А у него тут же глаза слезами наполнились, все только пояс да скуфейку поправляет и бормочет: «Но, но, говорит, куда опять заехала? Вовсе я так не думал, Перса, супруга моя! Люблю тебя паче всех пончиков на свете!» А мне даже жалко стало, что я его так огорчила,— и себя и оладьи проклинаю.
Матушка Сида ерзает на стуле от удовольствия, живот ее при этом так и колышется, и знай себе утешает:
— Э, матушка Перса, так уж этот свет устроен: всякого бог каким-нибудь талантом награждает: не в одних пончиках счастье. Но раз уж вам так загорелось и вы считаете, что я лучше вас их готовлю, то милости просим, когда угодно. Приходите в любое воскресенье перед обедом, захватите с собой и Меланью: она ведь уже взрослая не сегодня-завтра оказия может представиться, не худо и ей знать. Но, голубушка, услуга за услугу — хочу, чтобы и вам это кой-чего стоило!
— Пожалуйста, пожалуйста!
— Все покажу вам, только если научите меня делать мельшпайз, который называется «Осиные соты на дрожжах», потому что здесь, должна признать, вы настоящий мастер. А мой супруг любит его, как дитя швабское, прости господи.
Мучное блюдо {нем.).
140
— Хе, голубущка моя,— гордо отвечает госпожа Перса,— не всякому это дано! Тут нужен хороший учитель, а у меня он был! Нет на свете такого теста или мельшпайза, которого моя покойница мама, царство ей небесное, не умела приготовить. Сделает «Осиные соты на дрожжах», так уж, как говорится, хоть самого царя угощай! Господин Еротей Драганович хотел ей посвятить свою поваренную книгу. Вот как!
— Верю, голубушка.
— И как меня мама учила, так и я сейчас учу мою Меланью.
— Голубушка! И моя Юца такая: все умеет. И знаете, моя милая, разок увидит, как делается, сейчас же, душенька моя, бежит домой и начинает готовить. Есть у нее книга, целиком исписанная, красивый такой переплет, и написано на нем «Poesie»,— подарил ей на память господин Шандор, юрист из Кикинды. И ничего в ней не было напечатано, все листы чистые. А она, дитятко мое родное, как-то села и записала все соусы, цушпайзы 1 и мельшпайзы, как их готовить. Всю разлиновала и исписала, дитятко мое ненаглядное. Пишет что твой канцелярист! Вылитый отец! Кто ее возьмет, голубушка, тот по крайней мере будет знать, что берет хорошую хозяйку.
— Так, так, душенька моя. И я ее, поверьте, голубушку, никогда не отличаю от Меланьи и постоянно твержу своей дочке, чтобы только с ней дружила и с нее пример брала.
Вот так беседуют две попадьи.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой понемногу начинается сам роман и которую в то же время можно считать продолжением первой главы
Попы жили так же дружно, как и попадьи. Редко выпадал вечер, чтобы поп Спира не проведал попа Чиру либо поп Чира — попа Спиру. И попадьям и попам казалось, что весь день пойдет насмарку, если они не свидятся хоть вечером. Так оно бывало и зимой и летом.
Итак, как раз в ту пятницу, когда именно и начинается наша повесть, едва только отужинали, поп Спира
1 Гарниры (нем.).
поднялся, накинул большую зимнюю шаль попадьи, которой обычно пользовался весь дом, а в последнее время ею покрывали также кислое тесто для штруделя или пончиков, и направился к дому попа Чиры, стоявшему напротив, вернее — наискосок, а за ним попадья и дочка Юца: «Пошли посидим немного; рано еще на боковую!»
— О-о-о! — разнеслось по дому попа Чиры, лишь только гости переступили порог.— Какая радость, какая радость! — воскликнул поп Чира, поднимаясь из-за стола, смахнул с бороды крошки и направился к ним навстречу.— Вот хорошо, что надумали и собрались, а то мы, ей-богу, чуть было не уснули.
