Полковник Арсланбеков советовал возвратиться на то место, где мы расстались с караваном, и оттуда перейти Амударью возле города Акджа. Но я не согласился. Для меня труднее всего — возвращаться назад. Да и не было особой причины для этого. Я знал, что Термез в руках большевиков, осведомлен был даже о том, что днем они высылают дозорные катера по Амударье. Что же, пусть караулят... Совершенно ясно, что два десятка дозорных не могут уследить за огромной границей. Реку ежедневно переплывают сотни людей. Ну, и мы будем в их числе...
Приказав готовиться к отъезду, я вышел в город, проститься с нашим другом в Мазари-Шерифе — купцом Юнусом. Меня сопровождал Дейли.
Как и Герат, Мазари-Шериф состоит из двух частей — из внутреннего и внешнего города. От внутреннего города осталось только название: стены повсюду почти
рухнули, отчетливые границы не сохранились. И все же считалось, что большинство чайхан и караван-сараев находится во внутреннем городе. Другим украшением этой части города была старинная мечеть, вокруг которой всегда толпилось много народу. По словам капитана Дейли (я уже говорил, что он интересуется историей Востока), в мечети будто бы сбереглась могила халифа Али. Когда-то на месте Мазари-Шерифа было будто бы селение Хаджи-Хатран. А в одной книге, говорил Дейли, написанной во времена султана Санджара, сказано, что Али находится здесь, на холме. И вот в тысяча четыреста восьмидесятом году, когда в присутствии самых знатных людей Балха холм раскопали, нашли будто бы диковинный камень. И на нем, на этом камне, обнаружили надпись: «Это могила льва аллаха, сына Абу Талиба, двоюродного брата пророка, опоры творца, героя Али». После этого султан Хусейн Байкара построил эту мечеть, а отсюда пошло и название самого города.
Я эти сказки, разумеется, выслушивал спокойно, чтобы не обидеть капитана. У каждого свои привычки и склонности. У капитана была одна слабость: ему нравилось, когда его рассказы выслушивали с интересом, с таким видом, будто слышат их впервые. Он приходил тогда в хорошее настроение. Поэтому я делал вид, что слушаю с удовольствием его сказки, задавал вопросы. Он увлекался, да и я ничего не терял от этого.
Купец Юнус был родом из Коканда. В Мазари-Шериф приехал еще мальчиком, вместе с отцом. Его отец был знаменитым ювелиром, изготовлял из бадахшанских рубинов отличные украшения и продавал их затем в Кабуле и в Герате. Юнус тоже стал ювелиром, даже превзошел в мастерстве своего отца, познакомился с торговцами из Индии. За короткий срок Юнус преуспел, сколотил большое состояние. Потом и сам нашел дорогу в Индию, даже раза два посетил Дели. Однажды, когда он был в Лахоре, один из наших «купцов» случайно встретился с ним и обратил внимание на его веселый нрав и живой ум. Произошло это лет десять — двенадцать тому назад. Тогда Юнусу было лет сорок, говорил он на трех языках — узбекском, персидском и урду. А теперь, наняв для этого мастера из Индии, он изучил и хинди. Кроме того, мог объясниться на английском и на русеком. Писать, однако, не научился, только с великим
трудом мог написать несколько слов по-персидски. Но у него была великолепная память: подробно, со всеми деталями, он мог пересказать все слышанное и виденное, даже события десятилетней давности, так, будто только что был их очевидцем.
Лавка Юнуса помещалась во внешнем городе, на улице, где жили такие же достойные люди, как и он сам. Не задерживаясь, мы направились прямо туда. Юнус занимал один почти целый квартал. В доме, выходящем на улицу, была лавка и мастерская. Позади, в глубине двора, находился дом, в котором жил он сам.
Юнус знал о том, что мы придем. Поэтому в лавке не оказалось посторонних. Я поручил капитану заглянуть в соседние лавки, а сам с хозяином дома поднялся на второй этаж. Юнус подготовился к продолжительной беседе. На низеньком широком столике были расставлены кушанья и всевозможные напитки, вплоть до виски, джина и коньяка. Но у меня не было желания засиживаться, хотелось только уточнить кое-что и уйти. Еще раньше я поручил Юнусу выяснить, с кем полковник Арсланбеков встречался в Кандагаре. Юнус протянул мне конверт с письмом:
— Очень осторожный человек. Как правило, встречается с нужными людьми по ночам. Берет с собой помощников, выходит на безлюдную улицу и вдруг исчезает. Мне кажется, он знает, что за ним следят. И все же мы кое-что уточнили.
Я бегло проглядел письмо, спросил, кто ударил ножом помощника полковника. Юнус не мог сказать ничего определенного. Я дал ему еще кое-какие задания и, предупредив, что через несколько часов отправлюсь и Термез, хотел уже проститься. Юнус жестом остановил меня:
— Не ездите через Термез.
— Почему?
— Неужели вы не слышали? Ленин тяжело ранен...
— Ленин?
— Да... Говорят, большевики в Термезе в большом волнении. Усилили охрану границы. Задерживают всех, кто подойдет близко.
