А это
главное! Еще наш великий соотечественник Ибн-Сина. говорил, что познание всякой вещи достигается и бывает совершенным через познание причин. Но у нас не любят говорить о причинах. И это не случайно. Например, говорит ли его высочество эмир, почему его трон шатается? Нет! Это было бы равносильно самобичеванию.
Мухсин-Эфенди промочил горло уже почти остывшим чаем и заговорил снова:
— Вы, надеюсь, обратили внимание на большую кожаную плеть, которая висит на видном месте у входа в Арк — резиденцию его высочества? Это — символ власти эмира. Да, да... Плети, насилие, страх. Вот на чем держится его власть. А насилие, как вам известно, порождает не только страх, но и презрение, и ненависть. Вот потому я и говорю, что дни эмира сочтены. Трон его расшатан основательно. Говорят, эмир часто жалуется на бессонницу. — Мухсин улыбнулся и добавил: — Кстати, он не просил у вас врачебной помощи?
— Нет! — ответил я. — Насколько я мог судить, его высочество бодр и уверен.
— Это бодрость страха! Бодрость отчаяния! Он бодрится, чтобы не заплакать...
Мухсин замолчал.
Мы знали, что Мухсин и его единомышленники ненавидят эмира Сеид Алим-хана и его окружение. Справедливости ради следовало сказать, что в этом виноват был сам эмир. Вместо того чтобы воспользоваться этими наивными просветителями для укрепления своего трона, он жестокими мерами толкнул их в объятия большевиков. Слово «наивные» я употребил не случайно. Они в самом деле были наивны. По-детски наивны! Посудите сами: разве возможно открытием нескольких школ или библиотек цивилизовать людей, веками дышавших смрадом мертвечины и отупевших от этой мертвечины? Как говорят на Востоке, с таким же успехом можно копать колодец иглой. К тому же джадиды вовсе не стремились к власти. Они лишь просили, умоляли эмира — тень аллаха на земле — не пренебрегать их словами, понять, что обстановка в Туркестане коренным образом изменилась. Но застарелые обычаи и взгляды одержали верх. Эмир
начал травить джадидов, как травят на Востоке диких кабанов. Кабаны, конечно, разбежались. Часть реформаторов решительно перешла на сторону большевиков, а некоторые хотя и сотрудничали с ними, но, так сказать, держа камень за пазухой. К таким, если так можно выразиться, ложным большевикам принадлежал и мой собеседник.
Я решил первым нарушить наступившее молчание. Но Мухсин-Эфенди опередил меня. Он снова устремил на меня свой острый, проницательный взгляд:
— Могу ли я, господин полковник, задать вам один деликатный вопрос?
— Только один? — спросил я полушутливо и тут же добавил: — Я специально приехал сюда, чтобы обменяться с вами мнениями по некоторым вопросам. Я надеялся, что беседа наша будет дружественной, доверительной. А в доверительной беседе может быть затронут любой вопрос. Не так ли?
— Безусловно!
Мухсин-Эфенди некоторое время молчал, раздумывая. По-видимому, он мысленно взвешивал свой «деликатный вопрос», стараясь найти для него наиболее удобную дипломатическую форму. Наконец поднял голову и с прежним спокойствием заговорил:
— По сведениям большевиков, вы дважды встречались с эмиром. Скажите: какое впечатление он произвел на вас?
Честно говоря, я не ожидал такого вопроса. Полагал, что мой собеседник заговорит о деньгах, о военной помощи. Тем не менее я ответил без задержки, самым искренним тоном:
— Да, я встречался с эмиром. Но не два раза, а лишь один раз. Большевики ошиблись. (Я сознательно исказил факты, хотя, признаюсь, меня неприятно удивила точность сведений, доставленных большевистскими агентами.) На мой взгляд, эмир трезво смотрит на происходящие события. Он понимает всю сложность обстановки. И самое главное — отлично понимает, что судьба его трона зависит от того, удастся ли полностью ликвидировать большевистские очаги в Туркестане. А это очень важно!
— Почему же тогда он не переходит к решительным действиям против большевиков? Ведь война идет у границы Бухары, недалеко от Чарджуя.
— Он выжидает более благоприятной ситуации. Хочет нанести удар с тыла в решительный час.
— И вы этому верите?
— А почему бы не верить?
Мухсин-Эфенди вопросительно посмотрел на меня, как бы желая прочесть в моих глазах мои истинные помыслы.
Я продолжал с той же уверенностью:
— Мне кажется, не надо быть особо прозорливым, чтобы понять истину: большевизм висит над всей Бухарой, как дамоклов меч. А этот меч, как говорят, не разбирается в своих жертвах.
