Разумеется, и нам хотелось бы жить вместе с мусульманами. Но как объединиться? К кому обратиться?
— Обратитесь к хакиму. Говорят, Асадулла-хан приехал. Соберитесь все и идите к нему на поклон, скажите, что нуждаетесь в покровительстве афганского эмира...
Бай наконец поднял на меня глаза и уверенно сказал:
— Разумные слова... Правду вы говорите! Мы так и сделаем!
Когда время подошло к одиннадцати, я распрощался с туркменами и прошел в гостиную Абдуррахмана. Почти сейчас же пришел и он сам. Мы выпили по бокалу холодного вина, и нам стало немного легче. Эту ночь мы условились провести у Секине-ханум, чтобы хоть на время отвлечься от бесконечных забот. Я был уже один раз у нее в доме и не жалел, что посетил ее. Секине-ханум была гостеприимна и жизнерадостна. Она играла на таре, пела и танцевала. К тому же обладала приятной внешностью. Хотя ей было уже за сорок, она еще не потеряла обаяния: была подвижна, весела, нежна. Абдуррахман уже давно был с нею в близких отношениях. Секине-ханум охотно принимала его у себя в доме. Принимала поздно ночью, тайком, со множеством предосторожностей. Абдуррахман доверял ей, проводил у нее весь свой досуг.
Иногда я задаю сам себе вопрос: чего в мире больше— тайных или явных дел? Вероятно, тайных больше. Только мы не всегда можем раскрыть их. Поэтому и кажется, что их мало, что они редки. В действительности же весь земной шар — сплошной клубок тайн. Один бог знает, сколько нитей в этом клубке. Казалось бы, какие тайны могут быть у Абдуррахмана? Купец! Его занятие — покупать и продавать. И все! Но нет, не все... Мне не к чему говорить о тех его больших делах, какие он совершает в глубочайшей тайне. Но вот его повседневная, домашняя жизнь. У него есть жена, с которой он состоит в формальном — так сказать, законном — браке. Это Зинат-ханум. А сколько у него жен неузаконенных? Знает ли счет им кто-нибудь, кроме самого Абдуррахмана? О том, что у него в Карачи есть вторая жена, знают самое большее трое-четверо. Ну, допустим, десять человек... А кто видел его наложницу в Мешхеде? А кто сосчитал, сколько дверей в самом Герате, куда он входит тайно, после того как люди улягутся спать? Не знаю... Я знал только одну из этих дверей. Это была дверь дома Секине-ханум...
Секине-ханум приняла нас, как всегда, радушно, с распростертыми объятиями. Я вручил ей специально привезенный из Мешхеда подарок, и она с радостью приняла его. На ней было сшитое из зеленого шелка
сари — одежда индийских женщин. Может быть, оттого она показалась мне несколько выше ростом и стройнее, чем прежде. Волосы и даже ресницы у нее были подчернены сурьмой, пальцы рук, запястья — в драгоценных кольцах и браслетах. Признаться по правде, ни сурьма, ни румяна ей не шли, они только, искажали ее природную красоту. Да и к чему красивым женщинам искусственные прикрасы? Разве может заемная красота спорить с естественной?
Секине-ханум пригласила нас в дальние покои. Обширный зал был специально предназначен для пиршеств и веселья. На плотные афганские ковры были постланы изящные туркменские коврики. Поверх них были разбросаны мягкие тюфяки, большие и маленькие бархатные подушки. Суфра ' посредине была уставлена подносами со всевозможными сладостями. К деревянной тахте в дальнем углу были прислонены тар и домбра.
Как только мы вошли, Секине-ханум хлопнула в ладоши и воскликнула:
— Закройте глаза!
Мы зажмурились. Спустя мгновение опять послышался тот же веселый голос:
— Откройте глаза!
Со смехом мы открыли глаза. Прямо перед нами, потупясь в застенчивой улыбке, стояла стройная, красивая женщина средних лет.
Секине-ханум познакомила нас:
— Нергиз-ханум! Первая после меня красавица в Герате!
Мы пожали ей руку.
Нергиз-ханум понравилась мне с первого взгляда. Ее естественная, сердечная улыбка, ее манера в разговоре смущенно потуплять голубые глаза невольно вызывали симпатию. По сравнению с Секине-ханум она была моложе, изящнее, нежнее.
Пирушка началась. Вино и коньяк подняли настроение, все оживились. Секине-ханум взяла в руки тар, а Нергиз — домбру. Послышалась своеобразная восточная мелодия. Честно говоря, я не испытывал особого удовольствия от этой музыки, но делал вид, что слушаю с интересом, и после каждого номера награждал испол-
нительниц одобрительными возгласами. Потом Секине-ханум запела вполголоса. Сначала она спела индийскую песню, затем несколько афганских. А под конец исполнила две-три персидские народные песни. От пения перешли к танцам. Я чувствовал себя превосходно. Теперь мне хотелось поближе подсесть к Нергиз, поговорить с нею наедине. Секине-ханум, должно быть, по моим глазам прочитала желание, проснувшееся во мне, схватила Абдуррахмана за руки и сказала, увлекая его в другую комнату:
— Я купила нынче изумительную вещь. Если не испугаешься цены — пойдем, покажу.
