..
— Позови своего покойного деда, проклятая бестия! — гремит со двора матушка Сида.
Преподобные отцы не разобрали последних слов, ни тот, ни другой, так как Меланья мгновенно кинулась к фортепиано и, заглушая все, заиграла и запела любимую отцовскую песню: «Ясный месяц над горою», — а потому не придали особого значения этой стычке, тем более что случалось это не в первый раз и, как полагали их преподобия, не в последний. Кроме того, после обеда оба преподобных отца были, по обыкновению, настроены весьма миролюбиво, а посему даже после этой сцены продолжали как ни в чем не бывало попивать вино и беседовать о хозяйстве.
— Пожалуйста, господин Пера, пусть это вас нисколько не смущает,— сказала матушка Перса.— Вы впервые видели ее в таком состоянии, и вам, конечно, все это кажется странным. Такая уж она... находит на нее... а в общем, уверяю вас, у нее доброе сердце, до завтра она обо всем позабудет. Поэтому развлекайтесь, пожалуйста. Вы слушаете? Как вам нравится игра и голос Меланьи? Для деревни — ей-богу, неплохо. Это любимая отцовская песня, но она знает и модные романсы. Верно, Николаич? (Так величала матушка Перса своего супруга при посторонних.)
— Что тут у вас произошло, Перса? — спросил отец Чира.
— Да ничего, господи! Матушка Сида разозлилась, когда я во второй раз предложила ей компоту. Знаешь ведь, она всегда такая, когда жарко и мухи надоедают.
— Боже! Неужто из-за этого?
— Ах, чудесная песня! — восклицает Пера, откидывая перстами упавшую на лоб буйную гриву.
— Забросила она музыку, редко играет. Хорошо еще, что хоть так. Раньше гораздо лучше играла! Некоторые пьески барабанит кое-как, словно по заказу. Разве что при посторонних удается ее уговорить, а так ни за что. Мы с таким удовольствием слушаем ее вместе с Николаичем. (Тут «Николаич» почесал затылок, но не проронил ни слова.)
— О, значит вам нужно почаще звать гостей,— говорит Пера.
— Да вот мы были бы весьма счастливы видеть вас почаще в нашем доме,— произносит матушка Перса,— и Меланья снова станет играть, как прежде.
— О, благодарю вас... я об этом только и мечтаю,— восклицает Пера.— С вашего разрешения, я возьму на себя смелость...
— Нам будет очень приятно. Милости просим, как только выберете свободное от занятий время,— продолжает матушка Перса.
— Прекрасно! Завтра я как раз обещал принести барышне книгу.
— Да пошли эти бабы к черту! Нам, мужчинам, полагается быть умнее. Из-за них, как говорится, и царство небесное потеряли. Упаси нас, боже! — говорит отец Чира отцу Спире; они чокаются и пьют.
— У меня как раз то же было на языке! Дай господи, чтобы все хорошо обошлось,— говорит довольный отец Спира, вставая.— Знаю ее отлично! До вечера перебесится! Ну, а теперь до свидания,— прощается он и выходит; поп Чира провожает его.
— К счастью, домашние более благоразумны и не потакают ей,— говорит Перса.— Такая невежа... Жаль только ребенка, эту Юлу; какое она может получить воспитание?
— О, барышня Юла и в самом деле симпатичная девушка,— заявляет Пера, которому комната показалась опустевшей после ее ухода; последний ее взгляд глубоко запечатлелся в его сердце.— Какой у нее кроткий взгляд, и до чего тиха, до чего стыдлива.
— И вам это нравится? — удивляется явно обеспокоенная матушка Перса.— Боже, господин Пера, какой же вы... Уж эта нынешняя молодежь! Первая встречная юбка...
— Да нет, поверьте... просто вспомнил песенку «У Ми-лицы длинные ресницы...» и это ее волнение... идеал сербки. И притом так застенчива...
