим поведением даже теперь. Хотя, может быть, мой дар и не так уж бесполезен, поскольку другие священники, бывало, подслушивали меня, а потом пересказывали мои слова своим прихожанам.— Так ты богослов! — выпалил я.— Почел бы за великую честь так называться, — вымолвил Игнатий. — Но не смею.— Как это не смеешь? — возмутился я. — Ты не имеешь права лишать тех, кому это нужно, возможности вкушать плоды твоих трудов! Значит, ты специализируешься в том, что толкуешь Писание для повседневной жизни?— Да. И особенно я умею толковать о том, как другим людям применить данные Господом таланты, поскольку сам я почти начисто лишен таковых.— Так вот почему ты стал изучать магию, — понимающе проговорил я, и у меня появилась догадка. — Распространились ли твои изыскания на то, чтобы объяснить принцип действия магии?— Да, хотя, по сути, это проще простого.— Как и большинство величайших открытий, — тихо прошептал я.— Начать хотя бы с того, что попробовать дать определение, что такое магия, а что ею не является. Вот первый шаг к упрощению.— Вот как? И что же ею не является?— Молитва. Если мы молим Господа вмешаться в нашу жизнь и он полагает, что это возможно, мы склонны думать, что это волшебство, тогда как на самом деле это божественное чудо.Я нахмурился.— Я таких чудес никогда не видел.— Неужели? — улыбнулся монах. — А не ты ли рассказывал мне о любви к прекрасной девушке?Я покраснел.— Это обычное дело, тут нет ничего чудесного! Я хотел сказать, всякий... ну масса народу влюблялась... тут дело только в гормонах да в сублимации, вот и все... а не...Брат Игнатий смотрел на меня в упор.— Ну ладно. — Я поднял руки. — Значит, есть еще что-то, помимо сексуального желания и совместимости феромонов. Но и такое встречается нередко.— Ты когда-нибудь видел, как рождается ребенок? — спросил брат Игнатий.— Это естественный процесс!— А вот создание новой души — нет! Это деяние Господа!У меня голова шла кругом. Я пытался прогнать смятение.— А я думал, что, когда так говорят, имеют в виду только всякие кошмарные бури и землетрясения.— Получается, что ты думал о Господе нашем только как о разрушителе? Или всякая молния представляется тебе божественным чудом?— Я думал, что молнии принято считать проявлением гнева Господня, — выдавил я.— Это не так, хотя молнии и могут быть его орудиями, как и все на свете. Каждый добрый христианин должен надеяться, что Господь и его изберет своим орудием.— Погоди! — воскликнул я и поднял руку, чтобы прервать монаха. — Не к тому ли ты клонишь, что чудеса — это все, что происходит на свете?— Конечно же, нет. Но между тем чудеса не так уж редки. Вместе с тем они все равно остаются чудесами, друг мой, — сказал брат Игнатий и дружески улыбнулся. — Я видел, как излечиваются безнадежно больные, и не тем, что к ним прикасались руки целителя, а только из-за того, что сами больные молились Богу, и Богу была приятна их молитва. Я видел, как девичья печаль рассеивается при виде восходящего солнца. Я видел мужчину, решившего покончить счеты с жизнью и отказавшегося от этого в тот миг, когда он услыхал пение жаворонка. Милость Господня способна коснуться всякого из нас в любое мгновение, если мы открыты для нее.Откровение!— Так вот что такое молитва! Вроде как взять и включить приемник и найти верный канал!— Дивны мне слова твои, — нахмурившись, покачал головой брат Игнатий. — Но чувствую, что-то ты понял верно. Не все, конечно, но частично понял.— У меня такое ощущение, что именно та часть молитвы, которая мне понятна и достойна последующего обсуждения. Ну а как же, на твой взгляд, происходит действие волшебства?