Я отмахивался, отрывал цифры от себя, стряхивал и кричал:— Фриссон! Бери все в свои руки! На меня не обращай внимания — главное, солдат отбей!Фриссон на миг замер, потом очнулся и выхватил пачку стихов из моего кармана.К счастью, Унылик и Жильбер задали солдатам такого жару, что тем было не до меня. Тролль снова ухватил в каждую лапу по солдату, стукнул их головами и швырнул на землю, повалив при этом еще пятерых. А сам навис над ними, выставив громадные когти.Но и Клаут зря времени не терял. Он совершал руками таинственные пассы и что-то распевал на древнем языке.Фриссон лихорадочно перебирал обрывки пергамента и наконец нашел тот, что искал: Ни цифры, ни буквы не могут соврать, Когда их правдивая пишет рука. Но могут любого они оболгать Пером нечестивца и клеветника. Но этот несчастный вам зла не желал, Вы жальте того, кто вас врать заставлял! Цифры застыли в воздухе, а потом развернулись и устремились к Клауту и его воякам.— Бежим! — крикнул капрал.Все солдаты тут же вскочили на ноги и бросились врассыпную.Унылик весело хихикнул и вприпрыжку побежал за ними.Солдаты оглянулись, увидели тролля и припустились во всю мочь. Бегали они, спору нет, быстрее, чем тролль, но он все-таки попреследовал их какое-то время, вопя, рыча и вообще всяческими способами наводя страх.Клаут вскочил верхом на мула и поскакал по дороге. На окраине он остановился, обернулся и посмотрел на меня. И, что-то распевая, вычертил в воздухе странные символы.Фриссон тем временем разыскал в пачке еще одно стихотворение: Ты погляди сюда, мой мул! Я вижу, ты совсем уснул — Так исчезай, тебя тут не держу я! Исчезнешь — за твои труды Я после дам тебе воды, И обниму тебя, и в морду поцелую! Мул исчез, а Клаут как сидел, так и шлепнулся на землю, пребольно ударившись копчиком. Он издал что-то вроде предсмертного вопля. И в это мгновение его настигли цифры. Клаут вскочил и заковылял прочь, держась рукой за ушибленное место. Цифры гнались за ним, жужжа, словно москиты, а нагнав, окружили облаком. Так он и убегал — в облаке цифр, крича от боли. Мало-помалу его жалкие вопли стихли вдали.Вокруг стояла мертвая тишина.Внезапно деревня огласилась радостными криками. Местные жители выбежали на площадь, подхватили на руки меня, Фриссона и Жильбера и пронесли нас по площади. При этом они распевали нам такие хвалы, от которых бы стыдливо зарделись Роланд и Артур.— У меня хорошо получилось? — взволнованно крикнул мне Фриссон, восседавший на плечах у какого-то крестьянина.— А ты думаешь, за что тебя славят? — крикнул я в ответ. — Ты был на высоте! И еще спасибо тебе, Фриссон, — ты мне шкуру спас. По крайней мере то, что от нее осталось.Поэт понял намек и тут же принялся сочинять стишок, призванный излечить меня от укусов злобных цифр. Праздничное настроение крестьян несколько поутихло, как только возвратился Унылик. Тролль ухмылялся во весь рот. Крестьяне опустили нас на землю, отошли, посовещались и решили, что стоит заняться более насущным делом, а именно: поискать, чем бы накормить голодного тролля.Нас они тоже накормили. Хорошее дело — крестьянская запасливость — утаили-таки кое-что, чего не удалось разыскать и Клауту с солдатами. Наступила ночь. Мы с Фриссоном завернулись в одеяла. Унылик уже храпел — ни дать ни взять храпящая горка. Жильбер встал на стражу. * * * С утра нас ждал сытный завтрак. Еще чуть-чуть, и мы не смогли бы сдвинуться с места. Единственной, кто не переел, была Анжелика. Но если б крестьяне ее хорошенько разглядели, они бы и ее тоже напичкали — уж придумали бы как.