— Простушка, скажите лучше, простушка,— отчеканивает матушка Перса.— Не за что ее осуждать, она славная девочка, хорошая девочка, красивая девочка. (Пера закладывает за уши свои длинные волосы и внимательно слушает.) Но, увы, все это только на первый взгляд. Ах, ей-богу, чего стоит красивое личико (а она не дурна), чего оно стоит, если девушка плохо воспитана? Красота уходит, а воспитание остается, как говорится, до самой могилы. Если умный человек задумал с кем век вековать, он, само собой, обращает внимание на первое, но, право же, еще больше на второе. Разве не так?
— Пожалуй, что и так...
— Ах вы! — грозит ему пальцем Меланья, снимает с груди цветок и бросает в него.— Знаете ли вы, что ни один ваш взгляд в ее сторону не ускользнул от моих зорких глаз? Берегитесь, господин Пера! Знаете ли вы, что значит задетое до боли самолюбие? Знаете ли вы, что в состоянии сделать пришедшая в отчаяние женщина?.. Даже если ей отвечали таким же вниманием, однако...
— Э, разве она, бедняжка, виновата,— вступает в разговор матушка Перса,— что ее бог такой создал, а мать так воспитала? Лепечет свои «да», «нет» и ни слова больше. Упаси бог, достанется такая мужу, который наукой занимается и которому и поговорить и отвлечься нужно.
— О, пардон! — прерывает ее, вскакивая со стула, Пера.— Все уже разошлись! Извините, я задержал вас. Первый визит — и так затянулся...
— Первый, но пускай будет не последним,— подхватывает госпожа Перса.
— Господин Пера, я всю ночь буду думать о вас, поскольку вы обещали мне книгу. Пока не принесете ее, буду думать о вас, только о вас.
— Ах, мадемуазель, если бы я не стремился увидеть вас как можно скорей, я долго бы не приносил ее... чтобы вы подольше обо мне думали.
— А чтоб не забыли, вот вам букет. Пускай цветы напоминают о моей просьбе и вашем обещании,— говорит Меланья.
— Он будет напоминать о вас...
— Кстати, господин Петрович,— перебивает его Меланья,— вы знаете «язык цветов»?
— Язык цветов? Не знаю, мадемуазель.
— Жаль! — говорит Меланья и так многозначительно смотрит на него своими черными глазами, что кроткое Юлино лицо раз и навсегда исчезает из его сердца. Пера опускает глаза.— Эх, а еще высшая школа!
— Да,— говорит Пера.— Гомилетика, догматика... эх!..
— Чего бы только мы с вами не прочли по этим немногим цветочкам!
— А вы, конечно, знаете? — спрашивает Пера, опустив взгляд к земле.— Почему же не научите?
— Что ж, хорошо, но только когда получу от вас букет, все вам объясню, тогда и научу, но с условием: чтобы никто-никто вас не экзаменовал... даже моя ближайшая подруга Юла.
— Ну что вы! — сказал он и грустно отмахнулся не спуская с нее глаз.
— Оставьте, оставьте,— перебивает его Меланья — знаю я мужское коварство!
— Уверяю вас...
— Поверю, но дайте мне основания, доказательства и время.
— И... значит, мне вас не беспокоить на этой неделе?
— Ах нет, нет! Завтра мы вас ждем.
— Хорошо,— говорит Пера.— Итак... целую ручки, сударыня,— и поцеловал госпоже Персе руку.— Мое почтение, мадемуазель Меланья,— пожал ей руку и, осмелев, как осмелел бы всякий богослов в таком состоянии, испуганно и тихо добавил:— Спокойной ночи, милая...
Меланья ответила ему сердечным рукопожатием, и осчастливленный Пера вышел, провожаемый матушкой Персой и Меланьей.
— Просто не знаю, чего бы я ни дала,— сказала матушка Перса, убирая со стола чашки и стаканы после «приема»,— чтобы очутиться сейчас в доме отца Спиры и этак со стороны поглядеть и послушать, как скачет и беснуется эта мужицкая бестия!
