— Мир-Сеид Гуламали-хан, представитель банка «Британия — Индия».
Что ж, привыкнем и мы теперь к новому имени капитана. Его действительно звали Мир-Сеид. И действительно он был представителем банка «Британия — Индия». Так, по крайней мере, значилось в его паспорте.
Мир-Сеид подошел к Абдуррахману и обратился к нему со словами поэта Фирдоуси:
Ведь царь Фаридун был. не духом святым, Не амброй, ие мускусом, — прахом простым. Он щедростью, правдой достиг высоты. Будь праведен, щедр — с ним сравнишься и ты.
Абдуррахман привстал, слегка склонил голову и ответил тоже с деланной серьезностью:
Сказал Менучехр полководцу в ответ; «Бог помощь... Бог помощь...»
Тут он запнулся и замолчал. Мир-Сеид, довольный, рассмеялся:
— Вот голова! Двух строк запомнить не. может! Эти купцы... Им только бы обманывать клиентов. В этом они мастера!
Капитан сам повторил строки, которые не мог запомнить Абдуррахман:
Сказал Менучехр полководцу в ответ: «Бог помощь тебе! Твой разумен совет!»
Но тут снова появился Ибрагим и доложил, что приехали гости — туркмены из Тахта-Базара. Абдуррахман наскоро глотнул виски и, попросив извинить его, вышел.
Мы с капитаном остались вдвоем. Он ознакомил меня с обстановкой в Герате. А под конец рассказал, как он распространял привезенные из Мешхеда прокламации:
— Я, признаться, не думал, что из-за этих листовок поднимется в городе такой шум. Хаким, говорят, рвет и мечет. Поднял на ноги все власти, арестовал десятки людей. Об этом говорил и персидский консул: «Если бы большевики двинулись сюда со стороны Кушки, и то не было бы такого переполоха». Сегодня несколько персидских купцов уже пришли к консулу за выездными визами. Некоторые уже укладывают вещи. Жаль, маловато листовок привезли. Надо было побольше сфабриковать.
— Зачем? —Я понял: капитан слишком увлекся, и решил охладить его пыл. — Нам незачем возбуждать местное население. Если нам удалось вывести из себя правителя, если листовки дошли до Асадуллы-хана... Вот и все! Больше в них нет надобности.
Я заранее знал, что фальшивые прокламации сделают свое: непременно повлияют на душную атмосферу Герата. Но генерал Маллесон сомневался в успехе этого мероприятия, хотя сам, с карандашом в руках, внимательно просмотрел текст листовок. Собственно говоря, не такой уж сложный был текст, чтобы долго ломать над ним голову. Всего каких-нибудь две фразы: «Да здравствует революция! Долой монархию!»
Тем не менее я сделал комплимент капитану, похвалил его за умелое распространение листовок, потом заговорил о встреченных на дороге русских офицерах, поделился своими планами в отношении князя Дубровин-ского. Капитан пришел в восторг:
— Отлично! Очень хорошо!
...Я знал, что князь начнет артачиться. Поэтому решил сразу же оборвать его. Едва он вошел, я, даже не спросив о его здоровье, сразу выложил ему все. Объявил напрямик, зачем привез его сюда. Действительно, он чуть не задохнулся от возмущения:
— За кого вы меня принимаете?
Он прямо трясся, так был рассержен.
Я ответил хладнокровно, с оттенком иронии:
— Полагаю, что вы русский князь. Или, может быть, я ошибся?
— Да, ошиблись! Ищите себе лакеев в другом месте. Я не ниже и не хуже вас!
— Несомненно! Можете даже считать себя выше. Ведь вы — князь! Но только, дорогой капитан, задание вам придется выполнить.