— От кого вы это слышали?
— Мне сказали люди, которые приехали из Термеза. Сейчас все только об этом и говорят.
Прибежал, запыхавшись, капитан Дейли и, заикаясь от волнения, выпалил:
— Поздравляю, Ленин ранен!
Я невольно улыбнулся:
— Опоздали, капитан... Юнус только что сообщил мне об этом.
Сказав на прощанье, что все же решил ехать через Термез, я расстался с Юнусом.
На нашей квартире нас уже ждал Арсланбеков. Он пришел с тем же известием. За ужином мы говорили только об этом. Неожиданная новость глубоко взволновала меня, вызвала смешанные чувства. С детства я привык преклоняться перед великими личностями — Ганнибал, Александр Македонский, Цезарь, Наполеон, Кромвель. Малышом я любил слушать рассказы о них и теперь не переставал интересоваться их жизнью, когда находил для этого время. И вдруг на исторической сцене появился Ленин. И затмил всех своих предшественников и современников. Где наш дальновидный Ллойд Джордж? Где хитрый француз Пуанкаре, мастер политической интриги? Где Вильсон? Президент Вильсон, определяющий границы всему миру, сидя в Вашингтоне? Только несколько месяцев назад эти три имени были на языке у каждого. А теперь? Теперь, куда ни придешь, — Ленин... Кого ни встретишь, говорит о Ленине... Что такое? Неужели это означает, что он уже встал в ряды великих людей? Неужели мы должны будем склонить перед ним головы? Нет, такая насмешка истории была бы немыслима! Вот почему, должно быть, известие о выстреле в Ленина принесло мне какое-то неожиданное облегчение. Ленин представлялся мне хребтом большевистской революции. Устранение его, казалось, должно было повлечь за собою спад революционной волны. Может быть, так и будет?
Мы благополучно переправились через Амударью. Нам не помешали ни большевики, ни меньшевики. Прошел спокойно и второй день. Но на третий день произошло событие, которое наверняка долго не изгладится из нашей памяти.
Миновав Гузар, мы направились к Карши. Один из людей полковника Арсланбекова, Нигматуллин, уверил нас, что знает дорогу, и мы не взяли с собой проводника. Возле ущелья Шахкесен вышли к развилке дорог.
Одна вела на северо-восток, другая прямо на север. Не зная, по какой из них идти дальше, мы с самого восхода солнца и почти до вечера просидели у обочины, в надежде, что кто-нибудь попадется нам навстречу. Никто не появился. Наконец решили двинуться на север. Дорога оказалась чрезвычайно тяжелой. Крутые обрывы сменялись отвесными скалами. Только когда уже совсем стемнело, мы вышли на гладкую как ладонь равнину.
Собравшись провести здесь ночь, мы уже начали было развязывать вьюки. В это время невдалеке послышался собачий лай и во многих местах ярко загорелись огни. Очевидно, вблизи было жилье. Мы решили раскинуть бивак поближе к нему, чтобы утром двинуться дальше, точно определив, где находимся. Снова навьючив лошадей, поехали к селению. В полной темноте подъехали к его окраине. Здесь у разведенного костра сидели десятка полтора спешившихся всадников. Они кипятили воду для чая, готовясь ужинать. Расседланные лошади паслись тут же.
Мы расположились по соседству. Начальник отряда, сгорбясь, сидел в стороне от своих нукеров с карандашом и бумагой в руках. Он и еще один высокий, худощавый мужчина делали какие-то подсчеты. Увидев нас с Ар-сланбековым, они быстро спрятали бумаги, поднялись и радушно поздоровались с нами. Начали знакомиться. Начальник отряда, по имени Али Ходжа, оказался зя-кетчи '. А худощавый молодой человек с ним рядом — его секретарем. Они подсчитывали, сколько собрали за день с местных жителей.
За чаем я спросил у Али Ходжи, какие подати платит население. Он почему-то ответил на мой вопрос не прямо, а начал жаловаться на свою профессию.
— В наше время, таксыр, лучше не быть сборщиком податей. Каждый прохожий тебя проклинает, поливает грязью вместе со всеми твоими предками, вплоть до седьмого колена.
— Почему же?
— Эх, еще спрашиваете! Очень много приходится брать с населения. Скажем, весь наш Гузарский вилайет— это одно бекство. А всего в Бухаре двадцать пять бекств. Бекства делятся на амлякдарства. После амляк-дара идет мингбаши. Он управляет делами нескольких селений. Б каждом селении свой аксакал. Вот пришло повеление от самого властителя вселенной, пресветлого эмира: по Гузарскому бекству мы должны собрать два миллиона тенге.
— Два миллиона?
— Да.
— Это что же, много?
— Ого! Это очень много... На душу выходит в среднем по семьдесят — восемьдесят тенге. — Зякетчи махнул рукой в сторону селения, лежавшего рядом, и продолжал: — Вон сколько лачуг... А всего добра, какое в них найдешь, я, ей-богу, не купил бы и за сто тенге. Но в этом селении, в переводе на деньги, мы должны собрать зерна и скота на тридцать тысяч тенге! Если не соберешь, собаки тебе не позавидуют! Вон в Карши сейчас настоящая бойня... Приехал сам его светлость кушбеги 2.