— Боже мой! Они, бедняжки, укатились отсюда скорей, чем пришли,— говорит Меланья.
— А что же в конце концов произошло, Перса? — спрашивает, входя в комнату, отец Чира.
— Что произошло?.. Я виновата, что дочь ее даже повернуться не умеет! А когда советую: «Воспитывайте ребенка, госпожа Сида, это сейчас необходимо: без немецкого воспитания сегодня ни шагу не ступишь»,— она того и гляди глаза выцарапает... Вот и результат! Мое предсказание сбылось, потому что я никогда зря не болтаю... Фортепиано, вязанье, вальс и немецкий...
— Ладно, ладно, видно еще будет, какая ты умная,— и поп Чира досадливо отмахнулся.
— Поди-ка ты отсюда со своей люлькой,— говорит матушка Перса,— мы проветрим немного комнату.
— И что тот молодой человек подумал?
— Что подумал, то и сказал, а ты марш во двор,— заявляет матушка Перса.
— Не можешь без фокусов,— бросил отец Чира, набил трубку и вышел.
— А ты, мое дитятко, теперь смотри уже сама, как тебе быть! Все идет как по маслу! Пленила ты его и те перь не отпускай ни на шаг.
— Не беспокойтесь, мама! Предоставьте это мне. Не напрасно я была в пансионе!.. Влюблю его в себя, как донна Игнация дона Мариана в «Любовном напитке»
— Эх, обуза ты моя! — простонала матушка Сида, когда они очутились дома.— Лучше бы я пень родила, чем тебя! От пня хоть какой-то прок... сидела бы и отдыхала под старость... а от тебя никакого!
— Мама, подогревать ужин? — смиренно спросила ее Юла.
— Ох, она еще об ужине думает! — завопила матушка Сида, вытаращив глаза.— Другая на твоем месте взывала бы: «Расступись и поглоти меня, земля!» — а ты хоть бы что, словно ничего не случилось!
— Вы же знаете, как папа сердится, когда ужин не вовремя.
— Нет, почему ты не разговаривала?
— Да я же разговаривала,— ответила Юла.
— «Я же разговаривала!..» О чем ты разговаривала? Ну-ка, о чем?
— Отвечала, что спрашивал.
— Молодой человек образован и воспитан, приехал из города (из Карловцев, несчастье ты мое!), думает: «С кем же еще здесь и поговорить, как не с поповой дочкой». А она, гляжу, уселась, как засватанная из Баната, уставилась в угол и только «да»... «нет».
— Но, мама...
— Прочь с глаз моих, смотреть на тебя тошно!
— Не ругайте меня, мама,— просит Юла, закрыв лицо передником и заливаясь слезами.
— Молодой человек ее по-хорошему спрашивает, а она как истукан, как святая Бона в костеле — ни слова.
— Да если он о разной чепухе спрашивает,— упрямо твердит Юла.
— Чепуху ему и отвечай! — обрывает ее матушка Сида.— «О чепухе спрашивает!..» О чепухе и я с твоим отцом когда-то разговаривала, и, слава богу, как видишь, чего нам не хватает? Не разговаривай мы о чепухе, так и не поженились бы!.. Уж конечно, не о Доситеевой философии беседовали!..
1 «Любовный напиток» — комическая опера итальянского композитора Доницетти (1797—1848).
«О чепухе спрашивает!» Видали вы такую простофилю?! Наверно, уж не станет тебя спрашивать, сколько свинья поросят принесла!
— Да, но он надо мною насмехался...
— Убирайся с глаз моих, посмешище всемирное! Другая, случись такое с ней, плакала бы, глаз не осушая.
— Я пойду к Жуже.
