— Сделайте одолжение, прошу вас,— сказал господин Пера и придвинул ложку к матушке Сиде.
— Э, нет, большая ложка гостю,— запротестовала та и подвинула ложку обратно.
Господин Пера наполнил тарелку и принялся есть. Суп был из цыплят, как раз по его вкусу, и так ему понравился, что вскоре тарелка была пуста.
— Вот вам ножка... чтобы, как говорится, теща вас любила! — шутит матушка Сида и вновь наполняет гостю тарелку.
— Благодарю,— кланяется господин Пера.— Необыкновенный, замечательный суп!
— Это уж Юцина заслуга, сегодня она стряпуха.
— Ну, мадемуазель, должен признать... в такие годы и так мастерски готовить! Могли бы пансион открыть! — брякнул гость и, сообразив, что хватил через край, покраснел и поспешил поправиться: — Они там, хочу сказать, просто ученики по сравнению с вами.
Родители, люди умные, сделали вид, будто ничего не заметили, а Юла словно бы и не расслышала; она с увлечением занялась супом, утирая попеременно то салфеткой рот, то передником лицо.
— Пожалуйста, еще паприкаша, если понравилось,— потчует поп Спира.
— Покорно благодарю! — отказывается гость.
— Правильно, и я бы так сделала. Надо оставить местечко и для покенса,— одобряет матушка Сида.— Поглядите, какая корочка румяная! — и ставит блюдо перед господином Перой.
Преподобного отца не интересовали тушеные цыплята: как истый серб и сын православной церкви, он терпеть не мог это швабское жаркое и ждал гужвару — любимое свое кушанье.
— Не по нутру мне эти покенсы-нокенсы, или как вы их там называете! Никогда не знаешь, что тебе достанется! Хочется белого мяса, а выудишь шею с головой! Швабская скаредность и только, черт бы их драл, извините за выражение! Сотню людей одним цыпленком хотят накормить — и угостить хочется и опять же, чтоб подешевле! Ничего нет лучше, если сготовлено по-настоящему, по-сербски, даже отсюда отлично видно на кухне, где у него голова, а где, извините, огузок!
Поданная гужвара получила общее одобрение. Даже отец Спира, который вечно твердил, что родителям не полагается, в сущности, хвалить детей в глаза, отступил на сей раз от своего принципа и похвалил гужвару.
— Хорошо испечена и жирна, в этом все дело! — сказал он.— Меня не интересуют торты и прочие подобные им выдумки. Иное дело гужвара! И перед ней можно съесть только одно блюдо, не больше. Что это за тесто, ежели оно не жирное, ежели жир не течет по бороде. А тонкости там разные — нет, это не для меня!
— Совершенно верно, вы вполне правы. Я тоже предпочитаю всяким пирожным хорошую савиячу,— поддакивает гость.
Гужварой обед закончился; беседа оживилась. Покуда ели, разговаривали мало, а сейчас, за вином, и разговор завязался.
Поп Спира был человек довольно молчаливый, а тем более во время еды, так как придерживался золотого правила Доситея: 1 «Когда ешь — ешь, а не разговаривай». Вино было прекрасное, к тому же еще поп Спира все расхваливал его, отмечая достоинства и действие.
— По-моему,— разглагольствовал он,— человек должен жить весело. А как, черт возьми, быть ему веселым без вина? Недаром сказал царь Давид в одном из своих псалмов: «Вино веселит сердце человека!» А такое вино далеко не всюду найдете. Вот господин нотариус знает толк в вине, и чуть только потянет его хлебнуть доброго винца, он прямехонько ко мне: «Сердитесь не сердитесь, пришел, скажет, опрокинуть стаканчик». А кой черт стаканчик — выдует целый десяток!
— А то и двадцать! — ввернул, улыбаясь, господин Пера.
— Да, да, именно, как вы сказали, и двадцать! А что вы думаете! Вы еще не видели его, один красный нос чего стоит! Прошу вас...
— Нет, благодарю!
— Да попробуйте! Терпеть не могу церемоний!
— Разве что попробовать,— уступает гость,— но только с водой, как учили древнегреческие философы.
— С кем поведешься, от того и наберешься! Да пропади они пропадом. То был Ветхий завет, а сейчас Новый! — острит отец Спира.— Вы лучше этак, по христиански,
1 Доситей (Досифей) Обрадович (1742—1811) —сербский просветитель XVIII века, автор басен, книги «Советы здравого разума» и других произведений.
истинно по-сербски, чистого вина тарарахните, как наш Королевич Марко 1. Только попробуйте!
Господин Пера взял стакан и отпил половину, а отец Спира, облокотясь на правую руку, левой захватил бороду и с блаженным видом уставился, не мигая, на гостя.
— Ну как?! Что скажете на это?
— Отменно,— произносит господин Пера, прищелкивая языком, и, пораженный, смотрит на хозяев.— Ей-богу!.. И много у вас в погребе такого вина хранится?
— Хе-хе! Сколько есть, столько есть! Одно скажу — за сегодня нам его не выпить, даже если примем в компанию самого Королевича Марко.
