Молли в своем репертуаре.
Довольно быстро они добрались до перекрестка Седьмой с Шеридан-сквер. При свете дня жилище Калеба оказалось ближе к полицейскому участку, чем ночью. Джесси отперла дверь подъезда своими ключами. Наверху, в пентхаусе на ее стук никто не ответил. Тогда она отперла и эту дверь и распахнула ее, опасаясь застать внутри чудовищный беспорядок.
Но в квартире царила чистота, ничего лишнего, только утренние тени сквозят в комнатах. Даже не верится, что вчера здесь был праздник, а под конец – перестрелка.
– Приляг в комнате Калеба, мама. Поспи. Сразу почувствуешь себя лучше.
Зазвонил сотовый. Калеб с новостями из больницы. Фрэнк проводил Молли в спальню, а Джесси тем временем беседовала с Калебом.
– Сквозная рана, кость не задета, – доложил он. – Прагер в полном порядке. Руку словно ножом порезали. Осложнений не будет.
Джесси в свою очередь сообщила брату хорошие новости.
– Шутишь? Ее так просто взяли и выпустили? Без залога или еще чего? Джимми Муртаг? Я его помню. Он был напарником отца в Пелхэмбее, холостяк, жил с матерью. Хорошо, позвоню Айрин и скажу, что сегодня нам адвокат не понадобится. Где-то через час доберусь до дома. Генри? Да, он со мной. До скорого. Пока.
Фрэнк вернулся из спальни, и Джесси пересказала ему слова брата.
– Хорошо, – кивнул он. – Одной проблемой меньше.
– Надо маме сказать, пока она не уснула.
Мама не легла. Так и сидела на кровати, упираясь ногами в пол, сложив руки на коленях.
– Не могу спать в чужой постели, – пожаловалась она. – И пижамы у меня нет.
– Ох, мама! Кровать Калеба, семейная, можно сказать. Ложись. Я найду, что тебе надеть. – Она присела возле тумбочки и начала выдвигать ящики один за другим. – Калеб звонил. Сказал, Прагер в порядке. Рана не опасна, словно ножом порезали.
– Слава Богу. – Она все еще сидела на кровати, неподвижная, как сфинкс.
– Мам? Ты как? Плохо себя чувствуешь? – Джесси присела рядом, взяла мать за руку. Кожа была холодной, но пульс бился ровно.
– Я в порядке! – Мать снова вырвала у нее руку. – Что мне сделается? Бога ради, это же был несчастный случай, а все суетятся, как будто я выстрелила нарочно. Чушь! Просто идиотизм, ведь никто…
Внезапно она изогнулась всем телом и обеими руками вцепилась в плечи дочери, уткнулась лицом ей в шею.
– Я могла убить его! – выкрикнула она. – Могла убить!
Джесси так растерялась, что не могла ни шелохнуться, ни слова вымолвить. Горячий и влажный поток слез хлынул ей на грудь.
– Я порчу все! То ли я слишком люблю вас, то ли недостаточно. И ты, и твой брат почему-то несчастны. Я – плохая мать. Как мне выразить свою любовь? Я попыталась защитить Калеба. И чуть не убила человека!
Джесси робко подняла одну руку, погладила мать по плечу, по волосам.
– Город пугал меня. А надо было бояться самой себя. Я – опасна. Я – сумасшедшая. Вот кого мне следовало опасаться, а не города.
– Нет, ты не сумасшедшая, – шептала ей на ухо Джесси. Ей тоже глаза жгли слезы, капли уже катились по щекам. Она подняла руки и крепко прижала к себе мать. – Не сумасшедшая, – повторила она. Хотелось найти какие-то мудрые, нежные слова, чтобы успокоить Молли, но ничего не шло на ум, кроме этого: – Ты не сумасшедшая.
Когда рыдания улеглись, Джесси выпустила мать из объятий. Вгляделась в ее лицо, помятое, залитое слезами, и испугалась: мать возненавидит ее, свидетельницу своей слабости. Но если и дочь не подпускать к своим страданиям, с кем же тогда их разделить?
