.. Эх, мне бы сейчас те денежки и теперешний ум!
— Ну, а сейчас ступай. Когда его заколем, и тебе малость перепадет. Натушу капусты с кожицей, и пузырь получишь для кисета; а я тебе как-нибудь его обошью красной ленточкой. Ступай, мой козырь!
— Ладно, все сделаю, как накажете, только не упрекайте меня за эту малую толику ракии,— она же моя услада, мой бальзам! Моя единственная, так сказать, услада. А вам, невестушка, разве не холодно?.. Не дурно бы чем-нибудь погреться изнутри...
— Да ты только что сказал, что она тебя холодит; а сейчас уже греет?
— Э, если человек хороший, как я, у него всегда по-хорошему выходит...
— Ладно, уж дам тебе,— смеется Тинкуца и подносит ему стаканчик ракии, которую он выпивает единым духом.— Помоги мне: видишь, эти дни просто голову потеряла от стольких хлопот да глажки.
— Эх,— вздыхает, останавливаясь, погонщик,— как говорится:
Гладься, юбка, гладься смело, Ведь в субботу будет...
— Сейчас же ступай вон, протрезвись! — обрывает его Тинкуца.— Видали такого?
— Эх! — вздыхает старик, выходя, и вздох его полон меланхолии, почти обязательной для всех страстных любителей ракии.— Закатились, вижу, денечки погонщиков и свинарей! Нет больше ни ярмарок, ни магарычей; когда-то шли в Пешт на людей поглядеть, себя показать, а сейчас не нужны мы им, когда есть железная дорога... И кто ее придумал! Подтяжки бы ему швабские носить!..
«Но! Шарга, Пирош[ Но, милые! Пошли, касатики! Еще маленько по грязи пошлепаем!» — слышится голос Перы Тоцилова, щелканье кнута, и корчма остается уже где-то позади.
Отец Спира устраивается рядом с отцом Чирой, который, укутавшись в шубу, по-прежнему прикидывается спящим. И тот и другой шарят у себя в карманах: отец Чира, чтобы убедиться, на месте ли зуб, а отец Спира — не потерял ли он сверточек Аркадия. «Пройдоха вахлацкая,— думает Чира,— меня везет за десять, а его за пять сребров». То же самое думает и Спира: «Живоглот этот едет за пятьг а я за десять сребров. Он всегда так дешево ездит». Так размышляют оба попа. А Пера Тоцилов покуривает и, крепко закусив чубук, заводит беседу с лошадьми. Он доволен и обещает Шарге и Пирошу новые сапоги на заработанные двадцать сребров.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
повествующая о том, как путники ужинали и ночевали в гостеприимном доме ченейского священника по прозванию «отец Буря». В ней узел сплетений, развившихся в Ченее и Темишваре
Снова потянулась скучная дорога. Дождь перестал. Кони хорошо отдохнули, и Пера Тоцилов погнал их быстрей. Вот показалась ченейская колокольня, но до Ченея еще далеко, и дорога по-прежнему безлюдна. Так ехали они еще часа два с половиной, и лишь тогда стали попадаться навстречу поначалу телеги, а потом и пешеходы — какие-то швабы в деревянных башмаках; засунув руки под мышки, они шагали, точно гуси, один за другим, растянувшись вереницей.
Ченей уже близко.
Еще немного, и путники выехали на ярмарочную площадь. Миновали кладбище и, оставив позади Большой колодец у околицы села и Большой крест, покатили по Большой улице. Проехали и ее и еще засветло остановились у дома священника.
Перед поповым домом орава чумазых ребятишек играла среди мягкой утоптанной грязи. Один из них, увидав подводу, стремглав помчался к поповой калитке, бурей ворвался во двор и заорал во все горло:
— Отворяйте ворота! Гости!
— Чего ревешь, как осел! — оборвал его со двора хозяин, который, как всякий поп, больше предпочитал ходить в гости, чем принимать их у себя.— Если гости, так уж, конечно, не волки!