Шел третий час ночи. У меня не хватало уже ни времени, ни терпения соблюдать ложную скромность. И вообще нужна ли она?
Делая вид, что я совсем опьянел, я без дальних церемоний схватил Нергиз за руку. Она вздрогнула всем телом, словно по нему пробежал электрический ток. Потом внимательно посмотрела на меня и снисходительно улыбнулась:
— Вы хоть спросили бы, кто я такая, господин полковник!
Признаться, я не ожидал такого обращения — «господин полковник»... И это было сказано так уверенно, что не оставалось места ни для каких уверток. Боже праведный! Откуда она меня знает? Неужели Абдуррах-ман допустил оплошность в разговоре с Секине-ханум? Нет, это невозможно! Так, может быть, афганцы готовят мне западню?
Я быстро овладел собой и снисходительно ответил в тон моей собеседнице:
— Я вижу, ханум, вино сильно на вас подействовало. Вы обратились к какому-то полковнику. Кто же этот полковник?
— Вы.
Мне оставалось только беспечно рассмеяться:
— Да услышит ваши слова аллах! — Разве это не правда?
— Нет, может быть, и правда. Неужели слова женщины, притом такой наблюдательной, как вы, могут не попасть в цель? Так, значит, я — полковник... Ха-ха-ха! ..
Мой пустой смех — я и сам чувствовал, что он
пустой, — видимо, не понравился Нергиз. Остановив на мне долгий взгляд, она без смеха и даже без улыбки сказала:
— К какому-то дайханину пришел однажды такой же, как вы, гость. Хозяин уложил его спать на полу, а сам расположился на топчане. Среди ночи гость громко рассмеялся. Хозяин спросил его: «Что случилось? Почему вы смеетесь?» — «Во сне я свалился с высоты и ушибся»,-—ответил гость. «Люди падают с высоты вниз. А разве вы падаете снизу вверх?» — спросил хозяин. «Вот потому-то я и смеюсь», — ответил гость. Ваш смех, господин полковник, похож на смех того гостя.
Я никогда еще не получал такой пощечины от женщины. Не сразу нашелся даже как ответить. Решил отделаться шуткой:
— Браво, ханум... Я вижу, вы основательно наострили зубы, прежде чем прийти сюда. Я — ваш пленник. Распоряжайтесь мной — я в вашей воле!
Мой шутливый тон не подействовал на Нергиз, она продолжала так же серьезно:
— Не подумайте ничего дурного. Я увидела вас в городе, когда вы ехали в автомобиле. Помните, на повороте, возле резиденции хакима, вы чуть не опрокинули наш фаэтон? Хорошо, что ваш шофер оказался искусным водителем, а то не бывать бы сегодняшней нашей встрече.
Она говорила правду: действительно, сегодня, проезжая мимо дома хакима, мы чуть не опрокинули чей-то фаэтон. Отпираться не к чему!
Нергиз продолжала:
— Вы проявили большую учтивость. Вышли из машины и попросили извинения. Мы поблагодарили вас в душе.
Я постарался отвлечь внимание от своей особы:
— Простите, ханум... Кто вы? — Это для вас имеет значение?
— Конечно!
— Не думаю. — Почему?
— Вы это знаете лучше меня.
Я пытливо заглянул в самые зрачки Нергиз. Ее красивые, живые глаза были тревожны; по всему было вид-
но, что в глубине души она затаила обиду. Бог мой, кто же это? С кем же я встретился?
Я попытался осторожно отвести от себя камень, брошенный рукой ханум. Но она опередила меня:
— Не утруждайте себя, стараясь найти ответ. Вы — мужчина. Для мужчин в жизни открыты все двери.
— А для вас? Для вас закрыты?
— Конечно... Для нас на каждой двери множество потайных замков. Честь, совесть, стыд... Как перешагнешь через них?
Я снова деланно улыбнулся:
— А вы, ханум, интересная женщина. Вернее, настоящий философ. Клянусь, в каждом вашем слове заключен большой смысл.
— Не смейтесь, полковник! — От затаенного негодования губы Нергиз задрожали. — Я знаю, с женщинами, да еще с женщинами в чачване, вам нелегко разговаривать серьезно. Но чачван — не вечный наш удел. Мы тоже люди. У нас тоже есть мысли, чувства, желания...
Я налил себе и ей коньяку и пододвинулся поближе к Нергиз, стараясь отвлечь ее от не соответствующих моменту мыслей.
— За ваше здоровье, ханум! За ваши пленительные глаза!
Женщина вдруг отставила свой бокал и заглянула глубоко в мои глаза, как бы стремясь прочесть в них мои мысли.
— Я, господин полковник, задам вам один вопрос. Вы ответите мне прямо, не лукавя?
— Можете не сомневаться, ханум. Говорите!
Нергиз некоторое время сидела молча, опустив голову. Затем медленно подняла веки и с трудом проговорила:
— Если вам изменит человек, которому вы доверились всей душой... Растопчет честь вашу... Как вы поступите?
