Молли кивнула и протянула руки, подставляя запястья.
– Да что вы! – возмутился Плеча. – За подонка меня держите?!
– Конечно, вы прекрасный, благоразумный джентльмен, – замурлыкал Генри, щедро расходуя британский акцент. – Это хорошая женщина. Она могла бы уже быть бабушкой. Неужели вы арестуете ее? Ведь это же, без сомнения, несчастный случай!
– Извини, приятель. Решать будет судья. При таких обстоятельствах я бы и родную бабушку не пощадил. – Он помог Молли подняться на ноги.
Расправив платье, Молли покрепче сжала свою сумочку. Она выглядела пугающе разумной, рациональной, запрограммированной, будто робот.
– Вот почему я не хотела ехать в город! – провозгласила она.
– Я позвоню Айрин, – пообещал Калеб. – Сегодня же найдем адвоката. Тебя там долго не продержат.
– Я еду с тобой, – сказала Джесси. – Я еду с вами, – обратилась она к Плече.
– Извините, мисс. В одной машине с нами вам нельзя. Таков порядок. Мы отвезем леди в Шестой участок. На Десятую улицу.
Усатый полицейский отвел Генри в сторону.
– Вы не просто актер. Вы – звезда из «Тома и Джерри». – Усы щекотали Генри ухо. – Добудьте мне билеты? – прошептал полисмен. – Жена уж меня отблагодарит, если я свожу ее на спектакль.
Генри пообещал сделать все, что в его силах.
Патрульный присоединился к детективу Плеча, и они вместе повели Молли к лифту. Остальные участники драмы двинулись вслед за ними.
– Там встретимся! – на ходу крикнула брату Джесси.
– Скоро приеду, – ответил Калеб. – С адвокатом.
Как странно было смотреть вслед матери: она входила в лифт, а по бокам – следователь и полисмен в форме. Молли пыталась улыбнуться сыну и дочери, но улыбка вышла перекошенная, словно у полоумной. Дверь лифта закрылась, и Молли исчезла.
Последние из задержавшихся гостей вышли на лестницу. Калеб вбежал обратно в квартиру.
– Надо ехать в участок, – сказал он Джеку. – Запрете квартиру, когда наведете порядок, хорошо?
– Не сомневайся, приятель! Ну и ночка! Что тут сказать? Держись! – И ресторатор по-братски обнял драматурга.
Калеб обошелся без лифта, пешком спустился с пятого этажа, его подгоняла тревога за мать. Откуда взялся Прагер? Что за странные, сюрреалистические события стряслись в эту ночь? Он никак не мог осознать реальность происходящего, хотя что может быть реальнее огнестрельной раны?
Снаружи не было ни полицейской машины, ни «скорой помощи», никаких признаков экстраординарного происшествия. Тихая, теплая весенняя ночь, на улицах еще полно народу.
Несколько человек поджидало его внизу – не только Джесси, но также и Фрэнк с Генри.
– Кто-нибудь знает, куда делся Тоби? – спросил Генри. Калеб напрочь забыл о мальчишке.
– Кажется, поехал в Сент-Винсент вместе с санитарами, – высказал предположение Фрэнк. – А полицейский участок – там.
Он ткнул пальцем в сторону Седьмой улицы, и все дружно пошли в том направлении.
Калеб не очень понимал, зачем тащиться всем вместе, но раз уж идут – пусть идут. Сейчас он остро нуждался в других людях, пусть даже они тут лишние. Он и сам-то лишний.
Квартира наверху почти опустела. На террасе не осталось ни души. Легкий ветерок раздувал пляжный зонт и смахивал со стола пустые пластиковые стаканы, один за другим.
Внутри задержались два официанта, Майкл и Джек и труппа «2Б».
– Безумная вечеринка, – вздохнул Дуайт. – Просто сумасшедшая.
– Бедолага, – посочувствовал раненому Джек. – Хоть и критик, а все-таки… И Молли жалко.
