Простыла, должно быть. Сегодня в первый раз поднялась с постели, — пояснила она, обращаясь ко мне.
Я взял Екатерину за руки, усадил на диван и сам опустился рядом. Софья Антоновна подхватила под руку Элен и увела в соседнюю комнату. Художник, видимо, тоже понял, что его присутствие нежелательно, и, глядя на Екатерину, сказал:
— Если позволите, я тоже пойду к себе, поработаю.
Именно об этом я и молил бога: чтобы художник поскорее удалился. Но Екатерина не согласилась. Указав на кресло рядом с собой, она мило улыбнулась:
— Доктор запретил вам работать по вечерам. К тому же полковник не каждый день бывает у нас в гостях. Садитесь... и знакомьтесь.
Кэт хитрила. Вернее, хотела подразнить меня. Поэтому я перешел на французский язык:
— Не стоит задерживать занятого человека. Мы еще найдем время для знакомства.
Художник, оказывается, понимал по-французски. Неприязненно взглянув на меня, он криво усмехнулся:
— Господин полковник прав: не стоит задерживать занятого человека.
Екатерина озабоченно посмотрела на меня. Затем, обращаясь к художнику, возразила:
— Я, Борис Евгеньевич, ваша опекунша. Без моего разрешения вы никуда не смеете уходить. Сидите!
Художник неохотно сел. Признаться, я был рассержен таким оборотом дела. Екатерина капризничает или она действительно не хочет оставаться со мной наедине? Что делать? Я решил не замечать художника. Повернулся к Екатерине:
— Кэт! Я только что приехал. Как только переоделся с дороги, сразу поспешил к тебе. Может быть, ты уже забыла меня? Но, поверь, я тебя не забыл. С тобой вдвоем мы прошли тяжелый путь. Ты была самой моей верной спутницей. — Я умышленно придавал разговору интимный характер.
Екатерина нисколько не смутилась. Чуть приподняв ресницы, она внимательно посмотрела на меня. Затем укоризненно улыбнулась:
— Вы, полковник, интересный все-таки человек!
— Я — интересный?
— Да... Бог оказался к вам щедрым: тонкий политик... знаменитый разведчик... искусный оратор... неутомимый донжуан...
— Ха-ха-ха! — Я постарался смехом заглушить ядовитую иронию Екатерины. — Когда же вы обнаружили у меня такие разнообразные способности?
— Кое-что обнаружила раньше, кое-что — позже...
Разве я ошиблась?
— Нет, нет... Я всегда преклонялся перед вашей проницательностью!
Софья Антоновна просунула в дверь голову:
— Борис Евгеньевич! Вдвоем мы не можем открыть одну банку. Не поможете ли нам?
Наконец мое желание сбылось: мы с Екатериной остались вдвоем. Я подсел еще ближе, хотел привлечь ее к себе. Но она отодвинулась и, окинув меня пристальным взглядом,сказала:
— Вы, господин полковник... Я перебил ее:
— Почему — господин полковник? Почему не Чарлз? Екатерина не ответила. Она долго сидела молча,
с трудом переводя дыхание. Наконец с волнением заговорила:
— Я вас очень прошу: пусть сегодняшняя наша встреча будет последней!
— Почему? — Я видел, что Екатерина по-настоящему взволнована, и попытался завоевать ее расположение.— Что я сделал тебе плохого?
— Ничего плохого вы мне не сделали. Но если нужно еще доплатить за вашу доброту, говорите... Заплачу сразу и избавлюсь!
— Кэт! Не говори глупостей. За кого ты меня принимаешь? Поверь: я не лгу. Я люблю тебя. Всем сердцем люблю!
— Я тоже так думала. Но оказалось, что это ложь. Сначала вы попытались бросить меня в объятия Исмаил-хана. Потом связали с Доховым. А теперь для кого стараетесь?
Я снова сделал вид, что рассержен. Другого выхода не было.
Екатерина права. Если бы я знал, что она так чувствительна, я, конечно, действовал бы более осторожно. Генерал в этом смысле оказался наблюдательнее меня. Он уже тогда дал мне понять, что такое поспешное соединение Екатерины с Доховым может совершенно неожиданно дать отрицательный результат. Теперь я и сам понимал, что поспешил. Не надо было обижать Екатерину, надо было вместе с Элен отправить ее в Асхабад. Тогда, как выражаются на Востоке, и шампур не сгорел бы, да и шашлык тоже. ..
На этот раз я заговорил более смиренно:
— Прости, Кэт. . . Я понимаю, что ты обижена. Но, поверь, у меня не было дурных намерений. Как бы сильно я ни любил тебя, я понимал, что не смогу стать для тебя спутником жизни. Ведь у меня жена, ребенок...
— Я и не ожидала, что вы станете для меня спутником жизни! — Екатерина повысила голос. — Знала даже, что ваше любовное увлечение продлится недолго. И все же я почему-то любила вас. Теперь нечего скрывать: вы были моей первой любовью!