Опять философия! Опять высокие материи! Я решил ответить действием. Крепко схватил обе руки Нергиз, заглянул в ее полные волнения глаза и с силой привлек ее к себе, говоря:
— Я тоже растопчу его! Я тоже не отступлю! Нергиз, видимо, не ожидала такого ответа. Растерявшись от неожиданности, невольно прижалась к моей
груди. Затем откинулась назад и, словно вырываясь из когтей хищника, громко закричала:
— Нет, нет!
Я невольно разжал объятия.
Только на следующий день я узнал, кто такая Нер-гиз-ханум. Оказалось, что она—жена Исмаил-хаиа. Я хорошо знал хана и был искренне удивлен, что Нер-гиз может искать развлечений, подобных вчерашнему. Но потом понял: для этого была важная причина —хан взял себе другую, молодую девушку, ссылаясь на то, что от Нергиз у него нет детей. Говоря словами Нергиз, хан «растоптал ее доверие». Бывает ли недуг тяжелее, чем ревность! Бедняжка, оказывается, приходила, чтобы огнем погасить огонь. Перешагнуть порог верности... Вернее, перешагнуть в неверность. Но у нее, видимо, не хватило сил. Ну, не беда, не хватило сил сегодня — хватит завтра!
И вот сегодня — встреча с Асадуллой-ханом. Он прислал сказать, что примет меня в шесть часов. Я заранее обдумал все аспекты беседы с ним.
В пять часов пришел Абдуррахман, сообщил, что к Герату скоро подойдет караван, вышедший из Кандагара. Нам предстоит отправиться в дальнейший путь именно с этим караваном. Я посоветовал Абдуррахману не вводить караван в город, а направить его на Мазари-Шериф. Затем мы обсудили вопрос о князе Дубровин-ском. Мы собирались взять князя с собой, а хаким хотел отправить его в Кабул. Абдуррахман сказал, что встречался кое с кем из полиции и что, если подкинуть куш посолиднее, удастся выкрасть князя и увезти. Было решено осуществить эту операцию.
Без десяти шесть я направился к Асадулле-хану. Я знал, что на Востоке высокопоставленные особы любят торжественность. Поэтому, несмотря на жару, надел мундир, нацепил даже свои ордена. Но Асадулла-хан вовсе не походил на человека, поджидающего гостя. Когда я прибыл к нему, он играл в теннис. На нем была белая сорочка с открытым воротом, рукава сорочки зз-
катаны. Он, видимо, всецело был ноглощен игрой; на круглом смуглом лице его сверкали капельки пота.
Хан поздоровался со мной дружески, как со старым приятелем, познакомил со своими приближенными. Затем, взмахнув ракеткой и указывая на теннисный корт, огороженный со всех сторон проволочной сеткой и обсаженный цветами, весело проговорил:
— Военные — народ боевой. Если у вас есть желание сразиться, полковник, — прошу на поле.
На намек хана я ответил вежливой шуткой:
— Если военных не трогают, скромнее их нет никого на свете. Но, к сожалению, они не хозяева своей воли. Хотя кривая сабля в их руках, распоряжаются ею политики!
— Браво, полковник! — Асадулла-хан удовлетворенно погладил влажные черные усы. — Вы когда-нибудь видели плачущих крокодилов?
Я пожал плечами:
— Нет, не видел.
— Мне тоже, в общем-то, не приходилось наблюдать этого, — кивнул хан, — но я слышал, что крокодил плачет, когда заглатывает свою жертву. — Он помолчал и добавил: — Вы не усматриваете здесь никакой аналогии?
Я почел за лучшее ответить неопределенной улыбкой. Мы прошли в просторный зал, обставленный по-европейски. Асадулла-хан заговорил снова:
— Только что я узнал, что ваши войска вошли в Закаспий. Да... И меня интересует один вопрос: чем вы, полковник, можете оправдать эту операцию? Ведь вторжение в Закаспий нельзя расценить иначе, как самую откровенную интервенцию, не так ли?
Теперь мне стало ясно необычное поведение хана и тайный смысл только что сказанных им на теннисном корте слов. Его явно волновала наша закаспийская операция. Он старался сдерживаться, однако и тон, и беспокойный взгляд хана выдавали его истинные чувства. То, что я приписал было веселому настроению моего собеседника, принимало совершенно иную окраску.
— Пока вы ищете дипломатическую формулировку ответа, я расскажу вам одну историю, — продолжал Асадулла-хан. — Был некий правитель, который неизменным атрибутом своей власти считал ременную плеть. Он размахивал ею направо и налево, стегал всех, кто
подвернется под руку, совершенно не думая о том, насколько это ощутительно. Но когда плеть оставила след на его спине, почувствовал, что это весьма неприятно. Надеюсь, полковник, я выражаюсь достаточно ясно? Вы поняли меня?
Да, он высказывался довольно откровенно. Я понял его, как понял и то, что, действуя напрямик, в лоб, я рискую не выполнить возложенную на меня миссию. Поэтому я постарался ответить как можно сдержаннее:
— Я считаю, ваше превосходительство, что при нынешней смутной обстановке в Туркестане вряд ли кому-нибудь придет охота вмешиваться в тамошние дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51