Этому шоу, этой отнюдь не смешной пародии, этой полуторачасовой чепухе требуется врач, а не обозреватель. В любом случае…»
Дуайт сложил «Таймс».
– Натуралу не понять. Я видел шоу. Очень смешное. Типа: заработай инфаркт и помри.
– Нечего им сочувствовать, – огрызнулась Аллегра. – О них пишут в «Таймс», а о нас – нет.
– И слава Богу, – вставил Фрэнк.
– «В любом случае, – продолжил чтение Дуайт, – получите ли вы удовольствие, разозлитесь или умрете от скуки, зависит от того, насколько вам памятен давно отошедший в прошлое мир ночных клубов, Лас-Вегаса и Мерва Гриффина…».
Дождь все еще лил. В шесть часов вечера темно и мрачно, как в ноябре. На Западной Сто Четвертой уже горели фонари. Фрэнк устроился в мягком кресле чуть в стороне от актеров и собирался с духом для вечерней репетиции. Уже среда, премьера в пятницу, но ему все равно, что случится – успех или провал. Скверное у него сейчас настроение – безразличие, губительное для дела.
– «Отсутствие сострадания к этой паре несчастных стариков просто убивает. Но аудитория помирает со смеху».
– Довольно! – крикнул Фрэнк, выталкивая себя из кресла. – За дело. Работы по горло.
– Тоби еще не пришел, – напомнила ему Аллегра.
– К черту Тоби. Боаз, ты прочтешь его реплики?
– Нет, – равнодушно ответил Боаз.
– Бо, миленький… – заныла Аллегра.
Боаз тоже не в духе. Помятый и растрепанный красавец выглядел еще более помятым.
– Музыка, – заявил он. – Я должен записать диск со всей музыкой к шоу. – И он продемонстрировал набитый дисками пакет. – Я пошел. – И он направился к двери.
– Что происходит?! – возмутилась Мелисса. – Погода на них так действует или фазы Луны? Или все не с той ноги встали?
– К черту! – повторил Фрэнк. – Я почитаю за Тоби. Пошли. Двигайтесь же!
Все встали по местам и начали прогон первой сцены, неторопливый пролог.
Крис и Мелисса курсировали между ванной и кухней, проходили друг мимо друга, не обмениваясь ни словом. Фрэнк сидел на складном стуле в центре гостиной, наблюдая.
– Славный денек, – пробурчала Мелисса. Первая реплика.
– Что тут славного? – фыркнула Крис.
– Это ирония, – пояснила Мелисса.
– Извини. Не могу с утра оценить твой юмор.
«Лублу тэбя, как свынка гразь», мысленно повторял Фрэнк.
Нет, не любит. Больше не любит. Кончено.
Фраза Ингрид Бергман возникла в голове сама собой. Мозг превратился в лед, внимание скользит, не в силах сосредоточиться. Утром Фрэнк проснулся, ощущая себя китовым дерьмом – как говаривал его отец, китовое дерьмо лежит на самом дне океана.
«Я не стану утешительным призом для актера-неудачника».
Что может быть хуже: ты стоишь обнаженным перед любимой женщиной, – вдвойне обнаженным из-за эрекции, – а тебя разбирают по косточкам, пережевывают и выплевывают! Что может быть ужаснее?
«Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!»
Бесконечно проигрывая эту сцену в своей голове, Фрэнк порой натыкался на собственные ошибки. Как он посмел сказать: «Ты слишком привязана к своему брату-педику»? Но чаще всего он видел лишь неправоту Джесси. Нельзя влюбляться в психически травмированную личность – взаимности не дождешься.
Он не мог поделиться своим горем с Аллегрой и прочими. Эти дилетанты и так много знают о его личной жизни. Не хватало, чтобы его любовь сделалась сюжетом для песен этого «греческого хора».