Екатерина опустила голову и, глубоко вздохнув, вытерла слезы. Сколько раз мы встречались с нею, но я никогда не предполагал даже, что она так искренне любит меня. Ее ласки принимал как обычную женскую хитрость. Женщины! Какой это сложный мир! И невозможно понять, где начинается любовь, а где кончается простое увлечение. Может быть, я не способен почувствовать эту границу? Может быть, слишком много было в моей жизни увлечений, так много, что мои чувства притупились? Что я утратил способность отличать фальшивые уловки от искреннего чувства? Не знаю... Во всяком случае, мне даже в голову не приходило, что Екатерина мне первому открыла самые заветные тайники своей души...
Я продолжал с такой же мольбой:
— Кэт! Прости меня на этот раз. Клянусь душой: я люблю тебя. Дни, проведенные с тобой, — лучшие в моей жизни. Ты окрыляла меня в далекой дороге. В самые трудные минуты была мне поддержкой...
Екатерина глубоко вздохнула.
— Что прошло, то прошло... Этим дням уже не вернуться. И потом, я выхожу замуж.
— За кого?
— За Бориса Евгеньевича.
— За этого художника?
— Да.
Я горько усмехнулся и опустил голову. Екатерина сердито вскинула брови:
— Что, он вам не понравился? Не годится для вашей работы?
Я нарочито громко расхохотался...
Тяжелая ночь миновала. Я выпил чашку чаю и направился в кабинет генерала. Меня уже поджидал капитан Тиг-Джонс. Едва я вошел, он радостно воскликнул:
— Поздравляю, господин полковник! Есть приятная новость.
— Какая новость?
— Осипов приступил к решительным действиям. Вчера ночью, под предлогом совещания, вызвал к себе руководителей большевиков. А потом, по одному, всех поставил к стенке. Уничтожил четырнадцать человек. Среди них — председатель Центрального Исполнительного Комитета республики Вотинцев, председатель Совета Народных Комиссаров Фигельский, другие большевистские лидеры. Сейчас в Ташкенте идут тяжелые бои. . .
Осипов был военным комиссаром Туркестанской республики. Способный царский офицер, он втерся в доверие к большевикам и вступил в ряды революционеров, чтобы подорвать их изнутри. Наши высоко расценивали его, рассматривали как важного пособника, готового в решающую минуту нанести удар в спину Советам. После разгона «Туркестанской военной организации» значение Осипова еще усилилось. Сейчас только он один мог поднять мятеж в Ташкенте. Поэтому выступление Осипова было, конечно, важным событием. Но меня беспокоило одно обстоятельство: по плану, составленному нами в Бухаре, все антибольшевистские силы в Туркестане надлежало привести в действие одновременно. Всего месяц назад было решено общее наступление начать весной этого года. Я и хивинцам дал задание быть готовыми к весне. Почему же вдруг такая поспешность?
Тиг-Джонс объяснил, в чем дело:
— Большевики начали догадываться, что готовится мятеж. Чрезвычайка арестовала некоторых офицеров. Возможно, и Осипов попал бы в руки большевиков. Поэтому и решили ускорить восстание.
Меня сейчас интересовало другое — проблема Кирсанова. Капитан сообщил, что Кирсанов арестован, что Арсланбеков допрашивал его всю ночь, но не смог заставить говорить. Я спросил капитана:
— А Кирсанов признался, что он большевик? Капитан ответил без запинки, точно сам допрашивал
пленного:
— Да, да! Признался... Деваться ему некуда. Но больше он никого как будто не назвал.
— А что говорит солдат, который был с ним?
— Его упустили. — Упустили?
— Да.
— Болваны!
Мне почему-то до сих пор не верилось, что Кирсанов — большевик. Всю ночь меня не покидали мысли о Екатерине и о нем. Я припомнил все дни, проведенные с Кирсановым, от первой нашей встречи до недавнего прощания, припомнил все, что он говорил, что делал. И все же не мог найти ничего подозрительного в его поведении. Быть может, его насильно заставили сделать ложное признание?
Я решил первый день своей новой жизни начать с допроса Кирсанова. Тиг-Джонс советовал сперва повидаться с Арсланбековым. Но мне не хотелось встречаться с полковником: почему-то казалось, что именно он виновник этой непредвиденной скверной истории. Ведь замолчать ее не удастся! Я прекрасно понимал, что на меня посыплется упрек за упреком. Отчасти, может быть, поэтому я предпочел бы, чтобы Кирсанов отрицал, а не признавал свою принадлежность к большевикам. Может быть, еще удастся отправить его к праотцам раньше, чем он успеет раскрыть рот?
И вот мы стоим один на один в специально оборудованном для допросов помещении. Кирсанов и прежде был некрасив. Но теперь нельзя было смотреть без жалости на его худое, изможденное лицо: под глазами кро-
вавые подтеки и синяки, из разбитых губ сочится кровь. Тряпка на голове, китель — все было в крови. Но, несмотря на это, он стоял как в строю, выпятив грудь и высоко
подняв голову.
Я сел за стол и, с трудом сдерживая волнение, стараясь сохранять внешне спокойный вид, задал Кирсанову вопрос, который он задавал мне дня два тому назад:
— Вы, капитан, верите в идеалы?
