Поэтому я не стал уходить от доверительного разговора, а спросил прямо:
— Какие же у вас намерения? Что думаете делать дальше?
Мои собеседники опустили головы, замолчали. Я тоже молчал, выжидая, какой ответ последует. Молчание длилось недолго. Абдукерим-хан медленно поднял густые, совершенно белые брови и так же спокойно заговорил:
— Ясно, что делать... Надо защищать свои права. Потуже затянуть пояс, засучить рукава... Силе нужно ответить силой!
— А найдется ли у вас сила, чтобы поднять такое бремя? — Я старался вызвать хана на большую откровенность. — Государство обладает готовой армией. У него достаточно оружия. А у вас? Что найдется у вас?
— У нас — отважные, мужественные люди, дорожащие честью... Храбрые джигиты... Мы понимаем, что одного только мужества недостаточно. Нам тоже понадобится оружие, пушки. Если мы не получим их у вас, больше взять их нам негде.
Абдукерим-хан выложил все, что у него было на душе, сразу, без всякой дипломатии. Вопрос был ясен, был расчищен путь для дальнейшей беседы. Но стоит ли сейчас поднимать смуту внутри Афганистана? Не повредит ли это нашей основной цели — вовлечь Афганистан в борьбу против большевизма? Не расшатает ли это окончательно и без того слабый тг он эмира? Не откроет ли путь опасной политике таких оппозиционных элементов, как Асадулла-хан?
Над всем этим немало поломали голову в Лондоне,
были различные мнения. С одной стороны, беспомощность Хабибуллы-хана в вопросах политики беспокоила нас, даже отчасти раздражала. С другой стороны, если он слетит с трона (а это организовать нетрудно), не было уверенности, что мы сможем посадить на его место верного человека. Напротив, следовало опасаться, что положение изменится не в нашу пользу. Поэтому пока что сохранялась старая линия: всячески поддерживать Хаби-буллу-хана. Я не случайно употребил слова «пока что». Если бы положение дел вдруг изменилось, то вполне возможно, что и эта линия могла бы измениться. Но на случай, если в стране вдруг начнется сумятица, такие люди, как Абдукерим-хан, нам были бы очень нужны. Они, если умело их использовать, были готовой силой, важным резервом.
Я решил прощупать хана с другой стороны:
— Оружие, по моему мнению, — последнее средство. Прежде чем браться за него, надо постараться в спокойной обстановке понять друг друга. Любой спор, если это возможно, следует решать мирным путем, не прибегая к крайностям.
Внезапно брат Музаффар-хана вбежал в комнату так, словно за ним гнались. С трудом переводя дыхание, выпалил:
— Приехал Исмаил-хан. С ним и Сурач-хан! Музаффар-хан изменился в лице. Вскочил, замахал руками.
— Проводи их в крепость... Не пускай сюда! — проговорил он и чуть не бегом бросился из комнаты.
Мы с Абдукерим-ханом остались вдвоем.
И вот подошло время распрощаться и с Музаффар-ханом. О нем у меня осталось неплохое впечатление. А встреча с Абдукерим-ханом помогла оценить настроения берберов, возможность использовать их как средство давления на политику афганского правительства. Конечно, никаких обещаний берберу я не дал, но и не разочаровывал его. Мы простились с надеждой встретиться вновь.
Музаффар-хан на прощанье повторил слова, которые говорил уже не раз:
— Мы, господин полковник, сделаем все возможное. Если понадобится, поедем в Кабул, к самому эмиру. Но
многое зависит от вас... От ваших сил в Закаспни. Если вы сумеете сбросить большевиков в Амударью... Поверьте, все изменится. И эмир станет совершенно другим, и его окружение.
Я вместо ответа крепко пожал маленькую дрожащую руку хана.
Когда солнце стояло уже высоко, мы нагнали караван и соединились с ним. Около сотни хорошо нагруженных верблюдов были готовы двинуться в путь. Караван-баши уехал раньше. На гребне невысокого барханчика, собрав вокруг себя своих нукеров, он поджидал нас.
— Якуб-хан! Скажи, сколько раз ты останавливался у этого барханчика? — спросил Шахрух.
Покручивая по привычке усы, Якуб ответил:
— Сейчас мне ровно пятьдесят четыре года. С шестнадцати лет я хожу с караваном. И каждый год раза четыре делаю здесь привал. Остальное подсчитай сам...
Пообещав ему сделать этот подсчет в пути, мы распрощались с Шахрухом и, взяв курс на Бала-Мургаб, отправились своей дорогой.
Дорога эта была долгая, к тому же унылая. Поначалу вела через голые горы и холмы, а затем по пескам пустыни. Страшнее всего было то, что до самого Мазари-Шерифа нам предстояло встречаться главным образом о туркменами. А всем известно, что они издревле занимаются разбоем на дорогах, грабят караваны. Поэтому, на душе у нас было тревожно.