«Этакая бестия,— думает матушка Перса,— всюду свой нос сует. И зачем пришла? Ясно — поглядеть, что у нас к ужину. В самый раз угодила!» — терзается матушка Перса, но улыбается и говорит:
— Ах, ах, ну прямо как по заказу, до чего же приятно!
— А мы ждали, ждали,— говорит отец Спира,— не пожалуете ли вы к нам. А ежели вы не у нас, то мы у вас,— уж как вам будет угодно!
— Ах, отец Спира, что это вы в самом деле! Мы как раз с батюшкой беседовали, и я только успела сказать: «О господи, может, вспомнят, на наше счастье, да заглянут к нам. Как-то пусто, сиротливо без них!» Да садитесь же! Располагайтесь, пожалуйста, как у себя дома. Юца, душенька, присаживайся сюда, к Меланье,— знаю, вам всегда есть о чем поговорить.
Уселись.
Попы неторопливо потягивают винцо и играют по старинке в фирциг *, а попадьи вяжут или надвязывают синие чулки, из паголенок которых впоследствии делают весьма удобные и широко известные кисеты для табака, их даже в Сербию заносят какие-нибудь пильщики. А молодежь — фрайла 2 Юца и фрайла Меланья — все только чмокаются да смешат друг дружку. А о чем они разговаривают, один бог ведает,— пошепчутся и прыснут, обнимутся, да так и покатятся со смеху и хохочут до тех пор, пока мамочки не напомнят им, что это некрасиво! Так, под болтовню дочек, под сплетни мамочек и под чоканье стаканов папочек незаметно надвигается полночь. И вдруг слышится какое-то шипенье, покашливанье,
1 Род карточной игры (нем,)»
2 Барышня (искаженное нем).
^ЩШг*
хрипенье и затем раздаются удары. Это бьют стенные часы. Считают все, а отец Спира громко.
— Семнадцать! Ого! — удивляется Спира.— Сколько же это пробило?
— Семнадцать, а по-настоящему сейчас двенадцать... пять нужно со счета сбросить,— поясняет отец Чита,— и получится правильно.
— Да ведь раньше вы сбрасывали четыре?
— Э, раньше так было, а с некоторых пор этак. Сейчас вот этак начали, кто их поймет! — отвечает отец Чира.
— А почему вы их в починку не отдадите? — спрашивает отец Спира.— Часы-то ведь неплохие... могли бы еще послужить.
— Да ну их к дьяволу,— говорит матушка Перса, зевая и прикрывая рот рукой.— Чего мы только с ними не делали, куда не посылали, и все без толку.
— Неисправимы! — объявляет отец Чира.
— Не поддаются исправлению, упрямцы такие! Заладила сорока Якова одно про всякого,— подтверждает матушка Перса.— Иной раз до того доведут, что, кажется, схватила бы их да и вышвырнула на улицу!
И в самом деле, странные это были часы, сущий антик, как у нас говорят. Чуть поменьше иконы св. Георгия (покровителя отца Чиры), в неизменных розах на давно пожелтевшем циферблате с арабскими цифрами. Пользуясь тем, что разговор прервался и воцарилась полная тишина, не нарушаемая даже тикта-каньем, считаю уместным описать часы, дабы познакомить читателя с ними как с одним, так сказать, из персонажей сегодняшнего вечера. Часы были старинные. Помнит их матушка Перса с детских лет, с тех пор не расставалась с ними. В этот дом она принесла их как часть своего приданого. В те времена они были еще в полной исправности и шли точно, а сейчас их прямо не узнать — что называется ни богу свечка, ни черту кочерга; постарели, обозлились и вовсе из ума выжили: то надуются и молчат, словно свекровь зловредная, то расшумятся и трезвонят как попало. А найдет на них стих, обидятся ни с того ни с сего и по нескольку дней ни звука не издают, будто со всеми в доме перессорились. А потом в один прекрасный день давай бить без конца — колотят, как кузнецы в кузнице, бьют набат, точно в селе пожар.