— Положа руку на сердце, я не очень разбираюсь в винах, но, уверяю вас, такого еще никогда не пивал. Такого — никогда!
— Верю, охотно верю,— посмеивается с довольным видом поп Спира.— Я вам говорю: чистое, натуральное... безо всяких примесей, а вы еще отказывались. Эх, что за молодежь ныне! А потом удивляются, почему так мрут от истощения. Я в вашем возрасте мог натощак выпить столько, сколько трое вас нынешних после жирной отбивной не выпьют.
— Спира, и как ты можешь так говорить? Кто тебя не знает, может подумать, что все это правда! — перебила его госпожа Сида.
— Э, да что там! Ну и как хватим: «Утром рано, чуть заря настанет, Старина Новак 2 выходит тайно».
— Ах, как красиво! Начнешь еще свои куплеты распевать!
— А ты чего бы хотела? Не нравится эта песня, так певали мы в те времена и другие!
— Очень нужна мне твоя песня! — не уступает матушка Сида.— Какая в голову взбредет, ту и распевали.
— Певали мы и такую,— поддразнивая ее, затягивает отец Спира:
О голубка дорогая, Горлица моя ручная, Как ты тихо почиваешь, И, конечно, ты не знаешь Муки сердца моего!
— Да перестань же ты, сделай милость! — сердится матушка Сида.
1 Королевич Марко — легендарный сербский богатырь, герой сербского эпоса.
2 Старина Новак — герой сербского эпоса.
еще такую! — не унимается преподобный отец:
Вспоминаешь ли мгновенье, Как, румянясь от смущенья, Белой ручкою своею Ты мне шею обвила И, лицо скрывая...
— Да какой в тебя бес вселился?! — прерывает пение госпожа Сида.— Ах, извините, сударь! Юца, душенька, ступай в кухню и приготовь черный кофе. Знаю, вы, горожане, его любите. А я так три дня не сплю после одной чашечки.
С кофе дело немного застопорилось — никак не могли отыскать мельницу, которой в доме попа Спиры пользовались столь же часто, сколь пили кофе.
Все же спустя некоторое время Юла принесла и подала кофе. Кофе был в меру горячим и крепким. Учитель пил да похваливал, выплевывая плававшие на поверхности плохо промолотые зерна.
— А где ваш кофе, мадемуазель?
— Я не пью! Папа говорит, что кофе волнует кровь и лишает сна.
— Ас молоком пьете?
— Да.
— А пунш?
— Нет.
— А гефроренес 1 кушаете?
— Да.
— А айскафе? 2
— Нет.
— Как странно! Кто бы мог сказать? — удивляется гость, не зная, о чем бы еще спросить Юлу.
— Ну что, прополощем еще маленько горло? — предлагает отец Спира.
— А много ли у вас в погребе вина? Совсем забыл спросить! — интересуется господин Пера.
— Да бочонков тридцать найдется. Притом не моложе пяти лет и не слабее того самого, что сейчас пьем, летом. Но хранится у меня винцо, несравненное и по возрасту и по вкусу; разлито в бочонки еще во время оно — вскоре после того, как мы с Сидой поженились. Выдержанней и лучше вряд ли где найдется. Подобное пили разве только
1 Мороженое (нем.).
2 Замороженный кофе (нем.).
в древние времена на свадьбе в Кане Галилейской, прости меня господи!
— Это вино,— вмешалась в разговор матушка Сида,— мой супруг решил почать, когда будем выдавать замуж нашу Юцу. Пусть на ее свадьбе насладятся. Раз уж, как говорится, давать приданое хорошее, так пускай и вино будет хорошее; если жениху досталась замечательная девушка, пусть и сватам тоже что-нибудь перепадет... А дело ведь не за горами — не нынче-завтра... есть на примете неплохие партии; к примеру...
— А-а-а, вот вы как?! — несется из кухни голос матушки Персы.— Поглядите-ка на них! В доме гости, а они ни гу-гу! Я-а вам задам! Нет, вы только поглядите на них!
А сейчас, дорогие читатели, представьте себе, как исказилось лицо матушки Сиды и что она испытала, когда речь ее в самом начале прервал донесшийся из кухни возглас госпожи Персы. Автор отлично сохранил все в памяти, но перо его бессильно, не поможет ему и весь письменный прибор правильно описать это событие, вот почему он обращается за помощью к читателям, ибо все это легче вообразить, чем описать.
Автор должен только добавить, что, когда семья отца Чиры оказалась уже в комнате, матушка Сида спешно выскользнула в кухню, чтобы трижды там перекреститься от удивления. Слишком уж велико оно было! Подобный сюрприз можно было сравнить разве лишь с тем, что случилось больше года назад, еще до того, как ворота были усажены огромными гвоздями. Однажды, войдя неожиданно в комнату Жужи, матушка Сида застала там Жужиного ухажера; субъект этот расположился так, словно фотографироваться пришел: перед ним стоял полный бокал вина, а сам он, нахал этакий, пускал клубы дыма из самой драгоценной, с длинным чубуком, пенковой трубки его преподобия. И тогда, как и сейчас, матушка Сида не в силах была вымолвить ни слова. Казалось, швырни кто с улицы кирпичом и разнеси вдребезги весь ее фарфор, она не опешила бы так, как услыхав голос госпожи Персы. «Если меня вчера не хватил удар,— вспоминала позже госпожа Сида,— значит, буду жить по крайней мере на пятнадцать лет дольше покойной маменьки!»