Они были знакомы. Дуайт, Крис и Аллегра часто помогали Джеку на праздниках. И сейчас Крис и Дуайт принялись за уборку. Аллегра сидела, скрестив ноги, на столе и доедала кусок именинного торта.
– О-хо-хо! – проговорила она. – Кеннет Прагер побывал на нашем спектакле. А теперь мамочка Калеба подстрелила его. Сегодняшнюю ночь он добром не помянет.
– Ну, что ж, – сказал Джек, – как-нибудь в другой раз.
– Только веселье началось, – приятным низким контральто завела Крис, – расставаться нам пришлось.
Рассмеявшись, Джек подхватил:
– Ну что ж
Мы свое возьмем
Как-нибудь в другой раз.
– На ковре кровь. – Сообщил Дуайт. – Оставить для полицейских? Или солью присыпать?
– Солью только вино можно отчистить, – сказал Майкл. – Ты только глянь! Фу! – Он выставил напоказ окровавленный рукав, который санитары отрезали и бросили на пол.
– Несите сюда лапу Бродвейского Стервятника, – потребовала Аллегра. – Продадим ее на eBay.
А Джек и Крис, не обращая ни на кого внимания, допевали песенку из «Одного дня в городе», печальную и сладостную, прихотливую, ускользающую мелодию:
Этот день – лишь намек.
Все сказать я не смог.
Ну что ж,
Мы свое возьмем
Как-нибудь в другой раз.

71
Три тринадцать. Часы на стене полицейского участка похожи на простые белые настенные часы в младшей школе. И все в участке напоминало Джесси ее первые школьные годы: доска объявлений, стеклянные перегородки, желтые цементные стены, флуоресцентные лампы.
Джесси и ее спутники сидели в ряд на пластиковых стульях у стены. Фрэнк и Генри слева от нее, Калеб справа.
– Ясно, – произнес в трубку Калеб. – Во сколько? Шутишь? А до утра – ничего?!
Он говорил с Айрин по сотовому телефону Джесси.
– Да, конечно, сейчас вечер пятницы. Утро субботы, как хочешь назови. Но разве…
В рассказах отца полицейский участок представал совсем не таким, как это отделение на Западной Десятой. «Клуб ночных потасовок» собирался каждую пятницу, рассказывал отец своим приятелям по гольфу, а еще хуже был «субботний клуб пушки и ножа». Но это в Бронксе, в семидесятые годы. А здешние полицейские то входили, то выходили, иногда приводили арестованных – разъяренную чернокожую «королеву», пьяного белого студента с расквашенным носом. Здесь, в общем и целом, царило спокойствие. Интересно, это от квартала зависит или со временем все изменилось? – думала Джесси.
– Сейчас вернусь, – предупредила она и подошла к столику дежурного сержанта.
– Мама еще здесь, верно? Ее не могут посадить в тюремный автомобиль и увезти, не предупредив нас?
Сержант заверил, что ее мать по-прежнему находится в участке. Джесси вернулась на место.
Им было бы легче, если бы они видели Молли, но ее увели – либо в камеру, либо в кабинет следователя в конце коридора.
Здравый смысл Джесси спорил с разгулявшимся воображением. Кеннет Прагер не умрет. Матери не могут предъявить обвинение в убийстве. Но что, если он подаст иск? Или мать обвинят в покушении на убийство. В незаконном хранении оружия. Еще в чем-то – и весь остаток жизни они проведут в суде. Все мыслимые несчастья так и вертелись в ее голове.
Но больше всего Джесси пугал сам факт, что мать оказалась способна на подобный поступок. Вытащила из сумки револьвер и выстрелила в человека. Ну, может быть, ранила его она не нарочно, но ее гнев, желание причинить боль – не подлежат сомнению. Джесси чувствовала страх не только за мать, но и перед ней. Как мало она знала эту хрупкую пожилую леди!
За углом какой-то человек изумленно воскликнул:
– Молли? Молли Дойл? А ты что здесь делаешь, прах меня побери?
Джесси вскочила на ноги, но и стоя не смогла разглядеть тот конец коридора.