Подошло четверо стариков. Один из них, с пухлым лицом, с большим брюхом, оказался аксакалом — старейшиной селения. Он пожал мне руку и сел напротив. Остальные расположились поодаль. В скудном свете костра мне показалось, что на руках у яшули нет кожи. Потом я заметил, что и вся шея у него покрыта какими-то белыми пятнами. Но я не обратил на это никакого внимания. Я знал, что вследствие неправильного обмена у людей бывает такая болезнь и что она не опасна для окружающих.
Аксакал не скрывал своего раздражения. Еще не усевшись как следует, он сердито заговорил:
— Я, зякетчи, не могу уговорить людей. Снимите с меня аксакальство. Делайте что хотите, только оставьте меня в покое.
И без того недоброе лицо сборщика податей буквально перекосилось.
— Нет, мы тебя не оставим в покое!
— Ну, так привяжите меня к дулу пушки. Я не могу собрать с населения такую подать.
— Попробуй не собери! — Зякетчи, сам того не замечая, схватил лежавшую рядом плеть. Но тут его взгляд упал на меня, и он положил плеть. — Если ты мне скажешь: «Не могу собрать», — а я скажу амлякдару... А амлякдар — его превосходительству беку... Знаешь, чем это кончится? Всем нам на голову наденут собачью шкуру, глаза выколют. Эх ты, глупец!
Аксакал молчал. Сборщик податей повернулся ко мне и продолжал:
— Эти глупцы, таксыр, думают, что платят подати мне. Я такой же нукер. Если я вернусь, не выполнив приказа, амлякдар завтра же посадит меня в зиндан и сгноит там. А мне тоже жить хочется... У меня семья...
Один из яшули, пришедших с аксакалом, выкрикнул дрожащим голосом:
— А нам что делать? Нам жить не нужно? Зякетчи сердито возразил:
— Кто говорит, что тебе жить не нужно? Живи... Но не забывай, что ты подданный эмира. Вовремя плати что положено!
— А чем я заплачу, если у меня ничего нет? Разве вы оставили народу хоть что-нибудь? С каждой овцы хотите по десять шкур содрать!
— Заткнись! Завтра я тебе покажу, сколько мы хотим содрать шкур. Глупец из глупцов! Кто ты такой, чтобы осуждать государство?
— Я не осуждаю государство.
— А кого же ты осуждаешь? — Дайханин ничего не ответил. Сборщик податей разошелся: — Скоты! Попробуйте-ка не выполнить... Глаза сквозь затылок выдерну!
Аксакал обратился ко мне за защитой:
— Таксыр! Вы, наверно, хорошо знаете и адат, и шариат. .. Есть старый обычай: подданный должен отдавать государству десятую часть урожая с поливных земель и одну шестую часть урожая с богарных. А мы не можем откупиться, даже отдав половину урожая. Сверх того еще нужно платить за воду, за скот, даже за мосты. .. Да, да! За проезд по мосту тоже надо платить!
Тот же дайханин хриплым голосом добавил:
— Остался один воздух. Если и за него придется платить — тогда нам конец. Хоть в петлю полезай!
Сборщик податей опять разъярился:
— Я тебе покажу петлю... Скотина! Убирайся отсюда! Или я сдеру с тебя шкуру!
То ли споривший понадеялся на нашу помощь, то ли не мог больше сдержать возмущение, но он вдруг отчаянно закричал:
— Сдери! Если ты считаешь, что бог мало мучений даровал мне, — изруби!.. Убей! Брось собакам! Все равно это не жизнь!
Сборщик податей окончательно вышел из себя и крикнул своим нукерам:
— Алимджан! Что вы рты разинули... Уберите его! Нукеры накинулись со всех сторон на дайханина, один схватил его за шиворот, другой стегнул плетью. Потащили в селение.
Улегшись, я сразу заснул как убитый и спал до рассвета. Если бы не князь, пожалуй, спал бы и дольше. Но князь прибежал откуда-то, вопя диким голосом:
— Люди! Вставайте! Вы знаете, где мы остановились? В селении прокаженных! Ступайте посмотрите... О боже!
Все мигом проснулись и, протирая глаза, сидели в каком-то оцепенении. Князь снова завопил:
— Чего сидите? Ступайте, смотрите, где мы остановились!
Теперь, когда совсем рассвело, стало видно, что между нашей стоянкой и аулом течет глубокий арык. За арыком собралось множество народу. Женщины, мужчины, дети выстроились на том берегу. Все наши кинулись к арыку. Я тоже подошел. Князь кричал не зря. Среди теснящейся у арыка толпы не было никого, кто сохранил бы человеческий облик! Передо мной стояла толпа уродов, один другого страшнее. У того не было половины носа, у другого сморщенное, словно обожженное огнем, ухо. Еще у одного вылезли брови и все лицо покрывали белые пятна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51