Словом, мы попрощались с благородными селянами и тронулись в путь. Как только завтрак улегся у нас в желудках, мы зашагали веселее. И вдруг наткнулись на круг. Ну, то есть дороги сходились кругом, как если бы тут стоял знак кругового движения. Я остановился, нахмурился.— Просто на редкость изысканная дорожная система. Почему бы не позволить дорогам попросту пересекаться?— А потому, — объяснил Фриссон, — что тогда получался бы крест, как тот, на котором был распят Спаситель.Он произнес запретные в этой стране слова, и, клянусь, я почувствовал, как сгущается воздух.— Тут когда-то был перекресток, — сказал Жильбер. — Вот, смотрите, тут трава проросла, а когда-то шла колея. Приглядитесь, еще можно разглядеть священный символ.Из-за этих слов воздух сгустился еще сильнее. Я пригляделся и действительно различил контуры былого пересечения дорог.— Да они тут прямо фанатики какие-то.— Уверяю тебя, будь тут перекресток, это ослабило бы власть королевы и ее прислужников, — прозвучал рядом голос Анжелики. Я, правда, ее почти не видел.— Ну, идти, так идти, — браво проговорил я. — Так или иначе, нам надо это место миновать. Пошли, ребята. — Я шагнул в Круг и повернул налево.В это же мгновение из ближнего леса выехал всадник в черных бархатных одеждах с тусклой серебряной цепью на груди. Следом за ним, бряцая оружием, следовало с десяток конных воинов. Они так шумели, что я с трудом расслышал, как всадник крикнул мне:— Стой!Мог бы и не кричать. Я и так остановился, нащупывая в кармане пачку свеженьких стишков Фриссона.— Обернись ко мне, тупица! — рявкнул человек в черном. — Куда это ты направился? Собрался нарушить приказ королевы — пошел по солнцу?Я обернулся и уставился на него.— По солнцу? Как это? Вы о чем?— Он говорит о том направлении, в котором вы пошли, господин Савл, — негромко пояснил Фриссон. Человек в черном заорал:— Обратно идите, слышите? Против солнца! Так положено ходить всякому, кто выходит на дорожный круг!Я долго и пристальна смотрел на него. Потом пожал плечами и развернулся.— Ладно, пойду с запада на восток, против часовой стрелки, если вы так настаиваете. Делов-то!— Стой! — снова рявкнул всадник. — Не нравится мне, как ты разговариваешь.— А у вас, между прочим, тоже акцентик — я вам доложу! — огрызнулся я и нахмурил брови.Всадник прищурился, ударил коня поводьями, тот шагнул вперед. Человек в черном смотрел на меня сверху вниз. Я стоял как вкопанный, и было мне не по себе, однако упрямиться я решил до конца.— Странные одежды, странные речи, дерзкие манеры... — Всадник глянул на моих спутников. — И в компании с троллем. — Он снова перевел взгляд на меня. — А не ты ли, голубчик, излечивал ведьм от смертельных болезней, а?— Всего-то двоих, — ответил я. Мне положительно не нравилось, какой оборот принимает дело, а особенно не нравилось то, как звенят саблями воины, сопровождавшие черного всадника. — А что, нельзя?— Знай же, что я здешний шериф! — прошипел мужчина. — До меня дошли слухи, что ты вчера лишил королеву части податей, положенных ей по закону. Да еще и поднял руку на бейлифа?— Я защищался, — ответил я. — И все-таки, что такого дурного в том, чтобы вылечить больных?— А разрешение у тебя на это имеется?— Документ о том, что я имею право лечить людей? — спросил я, выпучив глаза. — Уж не сертификат ли от АМА* Американская Медицинская Ассоциация.