Я попросил караван-баши рассказать о себе. Он охотно согласился. Подъехав ко мне вплотную, он начал свой рассказ, не забывая в то же время следить за караваном;
— Нас называют вазирами. Таких, как мы, немного. Но в джигитовке и в умении владеть саблей с нами на сравнится ни одно племя Афганистана. Ездить верхом, владеть саблей мы учимся с детства. На то есть причина: основное наше занятие — ходить с караванами, возить грузы. А в нынешнее время, как вы сами знаете, преодолевать дороги, да еще с ценным грузом, — дело нелегкое. Много аламанщиков' рыщет в поисках хорошей добычи.
Только зазевайся — и попадешь к ним в лапы. Вот почему все мы — и караванщики и воины...
Действительно, у всех людей каравана были за плечами винтовки, а на поясе патронташи, набитые патронами, и кинжалы в черной оправе. Все погонщики как на подбор — рослые, со смелыми, горящими глазами.
Якуб, видимо, решил подтвердить свои слова действием. Он отъехал в сторону и обратился к молодому джигиту, сидевшему на переднем верблюде:
-— Бенава... Ну-ка, сбей его!
Не тратя слов, джигит скинул с плеча винтовку и прицелился в парившего над караваном ястреба. Раздался выстрел. Огромная птица камнем полетела вниз и рухнула на землю.
Якуб улыбнулся и удовлетворенно подкрутил оба кончика своих усов.
Тяжелый караван медленно тянулся по широкой древней дороге. Хвост каравана терялся вдали, только глухо позванивали колокольцы, привешенные к шеям последних верблюдов. Если смотреть на верблюдов со стороны, их груз ничего особенного не представлял. Крепко перехваченные толстыми веревками мешки и тюки были схожи, словно сшитые по одной мерке. Но их содержимое резко отличалось. В одних были чай и сахар, в других — патроны и порох. Тюки с тканями были набиты оружием, вплоть до ручных пулеметов. По словам Абдуррахмана, только этот караван вез около двух тысяч винтовок, тридцать пулеметов. А ведь были и еще караваны, — одни еще не вышли даже из Кандагара, другие уже подходили к Мазари-Шерифу... Бог мой, что же ждет нас в пути? Удастся ли благополучно проскочить мимо туркмен-ала-манщиков?
Я старался отгонять от себя мрачные мысли. Но они упорно возникали, стояли передо мной, как смерч, подымающийся высоко в небо.
Что бы это значило?
Благодарение богу, пять дней прошло без всяких происшествий. Мы миновали много туркменских аулов. Никто нас словом не обидел, никто не бросил в нас даже камешком. Вокруг было тихо. Не было и признака
разбоя. Тревога, теснившая мое сердце в начале пути, постепенно улеглась. Но на шестой день произошло непредвиденное событие. И причиной тому были мы. Вернее — я сам.
К вечеру этого дня мы вышли на берег Мургаба. Река медленно катила свои воды, — казалось, течение вот-вот остановится. Но жаждущих воды, видимо, было много. Возделанные земли по обоим берегам реки тянулись вплоть до русской границы. Мы избегали населенных мест, обычно делали привал в безлюдных, скрытых от глаза лощинках. И на этот раз свернули с битой дороги и остановились под открытым небом, в степи.
Едва погонщики развьючили верблюдов, как со стороны Кушки показался большой караван. Целое скопище людей двигалось в нашу сторону, везя на верблюдах и ишаках свои кибитки и домашний скарб. Оказалось, это беглецы, которым удалось вырваться от большевиков. Они остановились напротив нас, на северном берегу реки. Старейшину их звали Полат-бай. Он и в самом деле походил на сталь, весь словно отлитый из металла: рослый, крепкий. Открытое, простодушное лицо его дышало здоровьем. Хотя время и посеребрило его длинную, густую бороду, в нем не чувствовалось слабости, двигался он с легкостью молодого джигита.
Вечером мы пригласили Полат-бая на ужин. Он рассказал, что сам из Тахта-Базара, не выдержал насилий и вынужден был со всеми своими односельчанами перейти границу. Оказалось, он знал, что наши войска заняли Мерв, что большевики через Чарджуй отходят в сторону Ташкента. Но почему же тогда сам он бежал сюда? На мой вопрос он ответил неожиданно:
— Эх, если бы нашими врагами были одни только большевики — это еще с полгоря... Но народ отбился от рук. Никому верить нельзя. В моем селении жил один холостяк по имени Ата. Он пробыл в Сибири шесть лет за то, что угрожал ножом чиновнику белого царя. Большевики его освободили, а то бы он так и сгнил там. Теперь, вернувшись, он сбил с толку все селение. С помощью большевиков из Кушки собрал отряд, начал совершать недостойные дела. Самым ярым противником его оказался я. И я понял: он мне житья не даст. Сегодня
приходит и требует зерна для большевиков, завтра требует лошадей... Я нанял одного головореза, чтобы тот покончил с ним. Потом распустил слух: «Большевики из Кушки идут сюда, будут стрелять из пушек». Народ испугался. Не прошло и нескольких дней, как мы всем селением перешли границу, и вот мы здесь.