— Что с вами? — обращается отец Чира к часам.— Болтливы что-то больно стали на старости лет. Сон вам, видно, потревожили, вот вы и растрезвонились! Интересно, сколько вы еще пробудете в добром настроении?
— Сколько? Пока опять что-нибудь не взбредет им на ум! Тут уж человек бессилен,— добавляет попадья.— Сплошное горе с ними, мученье, а лечить нечем.
И верно, кто только их не чинил, кто не налаживал, а им хоть бы что! Чинил их и сторож Лала, который научился этому ремеслу в Италии, попав туда солдатом, и кузнец Нова, ловкий и искушенный в этом деле человек, и бродячий часовщик-попрошайка в благодарность за то, что отец Чира спас беднягу от тюрьмы, куда его едва не засадили за кражу; неоднократно соседи возили их в Темишвар, отправляясь на хлебный рынок, и дома возился с ними всяк кому не лень,— и никакого проку! Вот и сейчас — навешена на них пропасть разных вещей, лишь бы шли, как приличествует порядочным часам. Чего только не подвешено к гирям — и половинка старых ножниц, которыми когда-то подрезали крылья гускам, чтобы не перелетали к соседям, и два огромных гвоздя, и пестик от ступки, и кусок подковы, и ручка от утюга,— а толку нет как нет,— все делают по-своему. Задурят и умолкнут, будто по принципу: «Все или ничего». Звука от них не добьешься, если даже вдобавок ко всем перечисленным грузам подвесить еще и матушку Персу, которая не раз в отчаянии говорила: «До того они меня довели, что я сама готова повиснуть рядом с ручкой от утюга, чтобы только ублажить их да поглядеть, станут ли они, шельмы этакие, бить!» А когда часы в духе, то перво-наперво захрипят, словно кашлять собрались. Сколько раз по ночам вводили в заблуждение отца Чиру.
— Опять вы, матушка, отвару из отрубей не выпили и будете кашлять всю ночь! — упрекал поп мирно спящую попадью. Но звук, обеспокоивший отца Чиру, издавали, оказывается, часы, вознамерившиеся пробить. А как начнут бить — подымут такой шум, что вся птица, кто куда, со двора разбегается. «Ну, затарахтели, дурни старые!»— сердито заметит его преподобие.
Так было и сегодня. Часы, пробив семнадцать раз, спустя четверть часа отбарабанили еще семнадцать и умолкли. Слышалось только тиканье маятника, который, казалось, что-то все строгал, как столяр.
Все молча переглянулись с улыбкой.
— Бог ты мой, уже двенадцать. Пора и по домам! Ну-ка, подымайтесь, идемте.
— Куда вы так рано? — останавливает матушка Перса.
— Да вот часы ваши, как видите, сами напоминают. Семнадцать! Если это рано, то когда же поздно?
— Да ну их к черту! — говорит матушка Перса.
— Ничего не поделаешь, голубушка,— отвечает матушка Сида.— Встать завтра нужно пораньше: стирки да уборки набралось — не знаешь, за что и браться... Сегодня уж не стала — пятница.
— Не надо бы тогда и приходить,— недовольно замечает матушка Перса.
— Знаю, голубушка,— защищается матушка Сида,— но ведь от вас не вырвешься, вы прямо в полон берете человека! Ну-ка, дети, будет вам болтать, оставьте что-нибудь на завтра!
А девушки как раз шептались о «хирурге» Шаце — какая у него прическа, как он плутовски поглядывает.
— Пройдет мимо — так и пахнет на всю улицу хорошей сигарой и душистым мылом,— говорит фрайла Меланья.
— До свиданья, до свиданья! — прощаются матери семейств.— Спокойной ночи! Приятного сна!