?— Королева во все времена запрещала лечить ведьм на смертном одре! Ты же свершил это, и хуже того: ты уговорил их покаяться и порвать союз с Сатаной!— Вот это точно, тут я молчу.Всадник выхватил меч.— Ты не имел права! У тебя не было разрешения! И ты немедленно произнесешь заклинание, снимающее чары излечения, — сейчас же, иначе умрешь! Глава 12 Унылик глухо зарычал, и воинам пришлось придержать лошадей. Вообще все они явно занервничали. Я дал своему отряду знак сохранять спокойствие и сказал шерифу:— А можно взглянуть на твое разрешение дышать?— Какое такое разрешение? — вытаращился он.— Разрешение дышать, — преспокойно повторил я. — Раз у вас тут нужно разрешение на то, чтобы выздороветь, значит, и на то, чтобы дышать, тоже нужно разрешение! Разве королева не удосужилась вам об этом сообщить? Давай показывай!— Такого не бывает! — прошипел всадник в черном.— А-га, у тебя его нет! — И я укоризненно покачал указательным пальцем. — А ведь каждый, кто живет в этой стране, живет, угождая королеве, верно?— Ну... это...— И любое сердце здесь бьется потому, что королева позволяет ему биться, верно?— Ну, и это... только...— Значит, и дышит тут каждый только потому, что королева позволяет ему дышать! Потому, что королева дает ему такое разрешение! Ну, так и где твое разрешение дышать?— Я... У меня такого нет...— Нет? И ты еще тут говоришь об исполнении законов? Ты не имеешь права запрещать мне лечить людей только из-за того, что у меня нет разрешения. А иначе немедленно прекрати дышать, у тебя нет на то разрешения!После такого моего демарша шериф заткнулся. Он просто смотрел на меня, то есть это я думал, что «просто», пока его физиономия не стала лиловой. Только тогда я вдруг заметил, что его грудная клетка не движется.— Господин! — вскричали воины шерифа и кинулись к нему.Жильбер выхватил меч, Унылик шагнул вперед и злобно рыкнул.А шериф свалился с коня.Я подбежал и успел подхватить его. Солдаты закричали. Они снова бросились было к своему господину, но растерялись, опешили, увидев, что он у меня на руках.— Это же смешно, ей-богу! — воскликнул я. — Неужели вы юмора не понимаете? Прекратите валять дурака немедленно. Давайте дышите!Но он не задышал. Он посинел.— Вы не обязаны подчиняться королеве! — крикнул я. — И вообще я все это выдумал!Лицо шерифа почернело, и я понял: теперь он не то чтобы не хочет дышать — он уже и не может. Видно, я переусердствовал в споре, а он получил что-то вроде постгипнотического приказа повиноваться воле королевы.Но это же невероятно — никакой гипнотизм не мог заставить человека совершить то, что приведет его к смерти.Следовательно, шериф смерти не противился?Тут меня словно кирпичом по башке ударили. Это все королева! Она связала постгипнотический приказ с желанием умереть!— Фриссон! Восхваляй жизнь, да поскорее!Фриссон незамедлительно подсунул мне кусочек пергамента. Я торопливо прочитал вслух: Ну что? Набилась в уши вата? Зову-зову, а толку нет! Эй, помирать вам рановато — Сказать смешно — в расцвете лет. Шериф, сей мир не так уж плох! Одумайся и сделай вдох! Тут мне и самому припомнилось одно стихотворение: Только Ты, Всевышний, мог бы снова Жизни силу в бедняка вдохнуть, Чтобы он живой стал и здоровый, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь. А потом я добавил еще немножко: Вдохни! Как много в этом вдохе В тебя чудесного войдет, Тебя очистит кислород! Тело шерифа дернулось от судорожного вдоха, лицо немного посветлело. Я же выдохся, похоже, не меньше самого шерифа.— Ты... ты спас меня! — прошептал шериф, глядя вокруг вылезающими из орбит глазами.