– Джимми Муртаг, – продолжал голос. – Я работал с Бобби, упокой Господь его душу. Ну и вот, как услышал насчет тебя и…
Дверь захлопнулась, и голос затих.
Джесси оглянулась на Калеба. Он тоже слышал этот разговор. После краткой паузы он возобновил свой спор с Айрин:
– Я знаю, что ты специализируешься на шоу-бизнесе. Но если ты не сможешь сейчас дозвониться тому парню, приезжай сама, ладно? Точно? Хорошо, спасибо.
Он закрыл телефон и передал его Джесси.
– Айрин знает хорошего адвоката, – сказал он. – Она постарается разбудить его и привезти сюда. Если не добудится, приедет сама. В любом случае, до шести утра ничего не получится.
У Джесси вырвался стон.
– Я не могу уйти, пока мама здесь. Мне все время кажется, ее куда-нибудь перевезут. Отправят без нас, а потом мы не сумеем ее найти. Паранойя, разумеется, но я ничего не могу с собой поделать.
– Со мной происходит то же самое, – кивнул Калеб. – Однако нет смысла всем торчать здесь. Схожу-ка я в Сент-Винсент, посмотрю, как там Прагер.
Джесси настороженно прищурилась.
– Я не собираюсь просить его отказаться от иска или что-то такое, – пояснил он. – Просто узнаю, как у него дела.
– Я с вами, – вызвался Генри.
– В этом нет необходимости, – нахмурился Калеб.
– Но мне хочется пройтись. Может быть, я сумею уговорить мистера Прагера. У меня это получится лучше, чем у вас. Ведь он – мой поклонник.
Калеб оглянулся на сестру – не знает ли она, чем руководствуется ее босс.
Джесси явно понятия не имела.
– Идите, – сказала она. – Я тут справлюсь. Фрэнк побудет со мной. Ты же не уйдешь, Фрэнк?
– Я останусь, – пообещал он.
Фрэнк, судя по всему, рад быть полезным, и Джесси рада его присутствию. Но между ними не все ладно, или так только кажется со стороны?
– Ничего не бойся, – подбодрил ее на прощание Генри. – Все будет хорошо. – И он ушел вместе с Калебом.
72
Это тебе не кино, размышлял Генри. Сперва шум и грохот – выстрелы, кровь, копы, – а потом время останавливается, словно в больнице. И полицейский участок выглядел скучно, отталкивающе – точь-в-точь больница. Вот почему, когда Калеб Дойл собрался навестить Прагера, Генри сразу же поднялся:
– Я с вами.
На улице все еще было темно, глаза отдыхали после яркого флуоресцентного света. Прохладный, сыроватый воздух напомнил Генри летнюю ночь в Хемпстед-Хит. Узкую улочку окаймляли растрепанные деревья, больше похожие на ершики для бутылок. Генри молча шел рядом с Калебом. Это стоическое, мужественное молчание вполне его устраивало – первые несколько минут.
– Потрясающе, – заговорил он, наконец. – Невероятно. Моя мама в жизни бы не подстрелила критика ради меня.
Калеб поморщился.
– Ваша – крепкий орешек, – поспешил добавить Генри. – Выкарабкается.
– Возможно, – процедил Калеб, не глядя Генри в глаза.
Генри понимал, как неуместна его болтовня, но не мог остановиться.
– Ну вот, мистер Дойл, мы и встретились лицом к лицу. Я столько слышал о вас – сначала от вашей сестры, потом от нашего – уф – друга, Тоби.
Калеб метнул быстрый взгляд на артиста и снова отвернулся:
– Не верьте ничему, что услышите от Тоби.
– Почему? Потому что он все еще в вас влюблен?
Калеб опять поморщился:
– Нет. Он только воображает, что влюблен в меня.
– Разве это не одно и то же? – усмехнулся Генри. – Нет, я знаю, что вы имеете в виду. Бывает и так, что другой любит любовь или еще что-нибудь, а мы оказываемся посредниками между ними.
Теперь Калеб взглянул на него по-доброму, почти дружески.
