сделает два тура по залу и непременно стрясется с ней беда — лопнет, например, на спине платье. И уже слышишь, как матушка Сида говорит, когда Юлу приведет кавалер и передаст матери: «Эх, обуза моя, удачница моя! Опять конфуз!» И бедняжке Юле уже не приходится танцевать,— посидит немножко рядом с матерью и другими дамами и марш домой, хотя бал еще в полном разгаре и сами матери, придя в раж, высматривают для себя кавалеров, и , Шаца, разойдясь вовсю, лихо отплясывает с выкриками «И-и-иу!». Всю дорогу проплачет Юла, проклиная
1 «Любомир в Иерусалиме» — дидактический роман сербского писателя Милована Видаковича (1780—1841).
2 «Ж еневьева» — легенда о Женевьеве Брабантской, обработанная несколькими немецкими писателями — М. Мюллером, Я. Тиком и др.
час, в который уродилась такой толстой. Меланья отличалась некоторой мечтательностью, сентиментальностью, а Юла, не знаю уже как сказать, была этакой немудрящей. Юла пела охотнее всего «Всходи, всходи, лилия белая», а Меланья из сербских — «Кто затронул твое сердце?», а из немецких больше такие, в которых клеймятся презрением мужчины и спрашивается, зачем они существуют на свете. И наконец, Юла была скромной, покладистой, богобоязненной девушкой, которая всех слушалась в доме, отца звала — папой, а мать — мамой; Меланья же звала родителей папа и мама и отличалась своеволием — все должны были ей подчиняться и делать так, как она хотела. Матушка Перса постоянно трепетала, боясь, как бы в сердцах дочь не сотворила чего над собой, ибо знала ее чрезвычайную нервность и впечатлительность. Меланья часто падала в обморок и была, по уверениям матушки Персы, склонна к самоубийству. Сколько раз кидалась она к колодцу, чтобы утопиться, но, слава богу, рядом неизменно оказывался пономарь Аркадий и успевал ее спасти. Однажды она все же чуть было не одела матушку Персу в траур: погнавшийся за ней Аркадий на бегу споткнулся о корыто и, растянувшись во весь рост, вспахал носом землю; пока он опомнился и поднялся, она свободно успела бы прыгнуть в воду, если бы, на счастье, не упала в обморок как раз у самого колодца. После таких случаев ей обязательно дарили что-нибудь — шляпку, платье или везли на бал в Бечкерек, чтобы деточка немного развлеклась и выбросила из головы «черные мысли», как обычно говорила госпожа Перса. Да и только что упомянутое фортепиано ей подарили после трех-четырех таких обмороков. Вот каковы были поповны. И, судя по тому, как нынче обстоят дела на белом свете, думаю, что все без исключения читатели заранее угадают, которая из двух одержит победу, и для них будет ясно, что именно так и должно произойти.
— А вы, мадемуазель, как я вижу, увлекаетесь чтением! — перелистывая книгу, отмечает господин Пера.
— О, это, знаете ли, моя страсть.
—Ах, упаси бог, сделайте милость,— вмешивается госпожа Перса,— ее прямо не оторвать, когда она примется за чтение! Пить и есть позабудет, если под руку попадется какая книга.
— Вечно вы преувеличиваете, мама! — возражает Меланья.
— Все она, дорогой господин Пера, перечитала,— не унимается матушка Перса,— все сербские, а сколько немецких! Возьмет после завтрака кйигу и только скажет: «Уж вы, мама, похозяйничайте сегодня на кухне!» — и как сквозь землю провалится. Я кричу: «Меланья, а Мела-нья!» — хоть бы что, нет ее! Ингу по комнатам, по всему двору, забегу к соседям, к госпоже Сиде: «Нет, скажет, с утра не приходила». Я опять за поиски, а она, что бы вы думали, забилась за шкаф и вся ушла в чтение, а потом всю ночь бредит: «О Эдмонд, мы должны навеки расстаться!» — «Что с тобой, голубка? — спрашиваю я.— Опять простудилась?» — «Меня жестокая судьба другому отдала!» — твердит она свое, и все по-немецки и, конечно, гораздо складнее! Редкую ночь не бредит какой-нибудь книгой. А я сижу на постели, плачу в темноте и кляну этих писателей, чтоб им пусто было вместе с их книгами! Разрази их гром! Сидит какой-нибудь голодранец, лентяй и бездельник, и строчит, деньги выуживает да сводит с ума молодежь...