— Верю!—как всегда четко, ответил Кирсанов.— Как вы полагаете, что сейчас придает мне сил?
— Придает сил? Значит, у вас еще есть они?
— Есть... Разве можно было бы, не имея сил, устоять на ногах?
Я знал, что Кирсанов — человек выносливый. В наиболее тяжелые дни он был самым крепким из нас, ни разу даже не прихворнул. И сейчас он стоял так, словно не провел всю ночь под градом ударов, и в его чуть поблескивавших из-под опухших век глазах сквозила ненависть.
Не меняя тона, я терпеливо продолжал:
— Может быть, это вы — герой той сказки, которую рассказывали мне в дороге?
— Это не сказка, это быль... Того офицера допрашивал Арсланбеков!
— Значит, вы тоже большевик?
— Большевик! — решительно ответил Кирсанов. — Каков был тот большевик, таков и я. Не теряйте времени и делайте со мной, что хотите. Я вам ничего не скажу.
Я заговорил с ядовитой улыбкой:
— Вы хотите сказать: смерть спасает от всех мучений? Нет, не думайте, что вам так легко удастся умереть. Вам придется заговорить!
Кирсанов не ответил ни слова. Я встал и, подойдя к нему вплотную, с угрозой посмотрел на него:
— С какого времени вы большевик?
— С первого дня Октябрьской революции.
— Где были тогда?
— В Хиве.
— Значит, это правда, что вы служили в казачьем полку?
— Правда... Правда и то, что я был командиром батальона.
— Кто вас подослал ко мне?
Кирсанов иронически улыбнулся:
— Вы, господин полковник, опытный разведчик. Вам ли задавать такие вопросы? Но все же я отвечу вам. Я такой же разведчик, как и вы, но советский разведчик. Чекист!
— Что-о? Чекист?
— Да...Ваши уши еще не привыкли к этому слову? Но вам придется привыкнуть к нему!
Мне действительно еще не приходилось сталкиваться с сотрудниками большевистской Чрезвычайной комиссии. Быть может, поэтому я невольно внимательнее пригляделся к Кирсанову, точно видел его впервые. Он тоже медленно поднял веки и устремил на меня взгляд.
Я продолжал:
— Значит, с самой Бухары вы действовали по заранее разработанному плану?
— Да... Мы знали, с кем имеем дело. И, честно говоря, не думали, что удастся так близко войти к вам в доверие. Некоторые неожиданные обстоятельства облегчили мою задачу.
— Встреча с отрядом. . . Бегство из-под ареста. .. Так?
— Отряд повстречался нам случайно. Но все дальнейшее было осуществлено, говоря вашими словами, по заранее разработанному плану.
— Почему же вы не задержали меня в Новой Бухаре? Ведь у вас была такая возможность.
— Да, была. .. Но что это дало бы? Ничего! Нам, наоборот, хотелось, чтобы вы продолжали свое путешествие. Мы знали, что вы приехали с особым поручением. В вашу задачу входило изучение политической обстановки в Средней Азии и подготовка конкретных предложений по объединению деятельности контрреволюционных сил. Не так ли?
Не отрывая взгляда от Кирсанова, тем же строгим тоном я сказал:
— Продолжайте!
Кирсанов после небольшой паузы продолжал:
— Мы решили дать вам возможность поездить, встретиться кое с кем и оценить реальную обстановку собственными глазами. Не сочтите за комплимент: вы работали усердно. Проявили редкое мужество. То, что пережили вы, не каждый может выдержать. Но чего вы
достигли? Каков итог всех ваших усилий? Простите за откровенность: вы сейчас похожи на капитана, корабль которого сел на мель!
Я решил до конца выслушать Кирсанова, своего вчерашнего спутника, узнать из его уст, в чем были мои промахи, мои оплошности. Ему тоже, видимо, хотелось говорить. Опасаясь, что его прервут, он быстро заговорил:
— В отличие от моего старого приятеля майора Бей-ли, я заметил у вас, господин полковник, одну хорошую черту. Вы стараетесь принимать истину, даже самую горькую, открыто, трезво. Это очень важно! Без этого трудно разобраться в происходящих вокруг нас сложных событиях. Помните нашу встречу с дайханами, работавшими на хашаре? После этой встречи вы сами признали, что в душе у народа накопилось много горечи. И это в самом деле так. Голод, нищета. .. Насилия, убийства. .. Народ ищет лекарства от своих недугов. Кто излечит их? Сеид Алим-хан? Джунаид? Вы сами видели. ..
Я сердито прервал Кирсанова:
— Довольно! Это все, что вы хотели сказать?
— Нет! — поспешно ответил Кирсанов. — Я хочу поставить вас в известность еще об одном.
— О чем?
— Напрасно вы так высоко расцениваете Арсла-нбе-кова. Не переплачивайте ему. Все равно ему деваться некуда! Кстати, он рассказал мне о своей встрече с вами.
— Что же он рассказал?
— Он говорил о многом. Сказал: «Англичане хотят есть лук так, чтобы от них не пахло».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51