— А то как же — конечно, спас! Еще минутка — и ты бы уже торчал у врат Ада! — Тут я понял, что образ-то у меня вышел не просто поэтический... — А ведь это точно, слушай! Ты служил королеве-колдунье, значит, продал душу Дьяволу, верно?— О, да! И я успел взглянуть на огненные врата! Это не детские сказочки! Это правда!Вид у него был, спору нет, потрясенный. Однако он уже прищурился и глядел на меня так, словно прикидывал, а какие пытки я способен выдержать перед смертью.— Фриссон, а у тебя не найдется стишка про сочувствие — ну, про то. Когда ты чувствуешь то, что чувствуют другие?За спиной у меня послышалось шелестение пергамента. Шериф встряхнулся и заглянул мне через плечо.— Он — писарь?— С его-то почерком? Что вы!Я протянул руку, взял у Фриссона пергамент, но шериф уже сам что-то забормотал на древнем языке. Я, даже не взглянув на Фриссоново творение, выпалил отрывок из Шекспира: У совести — сто тысяч голосов, Грехи мои любой из них считает, И каждый мне погибели желает, И каждый обвинить меня готов. О, я страшней суда не нахожу, Чем тот, которым сам себя сужу! Шериф буквально застыл. Я еще не успел дочитать до конца, а лицо его было охвачено ужасом.Очень хорошо. Тут я взял стишок у Фриссона и прочел его: Я б на колени пред любым упал, Кто от моей жестокости страдал! Тяжел до света путь из темноты, Но все ж я отыщу дорогу к дому! Тогда моею болью станешь ты — Та боль, что я принес другому! Выражение злорадства, начавшее было озарять лицо шерифа, почти сразу растаяло. Глаза его раскрылись шире, еще шире... стали похожи на глубокие озера, полные тоски. Он скорчился, словно его внезапно охватила боль.— Ай-яй-яй-яй! Что же ты наделал! Я вспомнил все свои зверства! Я чувствую, как было больно тем, кого я пытал! Как ты только мог со мной вот так поступить! Как ты мог это сделать?!— Как, как... Стихами, вот как, — огрызнулся я. — Я, собственно, этого как раз и добивался — чтобы ты почувствовал то, что чувствуют другие.— Мне больно! Я весь горю! О, как я мог вершить такие гадкие дела! Будь же ты проклят за то, что наделил меня совестью! Отныне я никогда не сумею обидеть невинного! — В уголке глаза у шерифа набухла одна, но здоровенная слезища. — И как мне теперь оправдаться перед теми, кого я обидел?— Ну... — негромко проговорил я. — Начать можно с покаяния.— Каюсь! Каюсь! — поспешно подхватил шериф. — Каюсь в прегрешениях своих! Будь проклят тот день, когда я поклялся на верность Дьяволу и потерял совесть! О, я уж и не знаю теперь, кого мне сильнее ненавидеть — его за то, что он отнял у меня совесть, или тебя — за то, что ты мне ее вернул! — Шериф застонал. — О, где мне найти священника? Я должен исповедоваться! Я хочу, чтобы мне отпустили грехи!Я смотрел на него с минуту, но она показалась мне необычайно долгой.— Ты лучше меня знаешь, как тебе быть, — ведь только тебе ведомо, где в вашем графстве прячутся священники. Наверное, ты догадываешься где. Просто ты пока не начал их вешать, других дел было по горло — к примеру, сечь крестьян, вынуждая уплатить новые и новые подати.— Верно, все верно, — всхлипнул шериф, нащупал ногами землю и встал, придерживаясь за седло. — Я отыщу священника и исповедуюсь. Я знаю, я должен верить, что Б... что Бо... что Всевышний простит меня! — Стоило ему сказать это, как он дернулся так, словно его хлестнули кнутом. Похоже, всякая попытка заговорить о чем-либо священном отзывалась в теле шерифа жесточайшей болью. Но он сжал зубы и проговорил, стараясь не думать о боли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63