— А если я не выполню... Что вы сделаете тогда? Я встал, подошел к князю вплотную и, глядя пристально в его полные ярости глаза, сказал:
— Если вы не выполните или вздумаете хитрить... Не пробуйте тогда отговариваться незнанием. Станете жертвой остро отточенного кинжала. Не пули, а кинжала. .. И не думайте, что я пугаю. Нет! Я говорю вам чистую правду. Вы — человек военный и должны понимать, что в таких вопросах не шутят!
Князь молчал. Вернее, пронизывал меня взглядом, полным гневного осуждения. Я продолжал, не меняя тона:
— Чего вы боитесь? Разве вас толкают на преступление? Вы— русский князь, это правда... Вы офицер — это тоже правда... Вы бежали из Кушки — верно... Вы ненавидите большевиков — и это верно. Ничего ложного Нет. Ступайте к правителю и сообщите ему то, что сейчас слышали от меня. И делу конец!
— А о дальнейшей моей судьбе вы подумали?
— О вашей дальнейшей судьбе?-—усмехнулся я.— А кто думает о моей дальнейшей судьбе? Хоть я и не такого знатного рода, но тоже человек, тоже имею право на жизнь. И я не мечтал о том, что попаду в эту проклятую дыру. А какая участь ждет меня завтра — один бог ведает. А вы требуете от меня гарантий на будущее!
Князь молчал. Он стоял понурясь, облизывая пересохшие от волнения губы и судорожно глотая слюну. Я мысленно усмехнулся. «Откуда у тебя столько высо-
комерия? Когда-то твои предки получили княжеский титул. Сколько страниц истории перевернуто с тех пор! Сколько раз менялись времена и чередовались власти! А в голове у тебя до сих пор гуляет ветер средневековья. От князя-то осталось одно только звание, и ничего больше! Каких-нибудь полсотни десятин беспризорной земли да унылое гнездо, именуемое «дворцом». Да и там уже хозяйничают большевики. И в Кушку ты попал не случайно. Из ревности застрелил жену, за это и был сослан сюда. И после всего этого столько спеси, столько высокомерия! Погоди-ка, я выбью из тебя эту спесь!..» Я заговорил снова:
— Упражняться в красноречии нам некогда, любезный князь. Скажите определенно: принимаете вы мой совет или сами позаботитесь о себе? Одно из двух!
Князь попытался сдержать душивший его гнев. Он глубоко вздохнул:
— Не думал я, что попаду в такой переплет!
— Какой переплет? — Я понял: мой собеседник начинает сдаваться, и постарался придать беседе больше непринужденности. — По-моему, никакого переплета нет. Есть только взаимное непонимание. А чтобы его рассеять, необходимо одно: не сердиться, не возмущаться, а взглянуть на вещи открытыми глазами. Только и всего! К тому же не следует забывать, что вы — князь. Гордость России! Что может быть для вас более святого, чем борьба за родину? Или вы рассчитываете просуществовать, забившись в угол, предаваясь сладким грезам?
— Если бы хотел предаваться сладким грезам, я не приехал бы сюда!
— Браво! Отличный ответ. В сущности, вы повторили слова Шиллера. Помните, он говорил:
Да кто же будет
Один дремать в своем углу, когда
Великое свершается в отчизне?
Князь молчал. Я продолжал более мягко:
— Поймите одно, князь: поднять Афганистан, целое государство, на борьбу против большевиков... Разве это маленькое дело?
— Поднимется ли?
— А как же! В отличие от вас, я лучше знаю положение. Афганистан — сущий пороховой погреб. Не сегодня-завтра он непременно взорвется. А мы должны поджечь порох и ускорить этот неизбежный процесс. Когда я говорю «мы», не поймите, будто нас только двое. Нет, в этом направлении работают сотни людей. Мы — лишь звено длинной цепи. Но — важное звено. Соединяющее звено!
Опустив голову, князь внимательно слушал меня. Он закурил и глубоко выдохнул:
— Н-да-а...