— Иди куда хочешь, если ты такая никчемная! Ужинали молча. Отец Спира усталый, матушка Сида
злая, а Юла словно пришибленная,— уж очень как-то все нехорошо получилось. Господин Пера так ласково на нее посматривал, и ей было так приятно, но не нашлась, не придумала, что сказать... Поэтому все молчали. Юла с нетерпением ждала минуты, когда останется одна, чтобы досыта наплакаться, подобно всякой незадачливой девушке, которая сеет базилик, а собирает полынь. Матушка Сида, едва дождавшись, когда Юла ушла стелить постели, сказала:
— Видал, какова бестия?
— Какая бестия? — устало спросил отец Спира.
— Да твоя разлюбезная матушка Перса!
— Ну, что же я видал?
— Боже, Спира, значит ты уже все забыл?
— Ах да! Э, не следует принимать так близко к сердцу!
— Значит, я принимаю близко к сердцу!.. Да ты же сам видел, как они насели на этого несчастного юношу, а нашей Юце слова не дали промолвить...
— Ну и пускай! Что за беда! Завтра, послезавтра наговорится досыта. Если дело в разговоре, то за вашим братом это никогда не пропадет.
— Хорош отец, ничего не скажешь! Да куда уже нашей тягаться с той?! Как в тот раз на балу, так и везде и всегда... вечно наша остается на задворках. Видала я ту на балу! Конечно, танцуют по-всякому... но она, это ее отродье... уж она... сущая дочь Иродиады, погубившая, господи прости, такого славного святого.
— Брось, не городи чепухи.
— Это ты чепуху городишь!
— Да я и не сказал ничего; видишь, дремлю, спать хочется.
— Ступай, чтоб тебе не проснуться,— рявкнула матушка Сида.— Сегодня все точно белены объелись! Ступай на улицу, что ты тут дымища своей трубкой напустил!
Так выгнали и другого попа курить во двор.
В ту минуту, когда ночной сторож Нича, проходя под окнами попа Спиры, протрубил одиннадцать раз в рог, возвещая засыпавшей улице и всему селу, что пошел двенадцатый час, матушка Сида, страдая от жары, подняла голову и спросила Спиру, лежавшего у другой стены:
— Спира! А Спира! Ты спишь?
— А?
— Спишь, спрашиваю?
— Сплю, оставь меня в покое...
— Разве господин Пера должен взять именно Чирину Меланью, получив место учителя?
— А?
— Фу ты,— вздыхает матушка Сида.— Должен ли учитель взять Меланью?
— А зачем старику две жены?
— Ух, да не старый учитель, а новый, господин Пера...
— А-а, он!.. Не должен...
— Может, значит, какую захочет?
— Может, если захочет, взять и нашу Жужу... Не мешай спать.
— Ну, ее-то не возьмет! О боже, боже! — зевая, бормочет матушка Сида, потом крестится, надвигает покрепче ночной чепец (она надевала его украдкой, уже в темноте, потому что отец Спира терпеть не мсг этих швабских чепцов), а с улицы доносятся неторопливые шаги ночного сторожа Ничи, который лениво бредет и громко зевает где-то в отдалении.
Этим закончился сей воистину бурный день.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
из которой читатель убедится в истинности слов древних поэтов и философов, а именно, что все зло на этом свете (от Адама и до наших дней) проистекает от той половины рода человеческого, к которой принадлежат^ госпожа Сида и госпожа Перса, потому что из маленькой искры мехами их злобы и ненависти раздут ужаснейший пожар. В этой же главе повествуется о том, что произошло на другой день и в последующие после известных нам обеда и «приема»
Весь следующий день отец Спира провел на выгоне, на виноградниках и нивах, вот почему совсем позабыл о вчерашнем происшествии и после ужина, взяв трубку и кисет, сказал попадье:
— Не пройтись ли нам на ту сторону?
— Нет, только не туда! — отвечает матушка Си да.— Бог с тобою, Спира, что тебе «на той стороне» понадобилось? Разве мало тебе вчерашнего?
— Э, все выветрилось, чуть только вышел в поле! А в конце концов... и не обязательно каждый день пить, просто повидаемся, поболтаем...
— Ах ты господи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38