Он рухнет так же, как рухнул старый царский режим. В самом деле, где причина того, что старый режим в России обанкротился? Причина простая: он уже был нежизнеспособен. Ему не под силу было решить те сложные задачи, какие возникли на заключительном этапе войны. Аналогичная судьба ожидает и большевизм. Хаос. Голод. Холод. Было бы чудом, если бы Советы смогли выбраться из этой пагубной трясины благополучно. Сдержать большевизм в границах России. . . Уморить его голодом, холодом. . . Дать ему возможность самому окончательно обанкротиться. . . Вот где, на мой взгляд, единственный выход из создавшегося положения.
Генерал Маллесон иронически усмехнулся:
— Трудно поверить, что санитарными кордонами удастся преградить путь такой страшной эпидемии, как большевизм.
— Что же делать? — В голосе командующего теперь уже слышалось явное раздражение. — Воевать? Расширять интервенцию? Так могут думать только недалекие
люди. Мы можем субсидировать антибольшевистские силы. Оснастить современным вооружением их армии. Помочь опытными офицерами, как это делается в отношении Бухары и Хивы. Но стягивать сюда дополнительные части?.. Нет! И без того наши фронты слишком растянуты. Сейчас во всех уголках мира стоят британские солдаты. Трудно сказать, чем кончится такая распыленность. Но одно ясно: к хорошему это не приведет. Поэтому-то Лондон и требует, чтобы действующие войска были постепенно сосредоточены в центрах, имеющих преимущественное значение для наших интересов. Индия. .. Египет... Военные базы... Надо установить порядок в собственных владениях. Погнавшись за Туркестаном, как бы не потерять Индию!
Генерал Мильн пристально посмотрел на Маллесона и добавил:
— Нет, не может быть и речи о том, чтобы стягивать в Закаспий дополнительные войска. Наоборот, надо быстрее вывести и те части, которые сейчас находятся здесь!
Последние слова генерала Мильна прозвучали уже не как предположение, а как приказ. Должно быть, он и сам понял, что слишком повысил тон. Поспешно добавил:
— Это, конечно, мое личное мнение. Согласится ли с ним Лондон, этого я еще не могу сказать. Но, по моему глубокому убеждению, нужно, не теряя времени, поскорее уходить из Закаспия.
Я исподтишка наблюдал за Маллесоном. Именно наблюдал. Он просто не мог усидеть в кресле. То подавался всем телом вперед, то откидывался назад. По лицу было видно, что он не может сдержать раздражения, что сердцу его тесно в груди. Наконец он вытер вспотевшее лицо и сердито кашлянул:
— Одно меня удивляет: вчера говорили, что нужно побыстрее вступить в Закаспий. А сегодня говорят — нужно поскорее уходить из Закаспия. Откуда такая спешка?
— Никакой спешки нет! — Генерал Мильн продолжал тем же тоном: — Когда вы вышли из Мешхеда, обстановка была другая. Тогда никто не думал, что большевики продержатся хотя бы год. Услышав, что Ленин приказал создать трехмиллионную армию, мы весело смеялись. А сегодня, получив известие, что Красная Армия
заняла Оренбург, чешем затылки. Что вы на это скажете?
Генерал Мильн был прав. Обстановка теперь в самом деле коренным образом изменилась. Это, разумеется, понимал и Маллесон. Он знал также, что в Туркестане нет достаточных сил, на которые можно опереться. И все же ему не хотелось примириться с реальной действительностью, ему хотелось, на худой конец, широко развернуть фронт и отойти только после серьезной борьбы. По-своему он тоже был прав. Ведь говорят: «Если падаешь, падай в борьбе».
Маллесон нарушил первым напряженное молчание. Не скрывая своего разочарования, он сказал:
— Пришли торжественно, давали клятвы, обещания. .. Зажгли в сердцах луч надежды. . . А теперь побежим без оглядки, забыв все свои клятвы. Нет, такое не укладывается в моей голове!
Генерал тяжело вздохнул и добавил:
— Как только мы уйдем, Закаспий захватят большевики. Опять все начнется сызнова. Если так, зачем надо было затевать эту детскую игру?
На этот раз командующий заговорил, уже несколько смягчив тон:
— Всем нам хотелось бы услышать победные реляции. Чего лучше — водрузить в Туркестане британский флаг! Но ветер судьбы не всегда дует в желательном направлении. Не волнуйтесь! Никто из вас не виноват. Вы, я бы сказал, хорошие солдаты плохой экспедиции. Вы сделали все, что было в ваших силах. А остальное — пусть решает Лондон!
Вошел капитан Тиг-Джонс. Он обратился к командующему:
— Прибыл помощник господина Зимина. Закаспийское правительство желало бы устроить сегодня вечером прием в честь вашего превосходительства.
— Прием? — Командующий вскинул брови, словно услышал что-то необычайное. — Нет, нет... Ступайте и скажите: мне нездоровится. А завтра утром я уезжаю. Будет время, еще попируем.