– Вот, – сказала Джесси, – надень это. – Она протянула матери футболку, которую давно уже нашла в ящике и все это время держала у себя на коленях. Футболка, уцелевшая после «Венеры в мехах», с мультяшным портретом Клэр Уэйд.
– Спасибо, – сказала Молли, расстилая футболку на кровати. – Большое спасибо. – Она делал вид, будто благодарит исключительно за футболку, но Джесси понимала: мать благодарит ее также за то, что она спокойно приняла ее смятение, панику и слезы.
Тыльной стороной руки Джесси вытерла глаза. Поднялась и задернула ситцевые занавески на окне.
– Теперь ты можешь поспать, – сказала она. – Нам всем станет лучше, когда мы немного поспим.
Молли кивнула, Джесси по-матерински поцеловала мать в щеку. У обеих лица были еще влажными.
В гостиной Фрэнка не оказалось. Естественно, он не вмешивался, пока Джесси утешала мать, но теперь она испугалась, как бы он не ушел домой.
Фрэнк отыскался в кабинете, на диване возле книжного шкафа – вытянувшись во весь рост, он просматривал принадлежавшую Калебу книгу – «Хаос» Джеймса Глейка.
– Вникаешь в научный хлам? – спросила она.
– Ничего не понимаю. Зато картинки красивые. – Он раскрыл книгу: иллюстрации, созданные методом компьютерной графики, – бесконечно, маниакально повторяющийся узор, словно нагромождение колесиков от часов.
– Ложись, – пригласил Фрэнк, откладывая книгу в сторону, и подвинулся, уступая место Джесси.
– Ага! – Она сбросила обувь и прилегла рядом с ним.
– Как мама? – спросил Фрэнк.
– Устала, запуталась. Я плохо ее понимаю. Сомневаюсь, чтобы она сама могла разобраться в себе. – Джесси, словно ребенок, потянула Фрэнка за палец. – Бедная мама! Мне всегда казалось, что она нужна мне больше, чем я – ей. Я этого боялась. А теперь – теперь я нужна ей больше.
Она слегка отодвинула руку Фрэнка и поднырнула ему подмышку – уютнее и не так много места займет на узком диване. Ей нравилось ощущать на себе тяжесть его руки, полуобъятие.
– Ну, может быть, не больше, чем она – мне, – уточнила Джесси. – Столько же. Она нуждается во мне, как я в ней. Может быть.
74
Солнце встало, птицы запели громче. Какое-то безумное упоение. И подумать, сколько птиц живет внизу, прячется в деревьях позади ресторанчиков, магазинов, жилых зданий.
Раннее субботнее утро в Нью-Йорке порой выдается прекрасным, особенно если человек, в которого мама стреляла, не умер, и мама не сядет в тюрьму – во всяком случае, в ближайшие дни. Калеб шагал по Седьмой рядом с Генри. Они провели вместе достаточно времени и успели друг другу понравиться настолько, что теперь им было приятно помолчать вдвоем. Больше ни одного пешехода вокруг, за исключением молодой женщины, выгуливавшей толстого белого бульдога – пес задыхался и свистел, будто свинья в приступе астмы. По широкой аллее изредка проезжал легковой автомобиль или грузовик.
– Что за ночь! – сказал, наконец, Генри. – Какая мощная драма. «Виндзорский колокол пробил двенадцать раз!»
– Вы когда-нибудь были таким толстым, что играли Фальстафа?
– Увы, нет. А здорово было бы, да? Забросить на пару месяцев тренажер. Разжиреть во имя искусства. Мне нужно идти от центра. Мой дом там.
– Поймайте такси, оно завернет, – предложил Калеб. Однако аллея была пуста.
– Странное дело, – проговорил Генри. – Когда я в последний раз встречал рассвет, не выпивши? В это время я обычно вываливался из клуба вместе с какой-нибудь симпатичной задницей. И вот, пожалуйста, бреду домой, одинокий и трезвый. Воплощенная добродетель. Или возраст?