Мухсин-Эфенди молчал. Чувствовалось, что он не верит моим словам. Вернее, моим домыслам. По тому, как сразу же сбежались складки на его широком лбу, можно было догадаться, что он ожидал от меня иного. Неизбежно должна была последовать ответная реакция. Поэтому я тоже решил промолчать.
Мухсин-Эфенди не заставил долго ждать ответа. Вылив из чайника в пиалу его содержимое до самой последней капли, он медленно поднял тяжелые брови и заговорил неторопливо:
— Не сочтите за пророчество, если я скажу: эмир не будет воевать против большевиков. Не потому, что не желает, а потому, что не на кого опереться. Эмир окончательно скомпрометировал себя. Народ не верит ему. Для того чтобы привести живые силы страны в движение, необходимо изменить внутреннюю атмосферу. Эмира надо или убрать с политической арены, или поставить в такое положение, в каком находится монарх в вашей стране. Иного выхода нет!
При последних словах мой собеседник изменился в лице. В обычно спокойных глазах его появились искры возбуждения. Да, он был возбужден! Мое положение тоже было не лучше. В том, что эмир хитрит, и хитрит именно из-за своей беспомощности, я убедился во время встречи с ним. Вот он сидит с чилимом в руках, жалуясь то на кашель, то на бессонницу, и ведет никому не нужные речи о превратностях в мире. Конечно, было бы куда лучше передать бразды правления страны Мухсину-Эфенди или другому лицу, трезво реагирующему на происходящие головокружительные события. Но эмир не отступит, без боя. При второй нашей встрече он прямо заявил, что,
пока жив, ни с кем не разделит данную богом власть. Поддержка оппозиционных сил, в данном случае джади-дов, могла бы лишь еще больше обострить положение в стране и открыть дорогу большевистским сторонникам. Поэтому мы старались удержать джадидов от резких нападок на эмира, сохранить их как резерв на всякий случай.
— Но не приведет ли к еще более печальным последствиям внутренняя борьба среди бухарцев? — спросил я после некоторой паузы.
— Нет! — ответил без промедления мой собеседник. — Печальные последствия... Не печальные, а, я бы сказал, пагубные последствия непременно придут, если в самое ближайшее время положение в Бухаре не изменится. Пока еще есть сила, которая в состоянии управлять событиями. Но эта сила тает буквально на глазах. Я уже говорил о том, что большая группа наших единомышленников во главе с Файзуллой Ходжаевым крепко спаялась с большевиками. Они уже приняли программу большевиков, действуют по их указке. Таких перебежчиков с каждым днем будет все больше. И в этом нет ничего удивительного. Я, например, всей душой ненавижу большевиков, их программу, их концепцию. Но и не нахожу силы, на которую можно было бы опереться в борьбе с ними. Эмир угрожает отсечь нам головы. Турки кормят пустыми обещаниями. Единственная надежда — на вас. Но и вы не хотите портить отношения с эмиром. Куда же нам направиться? Одно из двух: либо примкнуть к большевикам, либо, не двигаясь, лежать, накрывшись с головой одеялом. Иного выхода я не вижу!
Я не только внимательно слушал Мухсина, но и внимательно следил за ним. Этот такой спокойный человек сейчас прямо кипел. Девически белое и нежное лицо его покрылось жарким румянцем, свидетелем тайного горения. Черная как уголь борода вздрагивала. Обычно влажные губы запеклись, как у человека, которого мучит жажда. Несомненно, мой собеседник кипел. Как видно, слишком много беспокойных мыслей накопилось у него. Положение Мухсина и его единомышленников в самом деле было незавидное. Он имел право спросить: куда им направиться? Но мы тоже в данном случае не могли идти на риск. Эмир, как бы то ни было, — реально существующая сила. На него можно нажимать, от него,
можно требовать... А еще неизвестно, к чему приведут намерения Мухсина и его единомышленников. Говорят, риск —благородное дело. Сейчас я не видел в риске никакого благородства.
— Скажите, дорогой Эфенди, — снова заговорил я, — у вас имеется уже разработанная программа действий?
— Да, — ответил Мухсин, теперь уже спокойнее.— У нас есть и программа, и план действий.
— Можете ли вы вкратце объяснить: каким путем вы намерены добиться изменения ситуации в Бухаре?
— Конечно, могу. Мы будем бить большевиков их же методом. Бухара будет объявлена суверенной республикой. В области внешней политики будет провозглашен так называемый принцип дружбы со всеми странами, в том числе с Советской Россией. В области внутренней политики будут проведены некоторые финансово-экономические реформы. Наш народ мало требователен. Достаточно хоть немного облегчить непомерные налоги, и он будет сыт по горло. Тогда его можно гнать куда угодно, как гонят пастухи свои отары.
— А большевики? Вы думаете, они будут спокойно смотреть на то, что происходит в Бухаре?
— Большевики не станут вмешиваться в наши внутренние дела.