— Да, сударыня,— говорит Пера,— может, вы и правы, но лишь до некоторой степени. Вы имеете в виду сенсационные романы, в которых все выдумка и ложь.
— Ну конечно! — подтверждает матушка Перса.— Вот как раз вчера Меланья читала мне про какой-то корабль, который утонул в море вместе с пассажирами, спасся только один, уцепившись за доску, да и тот на следующий день утонул. Так откуда, спрашивается, стало известно, что этот человек делал и о чем он сам с собой разговаривал, если никто не уцелел и этот единственный утонул в трех днях пути от берега? Доска только и осталась после него!
— Да, вы совершенно правы,— соглашается господин Пера и продолжает: — Вы говорите о романах, в которых изображены люди, каких не бывает на свете, и переживания совсем неправдоподобные. Это плод больной фантазии писателя. Я тоже против таких книг, как и всякий, кто знает, чего нужно требовать от хорошего романа. Однако, поверьте, есть и полезные произведения, в них, точно в зеркале, отражена картина жизни общества; есть романы, бичующие страшную его испорченность жестокой и неподкупной сатирой.
— Ну да... есть, конечно, и такие, не отрицаю, честь им и хвала,— говорит госпожа Перса,— но я все же завидую тем матерям, у которых дочери не увлекаются так страстно науками и чтением. «Боже,— твержу я себе,—
какая счастливая мать наша госпожа Сида!» Сколько раз говорила я вот этой моей: «Почему ты не берешь примера со своей старшей подруги Юцы? Ну скажи, видела ты ее когда-нибудь за книгой? Она всегда подле своей искусной хозяйки-матери, всему у нее учится, помогает ей как примерная дочка в хозяйстве — и огурцы солит, и пойло свиньям готовит, и мыло варит, и петухов скопит, и чем там еще ни занимается, а ко всему и стряпать учится, пока есть время...»
— Читает и моя Юла, ей-богу, хоть она и помоложе* Конечно, сказать правду, она не забирается в платяные шкафы, но все же читает, при мне читает! Нет, нет, читает она; вы ошибаетесь, моя милая, если думаете, что только ваша Меланья за книгой сидит! — едко возражает, перебив матушку Персу, матушка Сида, видя, куда та целит.— Да еще как читает, и все вслух!
— Если вы такая любительница чтения,— предусмотрительно вмешивается господин Пера, обращаясь к Ме-ланье,— могу вам предложить по-настоящему интересные романы, о которых критика высказалась весьма одобрительно.
— Очень бы вас просила об этом,— говорит Меланья.
— Попроси и ты какую-нибудь, горюшко мое! — шепчет госпожа Сида и украдкой изо всех сил толкает Юлу.
— «Труженики моря», например, или «Последние дни Помпеи»2, или «Путеводная звезда»3, которую издала «Српска омладина».
— Хочу вас попросить эту последнюю книгу для моей Юлы,— спешит заявить матушка Сида.
— С большим удовольствием,— говорит Пера.
— Если они по-немецки написаны,— вмешивается матушка Перса,— лучше дайте Меланье: она прекрасно говорит по-немецки и, когда прочтет, все расскажет и растолкует Юле по-сербски.