– Не хотелось бы обсуждать Тоби. Почему все вечно говорят о Тоби? Что в нем такого особенного?
Генри призадумался:
– Попка красивая.
Калеб нахмурился, словно услышал оскорбительную грубость, но, вздохнув, признал:
– Да. Попка красивая. И актер он неплохой. К тому же, в мальчике нет ничего дурного – злобы, подлости.
– Он прекрасный актер. Сходите, посмотрите его в этом спектакле.
Калеб словно не слышал.
– Но у Тоби нет здесь и сейчас. Нет личности. Нет границ между собой и другими людьми.
Генри улыбкой подтвердил его правоту. Он был доволен тем, что заставил Калеба разговориться.
– Он считает, что не добился взаимности, потому что вы все еще влюблены в умершего друга.
Глаза Калеба снова погасли.
– Он и это вам сказал? Что он еще наговорил?
– Мало чего. Говорил, что все еще любит вас. Для него это заслоняет все остальное. – Генри чуть было не спросил, говорил ли Тоби Калебу о нем, но ответ известен заранее. – Или вы не помните, что такое первая любовь? Она крепка, прочна как скала. И тупа, как скала, должен прибавить. – Он рассмеялся. – Признаться, я разочарован тем, сколь мало значит для вас Тоби. Я-то думал разыграть из себя Маршаллину и уступить дорогу молодой любви.
Калеб покачал головой:
– Я старался полюбить его, и не смог. Так и не полюбил. Все сводилось к сексу. Это было хорошо, но Тоби хотел большего. И я – тоже. Интересных разговоров. Взрослого общения. Интереса хоть к чему-нибудь, помимо нас двоих.
– Прошу прощения, но как на ваш взгляд… Тоби нравится… секс? – Этот вопрос оказалось непросто выдавить из себя.
Калеб даже вздрогнул, изумленный и озадаченный.
– Ясно, – сказал Генри, – значит, дело во мне.
– Да нет, я не хотел… – пробормотал Калеб. – Вы просто… застали меня врасплох такой откровенностью.
Но Генри подметил на его лице облегчение и радость. Конечно, и драматург человек – ему приятно знать, что его бывший партнер не достиг вершины блаженства с другим мужчиной. Не стоит рассказывать ему о чисто символическом акте минета на крыше пентхауса.
– Секс ему нравится, – сказал, наконец, Калеб, – но он подходил к делу слишком сознательно, словно исполнял долг. Он то ли секса боялся, то ли что я недостаточно люблю его. – На этот раз гримаса Калеба вышла еще выразительнее. – И в Бена я больше не влюблен. В моего умершего партнера. Тоби выдумал это без всякой на то причины – разве что я не любил его, а Бена любил.
– Скорбь и любовь не исключают друг друга, – кивнул Генри.
Калеб явно удивился тому, что кто-то его понимает, и это подвигло его продолжать:
– И скорбь не так уж глубока – Бен умер шесть лет тому назад. Я уже почти не горюю по нему. Но я горюю по своему горю. Вы понимаете? Особенно теперь. Я написал новую пьесу, она провалилась. Это очень больно. Так всегда. Но из-за этого я начал вспоминать Бена. Как будто мне понадобилась реальная боль, сильная боль, чтобы заглушить эту пустяковую обиду на плохие рецензии, на то, что пьесу сняли со сцены. – Он фыркнул, негодуя на самого себя. – Тоби не мог этого понять. Он решил – это значит, что я по-прежнему люблю Бена. Скорее уж, я влюблен в свою утрату. И то временно. На данный момент.
– Каким был Бен? – спросил Генри. – Он тоже имел отношение к театру?
– Нет. И это, среди прочего, очень мне нравилось. – Калеб слегка принужденно засмеялся, но видно было, как он рад возможности поговорить о Бене. – Он преподавал математику в старших классах, в частной школе…
И он начал рассказ о человеке, который бросил колледж, чтобы учить детей – Бен был восемью годами старше Калеба, и они прожили вместе десять лет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44