— Вы думаете?
— Я в этом вполне уверен. Они в этих вопросах очень щепетильны. Имеется строгое указание Ленина туркестанским руководителям — не вмешиваться во внутренние дела соседних мусульманских государств. Большевики все еще стараются наладить добрососедские отношения между Туркестаном и Бухарой. Если сегодня эти отношения без надобности обострены, в этом повинен только эмир. Только он! Я бы на его месте не стал при данной ситуации обострять отношения с большевиками, а, наоборот, воспользовался бы, так сказать, их добродушием. Отрядил бы в Москву, прямо к Ленину, специальную миссию, заверял бы в искренней дружбе, просил освободить бухарские города от большевистских элементов, передать бухарским властям контроль над железнодорожной линией, проходящей через территорию Бухары. А в решающий момент поставил бы все на карту, обрушился бы на большевиков всеми своими силами и средствами.— Мухсин остановился и тут же добавил: — Го-
сударь, как говорил еще Навои, должен ясно видеть, чутко разбираться в обстоятельствах. Он не должен давать волю своим чувствам, жить только ради удовлетворения своих необузданных страстей, как это делает наш монарх...
Послышался сильный стук в калитку. Мухсин прислушался. Затем сказал:
— Наверно, это он. Я, с вашего разрешения, пойду встречу его.
Он быстро встал и вышел. Я остался один. Мысли вихрем кружились в голове. Да, было о чем подумать! А сейчас появится турецкий офицер — новый «друг» Мух-сина-Эфенди. По его словам, этот турок близок к самому Энвер-паше. В Туркестан он якобы приехал с целью разыскать турецких военнопленных. Опять словесная перестрелка, фальшивые улыбки, деланный смех...
Этой ночью мне предстояло выехать в Хиву. Все распоряжения уже сделаны. Дэвид накануне уехал к Ир-гаш-баю. Роберт на рассвете отправился в Карши, откуда он должен переправиться дальше, в отряд Ишмет-бая. Я распрощался с генералом Боярским и полковником Кирюхиным. Оставался только Арсланбеков. Проводив меня, он тоже выедет в Чарджуй. Да, еще капитан Кирсанов. Этот ехал с нами в Хиву. Как ни расхваливал капитана Арсланбеков, мне он по-прежнему не нравился. Но более подходящего спутника трудно было найти.
Уже начало смеркаться. Меня беспокоило одно: примет ли Арсланбеков мое последнее предложение? Или опять заведет старую песню? С минуты на минуту он должен был явиться. Я сам люблю точность. Но полковник. .. Его аккуратность в этом отношении граничила с педантизмом!
И действительно, точно в назначенное время послышался стук в дверь. Своей обычной уверенной походкой вошел Арсланбеков. При виде его я сразу почувствовал: что-то произошло.
— Плохие дела, господин полковник... — заговорил он сразу. — Вы вовремя уезжаете.
— Что случилось?
— В Ташкенте начались аресты. Из наших взяли человек десять. Ваших тоже как будто ищут.
— Кто вам это сказал?
— Оттуда приехал специальный человек. Он и сообщил.
— Наши там — лица официальные. Их не посмеют тронуть.
— С официальностью покончено! Правительство Туркестана обратилось в Москву с таким предложением: «Если Англия в недельный срок не изменит своей политики в Туркестане, арестовать всех английских подданных и содержать в качестве заложников до тех пор, пока английские войска не покинут страну». Москва приняла это предложение. Приказано арестовать всех официальных представителей союзников. Майор Бейли с помощью наших бежал в Фергану. Судьба остальных неизвестна.
То, что сообщил Арсланбеков, меня сильно встревожило. Если это правда, а по всей видимости, так оно и есть, — тогда весь наш только что составленный план шел насмарку. Ведь он был составлен в основном в расчете на руководящую роль «Туркестанской военной организации».
Мы просидели допоздна, обсуждая происшедшее. Прикинули все возможные варианты, какие могут последовать, искали выход из создавшегося положения. Под конец я снова заговорил с полковником о сотрудничестве и потребовал от него ясного ответа.
Арсланбеков ответил коротко:
— Самое большее через месяц я прибуду в Асхабад. Там и продолжим нашу беседу.
Я постарался соблазнить Арсланбекова открывающимися перед ним перспективами. Он в самом деле оказался между двух огней. Ему не хотелось нарушить свой долг, а в то же время не давала покоя мысль о возможных выгодах, о солидном текущем счете в банке. Какая чаша весов перетянет? До этого дня я, признаться, не был уверен, что удастся склонить его на свою сторону» Но такой ответ, казалось, открывал путь к соглашению, В самом деле, если он не заинтересован по-настоящему, к чему продолжать беседу?
Я постарался завлечь его еще больше:
— Давайте встретимся в Мешхеде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51