– Жаль, дома у меня куча народу, – сказал Калеб. – А то бы пригласил вас к себе.
Генри внимательно всмотрелся в своего спутника.
– Понял. Это шутка.
– И да, и нет. – Калеб собирался пошутить, но увидел, что Генри воспринял приглашение всерьез. Это пробудило в нем интерес.
– Все остальное у нас уже было. – Он слегка, смущенно пожал плечами.
– Верно. – Генри оглядел Калеба с ног до головы, наглым, похотливым взглядом, и у Калеба по телу пробежали мурашки желания. – Жаль, сегодня дневной спектакль.
– А у меня полон дом, – повторил Калеб.
– И мы не слишком подходим друг другу.
– Уляжемся вместе в постель и будем говорить. Генри лукаво улыбнулся.
– А если Тоби позвать за компанию?
Калеб застыл на месте. Потом принужденно рассмеялся:
– О-о! Прошу прощения. Для меня это чересчур изысканно.
– Ничего, – вкрадчиво отвечал Генри. – Это так. Спасибо за приглашение. Быть званным и желанным – всегда хорошо. Смотри-ка! Такси!
Он шагнул на мостовую и замахал рукой. Одинокое такси, вывернувшее из-за угла, притормозило рядом с ним.
– Замечательное приключение, – сказал Генри Калебу. – Я рад, что мы прошли через это вместе. – Он уперся одной ногой в бордюр, приподнялся, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Калеба, и крепко поцеловал его – в губы.
Поцелуй взасос при свете дня, соприкосновение зубов, переплетение языков.
Такси стояло рядом.
Генри выпустил Калеба из объятий и спустился обратно на мостовую, весело ухмыляясь. Запрыгнул в такси и был таков.
Калеб остался стоять на тротуаре, с трудом переводя дыхание. Потом он рассмеялся. Что означал этот поцелуй? Приглашение потрахаться? Или послать все к черту? Скорее всего – последнее, и Калеба это устраивало. Он пошел дальше, к дому.
Генри ему понравился. Очень понравился. Джесси была права – Генри человек неплохой. Но как все актеры – уж во всяком случае, как все актеры, достигшие успеха, – он умел угождать людям, так что Калеб не был уверен, можно ли доверять этому чувству. Генри поставил себе задачей покорить Калеба, и Калеб был покорен. Флиртовать с ним – одно удовольствие. Против флирта Калеб ничего не имел. Но, слава Богу, ему и Гамлету этого поколения в ближайшее время не суждено предстать друг перед другом обнаженными.
Калеб вошел в лифт, и двери захлопнулись. Пора подумать о другом. Хватит веселиться, столько всего предстоит уладить. Наломали дров. Одному Господу ведомо, что скажет ему доктор Чин в понедельник утром. Она-то думала, он уже «проработал» Прагера.
Лифт остановился наверху. Калеб с ужасом представил себе, что его ждет: беспорядок после неудачно закончившейся вечеринки, мать ссорится с сестрой, сплошной кошмар. Он с трудом одолел последний пролет лестницы, отпер дверь и…
В квартире чистота. Чище, чем перед вечеринкой. Здесь было тихо, так тихо, словно в доме с привидениями. Нет – призраки тут не бродят. Тут мирно спят люди.
Он шел на цыпочках, чтобы не нарушить этот безмятежный покой. Похрапывание доносилось с другой стороны от гостиной, не из спальни, а из кабинета. Если его животные уснули, он тоже вправе отдохнуть, а проблемы отложить на потом.
В кухне кто-то задвинул ящик. Калеб завернул за угол.
Она стояла посреди кухни. Его мать стояла посреди кухни. Она слышала, как он вошел.
– Я не могла уснуть, – призналась она. – Искала теплое молоко или пиво – Помогает уснуть.
Лицо без помады сделалось каким-то расплывчатым, бесцветным. Халат Калеба висел на ней мешком. Мать смущенно запахнула его, поплотнее прижала на талии. Из-под халата виднелась старая футболка с портретом Клэр Уэйд.