— Нет, сударыня! Все они на сербском языке, совсем недавно переведены. «Тружеников моря» перевел Джёр-дже Попович 4, «Помпею» — Лаза Костич 5. А «Путеводная
1 «Труженики моря» — роман французского писателя В. Гюго (1802—1885).
2 «П оследние дни Помпеи» — роман английского писателя Бульвера Литтона Эдварда Джорджа (1803—1873).
3 «Путеводная звезда» — омладинский альманах.
4 Джёрдже Попович (1832—1914) — сербский писатель, журналист, редактор сербского литературного журнала «Даница», выходившего в 1860—1871 гг.
5 Лаза Костич (1841—1910) —видный сербский поэт-романтик.
звезда» — сербский журнал, в нем есть прекрасная иШШ весть Косты Рувараца 1 об одном карловацком студенте. «Ах ты бестия, мерзавка этакая, не может не укусить!» — негодует про себя матушка Сида и косится на Перу и Меланью, которые, усевшись рядышком, принимаются разглядывать альбом.
— Перса, налей-ка винца,— говорит отец Чира.— Господин Пера, нуте-ка не стесняйтесь и не церемоньтесь, ничего не изменилось от перемены обстановки, мой дом и дом отца Спиры — одно и то же. Чтобы потом не жаловались на скуку.
— Благодарю вас. У меня приятнейшее развлечение, мы смотрим альбом,— отказывается Пера, у которого уже пот выступил на лбу и двоилось в глазах.
— Еще по одной,— настаивает отец Чира.— Разговор, как вижу, на убыль пошел.
Принесли вино, сменили стаканы и стали их наполнять. Матушка Сида была зла, как лютая змея; видя, что все ее расчеты пошли насмарку, она в бессильной ярости готова была на любую выходку.
И то, чего так опасался автор в предыдущей главе, произошло сейчас. Матушка Перса, разливавшая вино по стаканам, внезапно побледнела и, окаменев, воззрилась на матушку Сиду. Меланья, вместе с Перой разглядывавшая альбом, заметила это и, предвидя бурю, придвинулась к нему так близко, что ее волосы касались его лица. Пера расспрашивал, переворачивая страницы, а Меланья ему объясняла. Каких только фотографий здесь не было — женщины и мужчины всевозможных возрастов и положений, но больше всего было портретов Меланьи — в самых разнообразных позах, настроениях и костюмах, во все времена года; а против каждой ее фотографии красовались то молодой юрист, то студент-медик, то врач, то офицер — уланский, гусарский, пехотный, и даже один — что совершенно невероятно в Банате! — морской. На одной фотографии Меланья углубилась в чтение, а на нее смотрит с соседней страницы молодой медик; на другой — она с хлыстом, а напротив — усатый уланский офицер; на третьей она изображена на, фоне скалы, на морском берегу, а рядом фотография моряка; на четвертой — печальный осенний ландшафт, Меланья прислонилась к каким-то руинам, тоже печальная, мечты унесли
1 Коста Руварац (1837—1864) — сербский писатель и критик, известный деятель омладинского движения.
ее вдаль; на пятой — руки засунуты в муфту, над головой вьются пушистые снежные хлопья; на шестой — Меланья с тюльпанами и гиацинтами в руках; на седьмой — в легком, и даже весьма легком, одеянии, со снопом пшеничных колосьев, точно древняя богиня Церера.
Фотографий бесконечное множество. Какие-то исправники с усами; торчащими вверх, и торговцы с обвислыми усами; старушки, в буклях, в каких обыкновенно изображают Изабеллу, королеву испанскую; подружки в необъятных кринолинах; невесты рядом с гипсовым амуром; длинноволосые омладинцы в душанках с раскрытыми «Заставой» и «Даницей» на столике; вдовы с брошками, в которые вделаны изображения незабвенных покойников; групповые снимки людей, лица которых со стертыми ртами и носами, с нарисованными чернилами глазами напоминают фарфоровые суповые миски; и напоследок, в качестве завершающей, фотография знаменитого разбойника Шандора Розы, проводящего время на курорте в Куфштейне.