Полат-бай не успел закончить рассказ. Один из сыновей отвел его в сторону и что-то прошептал на ухо. Мы поняли — произошло что-то важное. На лице джигита явно читалась тревога. Наши предположения оправдались. Бай вернулся взволнованный и сообщил новость:
— Из Кушки пришли посланные от большевиков. Ясное дело, неспроста пришли. Наверно, хотят вернуть наших людей обратно. Я пойду поговорю с ними. Может, таксыр, вы пойдете со мной? Отведаете нашей соли и скажете несколько отеческих слов людям.
Я понял: бай испуган — и ответил, что напьюсь чаю и приду. И хорошо, что я пошел. Действительно, положение бая было незавидное. На него насели со всех сторон, жалили ядовитыми словами, особенно настойчиво наседал на него бледнолицый худощавый человек, прибывший из Кушки. Он говорил:
— Вы, бай-ага, не будете знать нужды, куда бы ни уехали. У вас много отар овец. Много верблюдов, лошадей, быков и коров. Вам все равно, с какой стороны границы вы — с той или с этой. А что у них? — бледнолицый указал на людей, которые окружили их кольцом. — Все их богатство можно нагрузить вон на того дряхлого верблюда. Куда идут они? И послушайте, люди! Сказано: «Потерявший любимую плачет семь лет, потерявший родину — всю жизнь». Куда вы собрались идти, покинув родину-мать?
Толпа, внимательно слушавшая эту горячую речь, слегка всколыхнулась, но никто не сказал ни слова. Бай заговорил сердито, не скрывая своей злобы:
— Знаешь что, Сары... Ты, братец мой, как говорится, блеешь, не видя молока. Мелешь пустое. Ну, скажем, завтра они возвратятся назад... Что ты можешь дать им?
— Я? Я ничего не могу дать. Но государство даст им многое. Землю даст, воду даст... Откроет им путь к счастливой жизни!
— Откуда ты это знаешь?
— Знаю... Если хотите, я сейчас прочитаю вам воззвание Ленина. — Сары опустил руку в нагрудный карман. — Земля, вода... Все будет принадлежать беднякам. Вот в этой бумаге все сказано. Ее подписал сам Ленин!
Полат-бай выглядел так, словно с него живьем начали сдирать кожу. Он побагровел, рука, державшая пиалу с чаем, затряслась. Он не отрываясь глядел на бумагу, которую вынул Сары, словно собирался прыгнуть и вырвать ее из рук.
Я понял, что пришло время поддержать его, и вмешался в разговор:
— Ты, братец мой, толкуешь о помощи государства... Но, как мы слышали, большевики разбиты и бегут к Ташкенту. Везде, как слышно, власть перешла в руки меньшевиков. А ты говоришь о Ленине...
Сары скрутил цигарку в палец толщиной, несколько раз сильно затянулся и посмотрел на меня так, словно собирался убить:
— Когда вы слышали эту весть, таксыр?
— Да с неделю назад, в Герате. Разве это не правда?
— Нет, правда... Но, как видно, новая весть еще не дошла до Герата. Из Ташкента пришла помощь. Большевики снова заняли Мерв. Сейчас наступают на Тед-жен. Впрочем, если хотите узнать точно, в чьих руках власть, ступайте в Кушку. Отсюда недалеко. Выйдем рано утром и до захода солнца дойдем.
Я понимал, что мой собеседник лжет. Но я продолжал, как бы ничего не зная:
— А еще говорят, будто англичане пришли с большим войском. Значит, и это тоже неправда?
Сары шмыгнул носом:
— Гм, англичане... Обещания англичан переменчивы, как ветер. Надеяться на них нельзя. Говорят, они послали всего две сотни индийских сербазов с десятком мулов. Да и те в первой же стычке были разбиты па-голову.
Я чуть не прикрикнул на него: перестань плести чушь! Но словно бы кто-то потянул меня за полу халата — я быстро овладел собою и как можно спокойнее спросил:
— Вы сами тоже большевик, братец?
— Я? — Сары посмотрел на меня презрительно, как бы говоря: «Неужели ни о чем больше спросить не могли?» —Я простой железнодорожный рабочий, молотобоец. Взгляните на эти мозоли... Вмешался Полат-бай:
— Ну, ну... Кто ел лук, запаха не спрячет. Не будь ты большевиком, не спешил бы сюда. Скажи — выслуживаешься перед начальством, и все.
Сары ответил, не повысив голоса:
— Не выдумывайте напраслину, бай-ага. Я не выслуживаюсь. Я приехал за своими родичами. И не тайком приехал, а получив разрешение с афганской стороны. Кто захочет возвратиться, завтра пойдет с нами. А кто не хочет, пусть остается. Не так ли, Курбан?
Сидевший возле Сары и жадно глотавший горячий чай маленький человечек заговорил размеренно:
— Мы, бай-ага, приехали не для того, чтобы оскорблять друг друга. Сказано: «Хорошо, когда заблудший вернется». Еще не поздно, люди. Вернитесь домой. Возвращайтесь и вы, бай-ага! Никто не отнимет у вас ни имущества, ни жизни...
— Ого, смотрите-ка, что он говорит. — Бай подскочил как ошпаренный. — «Возвращайтесь и вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51