Дуайт вынырнул из спальни – начиналась его сцена, – напевая «Я теряю веру». Диалог Дуайта с Аллегрой вышел слишком мрачным, но Фрэнк не прерывал обмен репликами. Сегодня он не мог положиться на свои инстинкты, не решался критиковать.
Далее – первый монолог Тоби перед Крис. Крис неподвижно сидела перед телевизором, Фрэнк зачитывал ей Фразы Тоби. Засранец позволяет себе опаздывать – и это после того, как накануне вечером Фрэнк потратил на него столько сил.
– Привет. Как дела? Хорошо прошел день? У меня отлично, – наговаривал Фрэнк.
Остроумные реплики и шутки, а под ними – три сюжета о глубоко несчастных людях. Черный юмор, по замыслу автора, но сегодня Фрэнк ощущал только черноту, без юмора.
Подошла очередь эпизода, когда Аллегра и Дуайт бросаются в объятия друг друга. Это могло быть – должно было быть – великолепно. Двое друзей обсуждают свои проблемы, делятся горестями, как два Иа-Иа, и внезапно накидываются друг на друга. Но сейчас вместо удара молнии черепахой ползла вялая сцена, Аллегра и Дуайт не могли даже толком поцеловаться – сталкивались носами.
– Что вам мешает? – спросил Фрэнк. – Ну же, ребята. Реплика. Пауза. И – поцелуй.
Дуайт и Аллегра остановились, заглянули друг другу в глаза – и неудержимо расхохотались.
– Что за детский сад! – возмутился Фрэнк. – Что такое? Нужно играть депрессию и похоть!
– Но мы же с ней друзья, – возразил Дуайт.
Фрэнк встал между ними.
– Здесь речь идет не о дружбе! – разъяснил он. – О сексе!
– Думаешь, так легко? – пожаловалась Аллегра. – Сам и сыграй.
– Да бога ради!
Ухватив Дуайта за воротник, он подтянул его лицо вплотную к своему и впился в его рот поцелуем. Зубы ударились о зубы, язык проник в теплую влажную пещеру. Он затянул поцелуй, хотя в голове стучало: «Это же Дуайт. Зачем я полез в рот к Дуайту? Почему целую его с такой злобой?»
Он выпустил, наконец, Дуайта, отвернулся и сплюнул.
– Вот так-то, – заявил он Аллегре. – И меня считают гомофобом?!
Все молча таращились на своего режиссера.
– Боже, – с нервным смешком выдавил из себя Дуайт. – Я и не думал, что ты обижаешься. – Он раскраснелся, был смущен и расстроен.
Тыльной стороной ладони Фрэнк утер рот.
– Извини, увлекся. Это твоя сцена. Отдайся ей. Оба отдайтесь.
Они начали сцену сначала. Потом еще раз, и еще. Им никак не удавалось раствориться в ней, недоставало бурлившей во Фрэнке агрессии, но хотя бы жесты усвоили.
Фрэнк зачитывал второй монолог Тоби, когда в дверь постучали. Фрэнк открыл, не спрашивая, кто там, и вошел Тоби – на цыпочках, всем своим видом извиняясь за опоздание. Тем не менее, он выглядел на редкость довольным собой, отметил Фрэнк. Бросив плащ в угол, Тоби сходу продолжил свой монолог.
– Что смотришь? Хорошая передача? Я подумываю сходить на прослушивание для полицейского сериала. Не для этого, для другого…
– Простите, что так поздно, – сказал он, закончив сцену.
– Где задержался? – поинтересовался Дуайт.
– В «Кинко». Смена затянулась.
– Вперед! – окликнул их Фрэнк. – Теперь пойдет как по маслу.
Они продолжили, но не как по маслу. У всех реплики выходили какими-то смазанными, приглушенными – у всех, кроме Тоби. Его монологи обрели упругость и четкость. Ему явно пошла впрок работа с Фрэнком, он все усвоил. Актеры обменивались изумленными взглядами, а потом и сами поднажали.