— Это происходит за счет применения символов и подключения воли, — отвечал брат Игнатий. Он положил руку на плечо Фриссона и запел: Оковы с сердца опадут, Как лепестки с цветка, Воспоминания уйдут, И станет жизнь легка. Тебя покинет дух томленья, Тревога и тоска, Уйдет любовь, как наважденье, И станет жизнь легка. Фриссон испуганно вздрогнул, нахмурился и посмотрел на брата Игнатия.— Что ты сделал?— Всего-навсего дал тебе песню, которая будет охранять твое сердце, — заверил поэта монах.Фриссон еще на миг задержал взгляд на брате Игнатии.— Тебе это удалось, и я глубоко признателен тебе за это. Увы, блудница была прекрасна! Но на самом деле она думала только о своем удовольствии, а не моем благе. Теперь все прошло, но воспоминания об испытываемой мною страсти так сладки... — Лицо Фриссона помрачнело. — О горе мне, в какого же дурака я превратился!— Тебе в этом немало помогли, — утешил его монах. Фриссон улыбнулся, а я рот раскрыл от удивления: улыбка вышла сардоническая — я такой у него раньше ни разу и не видел.— В особой помощи я не нуждался, брат Игнатий, — возразил Фриссон. — Я сам из себя делал дурака, много раз в прошлом. О, сколько раз!— Что ж, в таком случае мы с тобой братья.— Вот как? Нет, не думаю. Ты избрал жизнь по Божьим законам и потому избежал позора.— Как говорится в псалме: «Господь твердыня моя и прибежище мое, избавитель, Бог мой».— Для тебя, наверное, но не для меня. Я только и делал, что валял дурака. Честно говоря, так и подмывает сказать, что не я сам в этом повинен, а Бог меня таким идиотом создал.— Не говори так, — строгим голосом одернул поэта монах. — Единственная истинная глупость состоит в том, чтобы отвернуться от Господа, господин поэт, а покуда тебя тянет к другим людям, можешь быть уверен — этого не произошло.— Даже тогда, когда они меня отталкивают? А пожалуй, в твоих словах есть смысл, — кивнул Фриссон. — Но тянуться к людям можно по-разному. Наверное, мне стоит поработать над приемами, брат-Мудрость.— Я бы себя назвал братом-Глупцом, — улыбнулся монах. — Пока мы живем и дышим, мы должны до какой-то степени оставаться глупцами. — Монах заметил мой взгляд и спросил: — Что тебя так удивляет, господин Савл?Я тряхнул головой и сказал:— Да вроде бы ты сам твердил, что не умеешь творить чудеса?Брат Игнатий зарделся и потупился.— Это такое маленькое волшебство, господин чародей, такое мог бы любой.Я хотел было поспорить, но вдруг понял, что он имеет в виду. «Заклинание» — это такое же предположение, как любое другое высказывание. Надо было лишь убедить Фриссона в том, что он равнодушен к Тимее, и это удалось, поскольку поэт верил и в чудеса, и в слова монаха. Но сказал я вот что:— У тебя это заклинание было заготовлено?— Верно, — признался брат Игнатий. — Хотя несколько строчек я поменял на ходу. Это — лекарство от многих болезней, господин Савл. Все должно пройти, и пусть проходит поскорее, если от чего-то нам плохо.Здравый смысл в этом был, хотя я и не слышал подобную мудрость из уст европейца.— Я уже было начал подумывать, что в вашем мире ты кто-то вроде физика-теоретика, но теперь я начинаю подозревать, что ты скорее психолог.Брат Игнатий сдвинул брови.— Какие непонятные слова.— Непонятные, это точно. Итак, брат Игнатий, так как же, на твои взгляд, действует магия?— Действует так, как действует, — отвечал монах. — Причем постоянно, поскольку охватывает всех нас, хотя мы об этом и не знаем. Она похожа на огромное пушистое невидимое одеяло, застилающее весь мир, господин Савл, — так, как туман окутывает равнину.Слово «застилающее» мне не понравилось, показалось слишком уж уютным, что ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63