Когда капитан вышел, командующий заговорил откровенно:
— Гостеприимство лавочника! Дадут рюмку водки, а начнут просить миллионы. А я не могу давать — ни де-
нег, ни обещаний. Кстати, если Лондон примет мое предложение и мы оставим Закаспий, как вы соберете бумаги с нашей печатью, выпущенные вместо денег? Ведь вам придется оплатить их наличными...
Ответа не последовало.
Мысль командующего — как можно скорее оставить Закаспий — была разумна. Но, несмотря на это, я выступил в поддержку Маллесона:
— Очень трудно представить себе, что мы оставим Закаспий, ваше превосходительство. Дело не только в данных нами обещаниях. Есть другие, более важные причины для беспокойства. Прежде всего, нельзя забывать одно: в тот день, когда большевики займут Закаспий, развалятся и Бухара, и Хива. Мы сами не заметим, как грозный пожар перекинется по ту сторону границы. Туркестан — трамплин для большевиков. Они целятся далеко. По словам наших друзей, туркестанским вопросом занимается сам Ленин. Поэтому мы тоже должны подходить к этому вопросу крайне осторожно. Судьба нашей восточной политики, по моему мнению, решается не в Индии, а в Туркестане!
Маллесон горячо одобрил мои слова:
— Верно, полковник. Совершенно верно! Генерал Мильн встал и заговорил решительно:
— Я высказал свое мнение. Сделайте то же самое. Я присоединю ваши соображения к своему докладу, который отправлю в Лондон. Посмотрим, какой придет ответ. Но пусть наш разговор пока не выходит за пределы этого кабинета. Не говорите ничего ни своим, ни друзьям. Это — приказ!
Генерал неторопливо вышел. Мы остались стоять молча, вопросительно глядя друг на друга.
Попрощавшись с Арсланбековым, я уже собрался идти поужинать, когда дежурный офицер сообщил мне о приходе Екатерины. Я знал, чем вызван ее приход, догадывался даже, что беседа наша добром не кончится. Но все равно я не мог отослать ее назад и сам вышел навстречу.
Екатерина была в ярости, лицо ее горело. Опустив-
шись в кресло, она долго молчала, с трудом переводя дыхание. Я тоже умышленно ни о чем ее не расспрашивал. Наконец, медленно подняв глаза, она устремила на меня пламенный взгляд:
— Почему вы отправили Бориса Евгеньевича на фронт?
— Кого?
— Бориса Евгеньевича... Моего мужа...
— Кто его отправил?
— Вы!
— Нет, Кэт... Я не имею никакого отношения к этому. И потом, с какого времени он стал вашим мужем?
— С того самого вечера. Как только вы ушли, я дала согласие.
— Очень хорошо поступили. Поздравляю! Сердечно поздравляю! Но, к сожалению, ничем вам помочь не смогу. Призывом в армию местного населения занимаются представители правительства. Обратитесь к ним.
У Екатерины далее перехватило дыхание. Я испытывал какое-то непонятное, двойственное чувство. Мне было и жаль ее, и... Но если бы Екатерина хоть немного сбавила тон, я тоже успокоился бы. Мне так хотелось поговорить мирно! Я неотрывно следил за выражением ее лица. Она волнуется? Что ж, может быть, удастся сломить волну волной!
Екатерина снова заговорила дрожащим голосом:
— Таким путем вы ничего не добьетесь!
— Каким путем? Екатерина потупилась.
— Вы ошибаетесь, мадам. Помимо доброго расположения, я никаких чувств к вам не испытываю.
Екатерина вскочила с места и кинулась к двери. Я не старался удержать ее.
Она ушла, а я отправился ужинать. Тут появилась Элен с напоминанием, что нас ждут в армянском клубе. Назначен вечер Института благородных девиц. Элен и раньше бывала на таких вечерах. По ее словам, там можно было повеселиться. Мне тоже хотелось рассеяться. Ведь с самого приезда у меня не было ни одного часа спокойного, всякий раз возникали какие-нибудь заботы. Чего стоит одна только история с Кирсановым! Хорошо, что все закончилось благополучно. Арсланбеков своими руками отправил на тот свет самим же им порожденное
дитя. «Воздадим должное даже дьяволу», - гласит изречение. Кирсанов, хоть и враг, проявил, однако, большое мужество. Земля ему пухом!
Последние дни были особенно тревожны. Генерал Мильн оказался на редкость беспокойным начальником: находясь в Асхабаде, он и сам не спал, и нам не давал заснуть. Поручение за поручением, совещание за совещанием... Наконец сегодня, с рассветом, он укатил в Красноводск. Теперь можно было и отдохнуть.
Когда мы уже садились в машину, комендант сообщил нам, что вечер «благородных девиц» перенесен в клуб велосипедистов и поэтому начнется несколько позднее. Воспользовавшись этим, я решил зайти к генералу. Он был один в кабинете. Увидев меня, поднялся и с улыбкой спросил:
— Что же вы не поехали?
— Сейчас едем... Вечер перенесли в клуб велосипедистов. Поэтому запаздывают.