Фрэнк присмотрелся к возне Крис и Мелиссы в кухне, и его осенило.
– Лорел и Харди, – предложил он.
Он боялся обидеть Крис – ведь ясно, кто из них Харди – но та скорее обрадовалась.
– Лесбиянки Лорел и Харди? Точно. Это мне по плечу.
Легкий оттенок фарса, капелька напыщенности – и сцена оживилась.
Тоби приступил к четвертому монологу. Его прорвало, он обхватил Крис руками, точно так же, как вчера цеплялся за Фрэнка. И Крис хорошо помнила эту сцену – замерла в смущении, потом робко обняла его в ответ.
Драка в кухне получилась скомканной – актеры снова зажались, – и на фоне других сцен с проблесками подлинной жизни эта выглядела донельзя механической.
Когда они закончили, Фрэнк сказал:
– Что-то забрезжило. Уже не полная чушь. – И сам он уже не чувствовал себя полным дерьмом – китовым дерьмом. – Перерыв.
Актеры разбрелись, открыли окна, включили мобильники. Аллегра отозвала Фрэнка в сторону.
– Ну и поцелуй! – сказала она.
– Я хотел показать вам пример.
– Я так и поняла. Но ты задел его чувства.
– То есть?
– Он думает, ты хотел посмеяться над ним, потому что он голубой.
– Господи ты Боже мой! – вскричал Фрэнк. – С чего вы все взяли, будто мне есть дело до того, кто с кем…
– Поговори с ним, – посоветовала Аллегра. – Нам только не хватает еще одного обиженного.
Дуайт пристроился на подоконнике рядом с Крис. Оба курили, каждый занял половину окна. Слишком сыро, неохота вылезать на пожарную лестницу.
Подойдя к Дуайту, Фрэнк негромко окликнул его:
– Слышь, друг! Извини, если обидел.
Дуайт даже головы не повернул.
– Ты не уважаешь меня, Фрэнк.
– Еще как уважаю.
– Если б я попытался тебя лапать, ты бы меня пришиб.
– Да нет же! – настаивал Фрэнк, хотя даже стоять вплотную к Дуайту ему было неловко.
Ступени пожарной лестницы обрамляли их головы и плечи. На перилах поблескивали линзочки воды. В двух шагах от них свешивалась из окна Крис, электрический свет из комнаты омывал ее тело от головы до локтей.
– Слушай, может, я не подумал, – извинялся Фрэнк, – но я тебя не лапал. Я изображал персонаж Аллегры – это она должна была притиснуть тебя.
– Теперь я знаю, что чувствуют девочки, когда их щупают. Мы с тобой друзья, Фрэнк. Не хрен разряжаться за мой счет.
– Дуайт! Можно подумать, меня завел этот поцелуй! – Он вложил в поцелуй сильные эмоции, что правда, то правда, но эти эмоции не имели никакого отношения к Дуайту. – Извини. Мне очень жаль. Это никогда больше не повторится.
Аллегра высунула голову в окошко рядом с Крис.
– Эй! У Тоби замечательные новости.
У окна стало тесновато. Фрэнк хотел было убрать голову и продолжить разговор в гостиной, но тут рядом с головами Аллегры и Крис появилась третья – голова Тоби.
– Фрэнк, – заговорил он, – я тут Аллегру спрашивал – можем мы устроить дополнительное представление в пятницу? Для моего хорошего знакомого, он не успевает к девяти.
Крис и Дуайт дружно застонали.
– Извини, Тоби, – ответил Фрэнк. – Не успевает – значит, не успевает. Мы, конечно, мелочь пузатая, но не настолько же, чтобы выступать на заказ.
– Да ты послушай, Фрэнк, – вмешалась Аллегра. – Тоби, скажи ему, о каком друге идет речь.
– Это Генри Льюс.
– Генри Льюс! – вскричал Дуайт. Широко раскрыв от изумления глаза, он повернулся к Фрэнку, потом снова к Тоби. – Мистер Ева Харрингтон! О-го-го!