Ворота растворились, повозка въехала во двор.
— О-о-о! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — приветствует их хозяин.— Какая радость, какая честь!
— Здравствуйте! — слышится из недр шубы голос попа Чиры; он вываливается из повозки по левую сторону, и тогда вдруг появляется его голова, дымящаяся, словно вареный окорок, который только что вынули из котла.
— О, какое счастье, какое счастье! Вы ли это, достопочтеннейший?
— Мимоездом, правду сказать, мимоездом,— говорит отец Чира,— завтра тронемся дальше.
— Очень приятно! Чрезвычайно приятно!
— Завтра чуть свет тронемся,— подтверждает и Спи-ра, тоже вываливаясь из повозки и приближаясь к хозяину.
— О-о-о! Спира! — радостно восклицает хозяин.— Да ты ли это, Спира? О-о-о! Вот это здорово! Да ты ли это?..
— Э, нет, не я, а ты! — отвечает поп Спира, целуясь с ним троекратно самым сердечным образом.
— Пожалуйте, пожалуйте! Рокса! Глиша! Куда вы к черту запропастились? — орет хозяин, озирая двор.
На его крик выбегают Глиша и Рокса и принимаются снимать с повозки вещи.
— Ах, как я рад,— говорит хозяин.— Значит, завтра уезжаете? Ну, хоть немного этак на досуге поболтаем. Пожалуйте, пожалуйте в комнаты, располагайтесь.
Попы входят в дом. Пера чистит колеса и проклинает грязь. Глиша уводит лошадей в конюшню, а Рокса гоняется по двору за птицей.
И покуда целая дюжина соседской детворы, взобравшись в повозку, галдит, толкается, кувыркается и голосит, а в кухне ощипывают птицу и готовят обильный ужин, попы ведут беседу о всевозможных предметах. Хозяин догадывается по разговору, что у гостей размолвка — «не все козы на счету». На правах близкого друга отца Спиры поп Буря, улучив минутку, когда они остались на краткое время с глазу на глаз, спросил:
— Слушай, Спира, я кое-что примечаю!.. Сдается мне, что у вас с Чирой «не все козы на счету», а? Какого черта? Поругались, что ли, в дороге? В такую погоду не удивительно — на каждом готов злость сорвать.
— Эх,— вздыхает поп Спира,— поссорились мы как раз в ясный день, а мне он, чуть вспомню, черным представляется.
— Помилуй бог, как же это?
— Да... эти жены наши... Жены — как все жены!..
Натворили чудес, а мы вот расхлебывай! Кругом идет, а мне и того хуже...
— Ничего я не слыхал об этом, Спира!
— Стало быть, у фрау Габриэллы не хватило денег на подводу — услыхали бы и вы...
— Да что ты говоришь!..
— И... знаешь... уйдем-ка лучше куда-нибудь в другую комнату... не хотелось бы, чтоб нас прервали! Я спокойно тебе все расскажу, потому что это длинная история, а ты, как говорит псалмопевец, «единая моя надежда и опора».
— О-о! Да что ты! Что ты говоришь! — продолжает удивляться хозяин.— Ничего, как есть ничего об этом не слыхал! О-о-о! Конечно, от всей души, как не помочь? Хе-хе,— смеется он,— как не помочь, еще бы! Помнишь небось, Спира, как мы в семинарии куролесили, какие я серенады распевал экономке приходского священника! А? Не будь тогда тебя, солоно бы мне пришлось! Как не помочь! Только открой, в чем беда?
— Она, помнится, приходилась ему какой-то родственницей, а?
— Да, что-то в этом роде! Ну, пойдем!
Перешли в соседнюю комнату. Пока друзья беседовали, на кухне готовился ужин. Тут же, у плиты, сидел Пера Тоцилов и в компании с ченейским пономарем попивал комадару. Калякали о прошлогоднем урожае и закусывали лепешками, натертыми чесноком и намазанными смальцем, чтобы как-нибудь скоротать время до ужина. А между тем в ходе беседы выяснилось, что Пера Тоцилов и пономарь — свояки, вернее сказать — будут свояками, если только поженятся их родственники, которые живут до сих пор невенчанно.