Вспыхнувшее так стремительно пламя гнева начинало остывать, начали разглаживаться и складки на лбу. Я еще больше смягчил тон:
— Я вижу, дорогой князь, нас соединила судьба. У нас один путь. Гоните из сердца всякие опасения. Я зла вам не желаю. Вы начинаете большое, героическое дело. Да сопутствует вам удача! За ваше здоровье!
На этот раз князь, не поморщившись, принял поданную ему капитаном рюмку с коньяком и залпом выпил ее.
Я поздно заснул, но проснулся рано. Вернее, меня разбудили рано. Сначала петухи подняли невообразимый галдеж. Затем с завидным усердием начали повторять свои приятные арии ишаки — гордость Востока. И вдруг залились лаем собаки, затявкали щенки, наполнив звуками всю округу. Попробуй не проснись после этого! Говорят, Восток имеет свои прелести. Но что может быть еще прелестнее?
С удовольствием ворочаясь с боку на бок и слушая дивные арии длинноухих азиатов, я обдумывал, что предстоит сделать сегодня. А дел было предостаточно. Прежде всего нужно было встретиться с хакимом, официально уведомить его о своем приезде. Поэтому, как только окончательно рассвело, я отправил к нему посланца, с просьбой уделить мне время для встречи. Оказалось, что хакима еще нет в его кабинете. Оставив спутников в гостинице, я сам с Абдуррахманом вышел пройтись по городу. Жара опять усиливалась, солнце еще только поднималось над горизонтом, но от земли уже веяло зноем, как от раскаленной печи. Может быть, поэтому Герат выглядел еще менее привлекательно, чем
вчера, Улицы были тоскливы, грязны, бедны. Всюду, куда ни кинешь взгляд, один и тот же унылый застой. Как будто колесо истории, достигнув Афганистана, сломалось. Везде та же темнота, то же дикое Невежество...
Чтобы не слишком бросаться в глаза, я вышел в город в штатском платье. Но даже в таком обличье служил мишенью для сотен холодных взглядов. Люди останавливались и глазели, одни звали других, указывая на меня пальцем, словно увидели диковинку, и повторяя: «Ференги... ференги». В самом деле, среди этой толпы дикарей я походил на павлина в стае воробьев. Куда ни глянешь, чалмы да темные чачваны... Даже девочки, едва начавшие заплетать косички, прятали лицо под чач-ваном. В Персии хоть глаза женщины можно увидеть. А здесь и того нет. Все лицо закрывает сетка. Видят ли что-нибудь глаза за этой сеткой? .. Аллах знает! Да и есть ли у этих женщин сердце, душа? Может быть, зрение и слух у них заменяет какое-то иное, скрытое чувство? Но у тех восточных женщин, с какими мне приходилось встречаться, я его не обнаружил. Чем же тогда они дороги?..
Абдуррахман, видимо, заметил, что я о чем-то задумался.
— Не хотите ли взглянуть, как афганцы лечат зубы? — предложил он, указывая на толпу, собравшуюся на тесной площадке, под большим тутовым деревом.
Я не сразу понял его. В этот момент у самого дерева кто-то пронзительным голосом завопил:
— Вай! Вай!
Я даже похолодел, так ужасен был крик. Оказывается, под деревом расположилась целая зубная клиника! Мы подошли ближе. Здоровенный старик, засучив рукава, трудился изо всех сил, то откладывая, то снова беря в руки свой пинцет. Вот он обмакнул кусок ваты в зеленоватую воду в медной тарелочке и грозно приказал подростку, сидевшему на каменной скамье (тот сразу побледнел и затрясся):
— Раскрой пошире рот!
Тяжело и прерывисто дыша, пациент широко раскрыл
рот. Табиб наложил намоченную в зеленой жидкости (одному аллаху ведомо, что это было за лекарство!) ватку на то место, откуда только что был выдернут зуб, и несколько раз сильно нажал длинным пальцем. Подросток от боли заметался из стороны в сторону. Старик хлопнул его по спине и сказал:
— Вставай! Следующий раз ко мне не приходи. Вон к той старухе ступай. Слабых она лечит. — Он махнул рукой в сторону седовласой старухи, которая сосредоточенно возилась с совсем еще крошечным мальчиком, стараясь вырвать ему молочный зуб.