— Мы, сказать по правде, решили без всяких церемоний нагрянуть к вам,— затараторила, вступая в комнату, матушка Перса; за ней шествовал поп Чира, а за ним уже Меланья. Выпалив это, матушка Перса спохватилась и продолжала: — Ах, извините! Ну и хороши же мы!
Мне говорят: «У отца Спиры гости». Ну, думаю, Лалика, верно, с ребятами приехала. А это... О, простите, тысячу извинений!..
— Ничего, ничего,— говорит с довольным видом отец Спира и встает.— Не Лалика, а еще более редкий гость и более дорогой. Пожалуйста, отец Чира, садитесь; садитесь, матушка Перса. Меланья, чадо, ты вот сюда, к Юце.
Меланья двинулась было в ту сторону, но матушка Перса, одернув ее незаметно, подтолкнула к другому стулу, рядом со стулом господина Перы, и, таким образом, справа от него оказалась Юла, а слева Меланья.
— До чего удачно получилось, что пришли,— говорит матушка Сида,— а я уже собиралась посылать за вами или предупредить, чтобы вы нас ждали.
— Вот видите, а получилось и так и этак, потому что, надеюсь, вы не откажетесь от приглашения пожаловать к нам на чашку кофе?
— С удовольствием, с большим удовольствием, если только, разумеется, согласится господин Пера,— говорит матушка Сида, и в это мгновенье матушка Перса кажется ей совсем зеленой.
— О, почту за честь для себя! — восклицает господин Пера.— Пожалуйста, располагайте мной по вашему усмотрению.
— Э, э,— тянет с довольным видом поп Спира,— как же хорошо вы сделали, что пришли. Сида, давай скорее чистые стаканы и вина похолоднее.
Затем он оборачивается к попу Чире, чтобы ответить на вопрос, каков сегодня церковный сбор, хвалит «Херувимскую», а учитель — проповедь.
Пока преподобные отцы беседовали друг с другом, молодой учитель сидел как на иголках между двумя красавицами. Господин Пера не принадлежал к числу салонных красавцев и балбесов, которые умеют сразу найтись в женском обществе, блеснуть дюжиной скучных и шаблонных заученных фраз и пленить простоватых женщин и которые умным женщинам обычно быстро приедаются, ибо, выложив сразу все, что знают, не в состоянии поддерживать по-настоящему интересный разговор. Нет, Пера принадлежал к разряду таких людей, которые кажутся на первый взгляд неловкими и молчаливыми, а раскрываются только в живом, интересном разговоре. (Такова была и Юла.) Язык у господина Перы точно прилип к гортани; ни слова не вымолвив, он взял забытый на столе нож и принялся разбирать фабричную марку. Ножи и вилки были старинного фасона, но хорошо сохранившиеся. Они появились давно, вместе с приданым матушки Сиды, но вынимались из буфета лишь в тех случаях, когда в гостиной снимали канифасовые чехлы со стульев, кресел и дивана, а это случалось только, когда жаловали гости.
Фрайлу Юлу не смущали паузы, но фрайла Меланья их не выносила и поэтому тотчас же защебетала:
— Ну, как вам нравятся, сударь, наши места?
— Необыкновенно, мадемуазель.
— Ах, вы говорите так только из любезности,— возражает Меланья.— Как может вам тут понравиться? Променять Карловцы, такое романтическое место, на эту равнину со скучными окрестностями!
— Ах, мадемуазель, как могут не понравиться столь красивые окрестности? — И господин Пера указал на своих соседок.
— Не слишком ли скоро, сударь? — замечает Меланья.
— Нет, почему же, это всегда дело одного мгновенья.
— Не знала, признаться, что карловацкие богословы такие любезники! — не унимается Меланья и украдкой ударяет Юлу веером.
— Поверьте, что я один из самых неловких и далеко не любезник и не льстец, а просто что правда — то правда.
— Юла, верно, что господин льстец?
— Конечно,— отвечает Юла.
— Как, и вы того же мнения? Значит, я в стане врагов?
— Ах! Неужели мы вам враги? А, Юла? — спрашивает Меланья из-за спины гостя, покачиваясь на стуле.— Ты разве враг господину Пере?
— Нет... отчего же? — лепечет Юла, заливаясь румянцем, и думает о том, какую бы найти себе работу на кухне или еще где-нибудь, чтоб только не сидеть тут.
— Вот видите,— говорит Меланья.
— Но вы во всяком случае.
— Ну, пока еще нет, но... со временем... может быть,— манерничает Меланья.
— Однако, мадемуазель,— замечает немного осмелевший господин Пера, осушив подряд два стакана,— я и не предполагал, что вы такая коварная.
— Ах, нет, нет, только в том случае, если заслужите.
— Тогда прошу вас заранее предупредить меня, чего я должен остерегаться! Чем я могу заслужить вашу немилость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38