Пока они разглядывали фотографии, матушка Перса не сводила глаз с матушки Сиды, а матушка Сида — с пустого стакана, который она подняла и долго разглядывала на свет, поворачивая в разные стороны, потом раза два-три дыхнула на него и принялась вытирать своим чистым ситцевым передником. Автор не берется утверждать, был ли стакан грязным или чистым, ибо такие мелочи в состоянии заметить только соколиный женский глаз (даже и в очках), а матушка Сида была наблюдательна, весьма щепетильна и крайне чистоплотна.
— Проклятые мухи! — вполголоса произнесла госпожа Сида словно про себя.— Вот почему я всегда говорю, что зимой лучше.
— А что тут у вас приключилось, госпожа Сида? — осведомляется матушка Перса, вся позеленев от сдерживаемой злости.
— Да эта проклятая прислуга! Ни в чем нельзя на нее положиться!
— Знаю, знаю, милейшая госпожа Сида,— дрожащим голосом цедит сквозь побелевшие пересохшие губы матушка Перса,— а все же так не следовало бы поступать, дорогая госпожа Сида!
— Тхе! Разве знаешь, что тебя ждет впереди?.. Жаль, не прихватила с собой, лакея,— говорит матушка Сида, складывая руки на животе.
1 «Застава» и «Даница» — прогрессивные журналы того времени.
— Хм, так учила меня моя покойная, так воспитываю и я свою дочь Юцу,— прерывает ее матушка Сида, то и дело поглядывая на Перу,— лучше сказать с е й ч а с, чем если супруг или свекровь скажут ей потом! Второе, к чему я привыкла у себя,— это чистота,— продолжает госпожа Сида, побледнев еще больше, так, что даже ноздри у нее побелели, и снова поглядела на Перу (который, отложив альбом, стал перелистывать «Ринальдо Риналь-дини»), словно спрашивая глазами: «Разве не так?»
— Странно, госпожа Сида... раз вы такая чистюля... странно, что вы не прихватили из дому вместе с носовым платком еще и тряпку.
— Это вы обучены носовыми платками стаканы вытирать, если уж вам так хочется знать! — говорит матушка Сида, глядя на Перу, который вертится на стуле и переводит взгляд с одной попадьи на другую.
— Та, та, та, госпожа Сида... Перса. Какая вас муха опять укусила? — спрашивает отец Чира; занятый оживленной беседой с попом Спирой, он только сейчас заметил что-то неладное.
— А в чем дело? — интересуется отец Спира, от которого ускользнуло развитие диалога, потому что как раз в это время он сообщал отцу Чире, как долго думает откармливать кабана и когда его колоть.— Да что тут такое? Что это вы затеяли, как дети?
— А то,— рубит матушка Перса,— что на нее обычная блажь накатила, давно уже не бывало...
— Юца! — окликает дочку госпожа Сида, вся позеленевшая, встает и накидывает на себя шаль.— Пойдем домой; пора, пригнали коров.
— Полно, госпожа Сида, прекратите эту комедию! — останавливает ее отец Чира.
— Да оставьте ее в покое! — говорит поп Спира,— пусть лучше дома перебесится. Завтра же будет здесь...
— Нет, ноги моей больше не будет в этом поганом доме!.. Спира, сейчас же ступай домой!
— Эк договорилась! — замечает отец Спира.— Сиди, Юца, а мама пускай идет.
— Юца, налево кругом марш! — командует матушка Сида и, захлопнув дверь, плюет на нее.
Что оставалось делать Юле? Она поднялась, кротко и грустно взглянула на Перу и последовала за разгневанной мамашей.
— А если вы, госпожа Сида, такая уж чистюля, — кричит вдогонку выбежавшая матушка Перса,— приходите завтра после обеда, поможете и растолкуете все моей Эрже, как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38