Окружающие невольно рассмеялись.
Старик обернулся к нам и слегка кивнул головой. Он, оказывается, знал Абдуррахмана. Указал место на скамье и сказал с усмешкой:
— Садись, купец... Не мешало бы и тебе вырвать зуб.
Старик был в хорошем настроении; еще не потухшие, большие глаза весело сверкали. Абдуррахман тоже ответил шуткой:
— А ты не вырвешь по ошибке зуб мудрости вместо молочного?
— Вах, вот это и надо бы сделать... Будь моя воля, я бы не оставил у купцов ни молочного зуба, ни зуба мудрости.
— Это почему же?
— Народ вздохнул бы легче. Вы, купцы... в уме вы строите козни, а зубами грызете. Как же после этого не жаловаться беднякам на вас!
Не очень любезный ответ старика явно пришелся по душе окружавшим его оборванцам. Они одобрительно заулыбались. Абдуррахман покраснел, настроение его упало. Старик усадил одного из пациентов на скамью и, поглядев искоса на меня, постарался смягчить впечатление от своих слов:
— Купец Абдуррахман в тысячу раз честнее наших собственных купцов. Ей-богу, купец, не подумай, что я тебе льщу. Люди тобой довольны. Дай тебе бог долгой жизни.
Усевшийся на скамью маленький безбородый человечек оборвал его:
- Ну, ну... Наговорил, так уж не прячься в кусты. Разве бывает честный купец? Людям убыток — им выгода. Как сказал Навои, они, беря сукно, говорят: «Это бязь», а когда продают, говорят: «Это сукно». Они... Ого! Да убережет нас аллах от гнева слепца и хитрости купца!
Окружающие на этот раз громко рассмеялись. Старик тоже улыбнулся, видимо довольный. Вытащил из-за пояса старый платок, вытер руки и нарочито сердито сказал-
— Ну, меньше болтай и открывай рот. И зубов-то у тебя уже не густо. А что, если тебе все их вырвать?
— Вах, сделай одолжение... Если сможешь, вырви с мясом. Вымести на мне свою злость на купца.
— Разве я зол на купца?
— Наверно .. Если нет злобы в душе, не появится и на языке.
— О аллах! Я вижу, купец Абдуррахман, они не оставят нас в покое, пока мы не подеремся!
Абдуррахману явно хотелось поскорее уйти от этой толпы. Не будь меня, он, конечно, больше ни минуты не оставался бы здесь, а, мысленно расплевавшись, ушел отсюда. Но сейчас он был бессилен. Поскольку я, не двигаясь, с интересом следил за манипуляциями старика, он тоже оставался на месте. Старик чувствовал, что я задерживаюсь здесь неспроста, что я внимательно наблюдаю за его врачеванием. И все же он был спокоен, работал с достоинством, ничего не боясь, как человек, хорошо овладевший своей профессией. Вот он пошарил своими грязными черными пальцами в широко раскрытом рту больного, один за другим проверил все оставшиеся зубы. Вдруг пациент вскрикнул и сморщил лицо.
Старик с довольным видом улыбнулся:
— Нашел... Говорят, безбородые люди бывают терпеливы. Посмотрим... Я выдерну твой зуб, как гнилой пенек!
Своими длинными пальцами старик решительно ухватился за больной зуб Несчастный пациент покрылся обильным потом. Острая боль, видимо, сразу ударила в голову: лицо его совершенно побледнело. Но он старался не показать, что ему плохо. Старик еще шатнул зуб... и еще... Затем обмотал его навощенной ниткой и, вос-
кликнув: «Я алла!», осторожно потянул нитку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51