— Екатерину увидите?
— Нет.
— Почему?
Я рассказал генералу о разговоре с Кэт. Он с интересом выслушал и с легким смешком сказал:
— Я вижу, нам не везет. Что мы ни делаем, все оборачивается против нас!
Генерал закурил и с той же улыбкой продолжал:
— Надеюсь, она не очень поверила вашей искренности?
— Нет, кажется, поверила, и серьезно.
— Тогда плохи ваши дела. Как бы вам не пришлось носить траур по погибшей любви.
— Ха-ха-ха! — Я постарался поддержать настроение. — Любовь, значит, тоже умирает?
— Вы должны знать это лучше меня!
Тут, как всегда, появился капитан Тиг-Джонс. Прервав нашу беседу на самом интересном месте, он протянул генералу какой-то документ:
— Смотрите, что они делают!
Генерал взял бумагу, прочитал не спеша. И вдруг злобно выругался:
— Идиоты!
Я понял:случилось что-то неприятное — и промолчал. Генерал сам пояснил, в чем дело:
— Помните, несколько месяцев назад этот болван Фунтиков сунулся к железнодорожникам — проводить у них митинг. Притащил с собой всех членов правительства. Вздумал говорить о мобилизации! Но ему и рта раскрыть не дали, — в зале поднялся крик, свист. Действовали люди большевиков. Ваш друг Дохов тоже пытался выступить, но и ему не дали говорить. В конце концов все они вынуждены были покинуть клуб. Трибуной завладели большевики. Говорили все, что им вздумается. А завтра, в два часа, они опять хотят провести собрание.
Полное лицо генерала покраснело от гнева. Вынув из кармана носовой платок, он вытер влажный лоб и сердито посмотрел на капитана:
— Кто разрешил им нарушить мой приказ? Капитан ответил смущенно, словно был виновен в случившемся:
— Я говорил с самим Дружкиным. Он утверждает, будто бы запрещение собраний и митингов породило недовольство среди рабочих и послужило хорошей пищей для большевистской агитации. Вчера железнодорожники, сторонники меньшевиков и эсеров, целой группой пришли к Зимину и потребовали провести собрание хотя бы днем. «Если вы настоящие правители, разрешите это или уходите со своих постов, — пусть англичане сами хозяйничают в крае», — заявили они. Сегодня состоялось экстренное заседание правительства. После долгих споров пришли к такому решению. Один только Дружкин был против.
— Гм, кретины! — Генерал взял бумагу и снова бегло проглядел ее. — Смотрите, что они пишут: «На собраниях не должно быть выступлений, осуждающих политику Закаспийского правительства и наших английских друзей...» А если такие будут? Что тогда они станут делать?
— Не знаю, — так же смущенно ответил капитан.
— Никаких собраний!—объявил генерал. — С утра займите все входы в клуб. Не впускайте ни одного человека!
Тяжело дыша, генерал некоторое время шагал по кабинету. Затем обратился ко мне:
— Завтра встретьтесь с Зиминым. Скажите этому дураку: никто не смеет отменять мои приказы. Чего в свое
время добился Фунтиков, проведя митинг? А Зимин не лучше его. Так пусть не мудрит. Одиночная камера и для него найдется.
В разговор вступил Тиг-Джонс:
— Зимин намерен завтра сам приехать к вам. Они совершили еще одну глупость: снова обсуждали состояние финансов. Поднялся большой шум. В конце концов постановили: если мы в течение пяти дней не дадим обещанной дотации, правительство уйдет в отставку.
— Что-о? Уйдет в отставку?
— Да... Окончательную формулировку постановления поручили Зимину и Крутене...
Генерал жестом выразил свое возмущение. Сжав кулаки, он сердито выкрикнул:
— Вместо денег получат вот это!
Тут в кабинет вбежала Элен с известием, что прибыл посланный от «благородных девиц» и что нас ждут. Получив у генерала разрешение удалиться, я вышел вслед
за нею.
Возле клуба велосипедистов никого, кроме наших солдат, не было. Но еще издали можно было услышать восточный оркестр. Особенно усердствовал музыкант, ударявший в бубен, — резкие, нестройные звуки обрушились на нас уже при входе. Но еще неприятнее, чем эта музыка, меня поразило другое: в вестибюле, окруженный поклонницами, криво улыбаясь, стоял Айрапетян. Как этот-то попал сюда?!
Нас уже ждали. Едва мы вошли, послышались приветственные возгласы, крики «браво!». Вездесущие фотографы начали щелкать аппаратами.
Айрапетян сперва познакомил нас с «благородными девицами», организовавшими этот вечер, а затем с их щедрыми покровителями. Меня удивило одно: ничто не говорило о войне, в клубе была атмосфера мирного времени. Большинство мужчин были во фраках, дамы — в вечерних туалетах. Казалось, они собрались, чтобы продемонстрировать свои драгоценности, — броши и серьги, колье и медальоны так и сверкали в ярком свете ламп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51