– Можно заварить ромашковый чай, – предложил сын. – Мне бы и самому не повредило. – Он подошел к раковине, налил в чайник воду.
Так много нужно сказать друг другу. С чего начать?
– Кто там похрапывает? – отважился он, наконец. – Приятель Джесси – Фрэнк?
– Нет. Джесси. Разве ты не знал, что твоя сестра храпит во сне?
– Она – просто кладезь приятных неожиданностей, да?
– Не смейся над сестрой.
– Я ничего плохого и не говорю. Неожиданностей в хорошем смысле. А почему мы стоим? Присядем и подождем, пока вода закипит.
Они перешли в гостиную. Диван уже вернулся на место, напротив телевизора. Мать и сын забились каждый в свой угол.
– Ты как? – спросил он. – Плохо себя чувствуешь?
– За меня можешь не беспокоиться. Твоя сестра уже натерпелась. Я прямо-таки утопала в жалости к себе. Потому что устала. Теперь мне лучше. Пришла в себя. Вот только, хоть убей, не могу заснуть в незнакомой постели!
Интересно, что такое пришлось выслушать Джесси? Сын и дочь знали двух разных Молли. Мать доставала Джесси куда чаще, чем Калеба, но при этом Джесси была ей гораздо ближе. Он завидовал их близости, хотя вряд ли мог позавидовать проблемам, которые сопутствовали этой близости.
Что-то торчало в полу у самого его ботинка. Похоже на гвоздь. Он наклонился посмотреть – и увидел пулю, которая глубоко, словно прячась от посторонних взглядов, вонзилась в полированное дерево. Нет смысла притворяться, будто ничего странного в этом доме не произошло. Однако с чего начать откровенный разговор?
– Я понимаю, вчера кое-что вышло само собой, – произнес он. – Но, право, я тронут тем, что ты сделала для меня. Я и не думал, что тебя интересует моя работа. – Конечно, не в «работе» дело, но как еще это сформулировать?
Мать скорчила гримаску – воплощенное неудовольствие.
– Это был очень глупый поступок. Очень.
– Конечно. Но хоть никого не убила. Красивый жест.
– Да, из этого выйдет славный анекдот, – с горечью отозвалась Молли. – Всю жизнь будешь друзьям рассказывать.
– Почему бы и нет? Я люблю смешные истории. Да и ты тоже.
– Не в качестве персонажа!
Засвистел чайник. Калеб вскочил и удрал на кухню. Занялся приготовлением чая: в каждую кружку положить пакетик, налить кипяток, дать настояться.
Что еще ей сказать? Он не знал, что еще можно сказать. Чтобы все высказать, понадобятся часы, недели, годы. Сегодня утром он хотел сказать одно: «Спасибо. Я люблю тебя. Как ты себя чувствуешь?»
Но все это он, вроде бы, уже сказал.
75
Тоби проснулся в своей комнате на Западной 104-й. Солнечный свет пробился сквозь жалюзи, желтые полосы побежали по полу и матрасу, по простыне, которой укрывалось большое обнаженное тело – русский, Саша, лежал на спине, натянув простыню до подбородка, одну руку подвернув под короткостриженый затылок. Виднелась заросшая светлой шерстью подмышка. Ярко-красные губы растянуты, обнажая в усмешке крупные зубы. Тоби не сразу понял, что Саша еще спит.
Большинство мужчин, с которыми Тоби побывал вместе, одетыми выглядели лучше, чем голыми. Но не Саша – обнаженный, он был прекрасен. Обычно по утрам Тоби не терпелось выбраться из постели, принять душ и снова «стать хорошим». Но не сегодня. У Саши столько округлых выпуклостей! Тоби был едва с ним знаком, даже имени не спросил, но секс этой ночью достиг совершенства – пылкий, взаимный, простой – как во сне.
Тоби мог бы оставаться в постели вечность, но приспичило в туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44