Накрыли на стол, подали кушанья.
Направляясь с отцом Спирой в столовую, хозяин подбодрил его:
— Будь покоен! Как мне тебя не выручить! Помнишь, как ты меня вызволял из беды? Ну, ладно, ужин на столе.
Появился и поп Чира.
Преподобные отцы уселись, прислуживали им попадья, пономарь и Рокса.
Оба гостя сильно проголодались, а потому первую половину ужина помалкивали, уплетая за обе щеки. Разговор оживился, только когда на стол подали оладьи, пирамидами возвышавшиеся на двух тарелках, и когда выпито было не то по восемь, не то по девять стаканов. За-
говорили о церковных делах: о прихожанах, о венчаниях, крещениях и похоронах, о епископах и учителях, о старых и нынешних временах.
— Ну, как прихожане, хозяин? Не те, что прежде?
— Одно могу сказать: не дай бог хуже!
— Да неужто? — отозвался поп Чира.
— Что-то и мрет сейчас народ слабо, не так, как бывало... да и не родятся, как встарь,— сказал хозяин.— Мало родятся, потому, должно быть, и мало умирают.
— Да, да, вы правы, я это тоже заметил,— подтвердил Чира.
— Прошли старые времена,— говорит хозяин.— Помню, бывало, господи боже, в каждом доме полным-полно ребят, по девять Юговичей, не меньше. Как складно тогда получалось. Кто женится, кто замуж идет! Легко и приятно было тогда и священствовать. А ты вот нынче побудь иереем, когда все по таксе, по какому-то тарифу; нынче проживи, если сумеешь!
— Неладно, неладно! — отозвался поп Спира.
— Обойдите сейчас всех, из дома в дом, и ни у кого не найдете кучи детей, как в прежние счастливые времена,— все больше по одному, и то не всегда. Ежели в доме и есть девица, она того и гляди сбежит с каким-нибудь парнем, и попробуй потом заставь их венчаться по обряду нашего благочестия; а ежели парень, то норовит жениться на девице из другого села,— там и венчаются, а я остаюсь с пустыми руками... И сам не знаешь, что хуже.
— Верно, тяжелые времена! — снова отозвался Спира.
— Я все думаю,— разглагольствовал хозяин,— что всему виной наши епископы. Нет ныне таких владык, как в былые времена, не с кого иереям пример брать. Помню, в детстве, боже ты мой, чего-чего только не рассказывали про митрополитов Ненадовича и Стратимировича. Какая была силища! А какая дисциплина, какие строгости! Какая голова, боже мой! Ну и, конечно, раз другие владыки, так и священники другие и прихожане другие! Это была гроза, сущая гроза для духовенства — и белого и черного. Чуть прослышат про распрю какую между священниками, или, скажем, курил кто перед мирянами, или веселился в компании — ох, и тяжко тому приходилось! Ох, как тяжко!.. А буде какой вдовец возьмет домоуправительницу по примеру иноверных священнослужителей или иереи на соблазн стада переругаются — хотел бы я видеть того, кто посмел бы предстать пред его очами! За малейший пустяк карал немилосердно.
— Эх, негоже, когда и слишком уж свиреп. Господи, ведь люди мы, сосуд скудельный,— вот и грешим, случается: недаром сказано: «Никто же без греха, токмо един господь»,— неужто за это меня карать, как безбожные Содом и Гоморру? — говорит поп Спира, которому весьма не понравились разговоры о строгих епископах и архиепископах.
— А ежели, бывало, священник на священника епископу пожалуется, накляузничает,— продолжает хозяин,— да и миряне об этом проведают,— не дай господь! И еще вопрос, кому больше достанется — жалобщику или обвиняемому...