— Похоже, ночью дождичек будет: поглядите, как там, со стороны Бачки, нахмурилось. Полнеба обложило! — замечает отец Спира.
— Для кукурузы в самый раз, как по заказу,— откликается попадья Перса и, зевая, поднимает свечу.— Осторожнее, отец Спира, не споткнитесь о грабли! Чтоб ей пропасть, этой ленивой девке, опять их здесь бросила! Ох, уж эти слуги! Зазевайся только, весь дом перевернут!
— Ну, спокойной ночи! — повторяют девушки и целуются так, будто не увидятся завтра.
— Приятных сновидений, Меланья! — щебечет Юца.— Смотри, чтоб страшное что не приснилось, знаешь... о чем мы говорили...
— Ну-ну! Довольно уж, трещотки вы этакие,— ворчит отец Спира.— Итак, спокойной ночи!
— Вот напомнили мне девочки про сон...— начинает матушка Сида.— Минувшей ночью приснилось мне — до сих пор опомниться не могу! И откуда такое пригрезится? Приснись это моему попу, куда ни шло, я бы и не удивилась.
— Что же вам приснилось? — спрашивает, выходя на улицу, матушка Перса.
— Знаю, вы обязательно меня на смех подымите. Ах, мать честная! Подумайте только! Снилось мне, будто всю ночь напролет играла я в кегли с какими-то слугами да служанками. Но откуда эти кегли взялись, голубушка?
— В кегли играли?! — с недоумением переспрашивает матушка Перса и разражается таким смехом, что гаснет свеча.
— Заглянула утром в сонник (госпожа Сида украдкой от мужа с вечера засовывает под подушку сонник), а там и о кеглях и о слугах и служанках сказано одно и то же: «к далеким гостям» и просто: «к гостям». Все, как видите, к одному. Вот я и думаю, кто же это, господь с ними, приедет, кому до гощения в такое жаркое время, в самую страду?
— Охо-хо,— смеется матушка Перса.— До чего вы меня насмешили. Ясно представляю, ну просто вижу, как вы, толстуха такая, гоняете шары! Ах, мать честная!
— Сны — глупости! Явится к тебе завтра Глиша Сермияш порыскать в винном погребе — вот тебе и гости! — говорит отец Спира.
— Ну, спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая убедит читателей в том, что снам нужно верить, а сонники — покупать и читать, несмотря на то что ученые люди не верят снам и ругают сонники, ибо все произошло точь-в-точь так, как приснилось матушке Сиде и как растолковал сонник
В селе и по сей день не происходит ничего из ряда вон выходящего. Один день похож на другой. Жизнь течет довольно монотонно и сонливо, словно у старой бабки в запечье. Сейчас это так, а что же можно сказать о тех временах, когда еще не существовало ни «зонен-тарифа», ни железных дорог и прочих средств передвижения, а самыми значительными и крупнейшими событиями были те, что происходили по воскресеньям: то голову кому-нибудь проломят на гулянке, то коней у кого-нибудь угонят и свалят вину на бачван, которые-де перебирались ради этого вброд через Тису. Других новостей давненько уже не бывало.
1 Зональный тариф (нем.).
Самой свежей новостью, занимавшей село теперь, был слух, будто через несколько дней на смену старому приедет новый учитель. Ждали его, этого нового учителя, молодого богослова, каждый день. Старый учитель, господин Трифун, давно уже готовился уйти на пенсию и, право же, заслужил ее. Сейчас он уже на пенсии — заплакал, когда ему об этом сообщили, хоть это и не было для него неожиданностью. Даже и теперь, в каникулы, он каждый день наведывался в школу и разгуливал по двору, собрав вокруг себя детей,— как-то лучше он себя чувствовал среди шума и возни, к которым так привык за столько лет. А был он хорошим учителем. Лет сорок здесь учительствовал. Все, кто умеют читать и писать в этом селе, у него научились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38