— Так, так, верно... но оставим эти разговоры! — замечает поп Чира.— Целый день тряслись на подводе, а теперь еще о таких вещах речь завели. Можно кратко заключить: ничего не осталось от прежнего — ни старых епископов, ни старых попов, ни старых прихожан, ни старых учителей...
— Как раз это и вертелось у меня на языке, достопочтеннейший,— подхватывает хозяин.— Можно ли терпеть то, что проделывают нынешние учителя? Все у них не так, как у людей! Ученики не смеют помогать пономарю,— не их, видите ли, это дело, ученики, мол, должны учиться. Правильно, нужно им учиться, но ведь они дети нашей святой церкви, возражаю я учителю, так почему бы им не послужить церкви и алтарю? И если бы я не знал, до чего они любят колокольню, какое им удовольствие доставляет виснуть на веревке! По целым дням не сходили бы с колокольни. Вот вчера как раз я всласть посмеялся. Спрашиваю одного: «Кем ты будешь, Пера, когда вырастешь болышж?» А он отвечает: «Йонамарем».— «А ты, Иво?» — «И/я тоже»,— говорит. «А ты. Живо?» — «Я буду носить первую тарелку».— «А ты, Ник?» — «Хочу быть дьячком».— «А ты?» — «Я буду пономарем».— «Я буду рипиды носить»... Послушать, все хотят служить только церкви. А они мне сказки рассказывают! Подумаешь, радеют они за грамоту! Ведь как славно было раньше: ребята на колокольне, пономарь мне дома по хозяйству помогает. А нынче приходится держать еще и... вице-пономаря!!! Хе, до чего мы докатились! Негоже, совсем никуда не годится это новое обучение. И один господь ведает, куда это нас приведет!
— Ну, спаси нас бог! — прерывает его поп Спира.
— Во спасение! — отвечает хозяин, чокается с ним и потом дважды с Чирой.
Пьют, беседуют и снова пьют. Отец Чира разрумянился и не только пьет, но и сам подливает и в свою и в хозяйскую чарку, словно он тут хозяин.
Беседа течет легко и оживленно, стаканы то и дело наполняются и пустеют. Хозяин потчует и чаще подливает отцу Чире, с которым меньше знаком: разок чокнется со Спирой, а с Чирой обязательно дважды. Обнесли и пуншем, который в то время пили во всех благородных, зажиточных домах.
Поп Спира вышел во двор распорядиться, чтобы Пера Тоцилов разбудил их вовремя, и пока он отсутствовал, а попадья возилась на кухне, хозяин вступил с попом Чирой в продолжительную беседу.
— А вы и не похвалились, достопочтеннейший: вас, полагаю, можно поздравить? Прослышаны мы, что... вы... так сказать, выдаете свою дочь, а?
— Как же! — говорит Чира.— Сразу после рождества.
— А, значит, правда? Э, ей-богу, жених получит хорошую хозяйку и, как говорится, спутницу жизни,— заявляет хозяин.— Жалко, что он не здесь, надо бы его поздравить,— ведь именно его и следует поздравлять: подумать только — получит девушку из такого дома!
— Но и он хорош,— замечает отец Чира.— И она получит, как говорится, хорошего друга! Я вполне доволен, вполне! — весело заявляет он и наливает себе и хозяину.— Итак, спаси нас бог!
— Во спасение! — Выпили до дна.— Кончил семинарию, не так ли?
— Да, кончил семинарию... с отличием. Поет просто на удивление, как царь Давид под арфу. Внешность, манеры — все, все!
— А много просит?
— Ни словом не обмолвился... ни словечком...
— Ну, конечно, умный юноша; стало быть, думает: самое ценное получил, а? Получил работящую и воспитанную девушку, примерную тещу и почтенного тестя, а все остальное, мол, на ваше усмотрение. Ну, значит, за здоровье жениха. Спаси бог!
Чокаются. Отец Чира пьет залпом и наливает себе еще.
— Ну, давайте чокнемся,— говорит хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38