– Ева – кто? – переспросил Тоби.
– Заткнись, Дуайт! – одернула приятеля Аллегра. – Так что, Фрэнк? – И она убрала голову.
Фрэнк тоже вернулся в гостиную, заморгал, приспосабливаясь к слишком яркому свету после сумрачной пожарной лестницы. Вслед за ним возвратились и другие актеры.
– Генри Льюс, – повторила Аллегра. – Придет посмотреть. Ему понравится! Он даст нам хороший отзыв!
– А если не понравится? – усомнился Дуайт.
– Как же, не понравится! – усмехнулась Аллегра. – Его дружок играет!
– Он хороший человек, – заверил всех Тоби. – Он нам поможет.
Фрэнк не верил своим ушам. Генри Льюс, на хрен! Куда бежать? И все его актеры, как дрессированные собачки, готовы прыгать через обруч ради этого засранца. Он оглянулся на Крис – может, хоть она не согласна?
Крис лениво пожала плечами:
– Можно и лишний раз выступить.
– Верно! – подхватил Дуайт. – Перед Генри Льюсом! Ого! Все равно что перед самим Майклом Кейном. У вас роман?
– Нет, – протянул Тоби, потупясь. У него был виноватый и вместе с тем торжествующий вид – гордится своим падением. – Встречались, выпили кофе. Два раза. Он действительно интересуется молодыми актерами. В смысле – профессионально.
– В каком-каком смысле? – переспросил Дуайт.
– Знаете что, – перебила Аллегра, – мне плевать, как именно Тоби залучил Генри Льюса. Дареному коню в зубы не смотрят. Что скажешь, Фрэнк? Дополнительное представление? С нас не убудет.
И все дружно обернулись к Фрэнку, полные надежд, упоенные собой.
41
– Алло!
– Тоби?
– А, Генри. Привет.
– Еще не спишь? Вот и хорошо. Я боялся, что уже поздно.
– Я раньше часа не ложусь. Слушай, я спросил у ребят насчет пятницы. Мы выступим еще раз. Билеты уже готовы. Я оставлю один для тебя?
– Конечно. Да-да. Замечательно.
Пауза.
– А сегодня ты не занят, Тоби? Приходи ко мне.
– Уже так поздно. Почти двенадцать.
– Знаю. Просто подумал, вдруг ты согласишься… ну да ладно.
– Мне было хорошо прошлой ночью.
– Правда?
– Честное слово. Так уютно. Вроде как в гостях.
– Хмм.
– Жаль, что пока я не могу дать тебе большего, Генри. Ничего?
– Поспи в гостях и сегодня.
– Прости, мне надо выспаться.
– Прошлой ночью ты спал без проблем.
– У меня премьера. Понимаешь? У тебя работа, и у меня тоже. Ты придешь в пятницу? Обещаешь?
Пауза.
– Разумеется. За все сокровища мира я бы не пропустил такое.
42
Небо голубое, солнце сияет – картинка из детской книжки. Джесси гуляла по зеленому, такому зеленому полю, вдали от города, от скучных обязанностей. Единственное что ее беспокоило – крошка-гиппопотам. Ростом с поросенка, он брел за ней, как понятный только ей упрек, взращенный ею укор совести.
Странный стук доносился с небес, тук-тук-тук, словно удары трости, возвещавшие о начале представления в «Детях райка». Зеленое небо и зеленый луг дернулись и поехали вверх, как занавес. Конец света, подумала Джесси в отчаянии. Разрисованная тряпка земли и неба исчезла высоко над головой. Осталось лишь усыпанная звездами темнота. И – публика.
Она стояла на сцене перед залом размером со Вселенную, бесконечным, как космос. Гиппопотам все еще держался поблизости. Ну и шутки шутит мое подсознание, подумала Джесси. Она уже догадывалась, что видит сон. Лишь бы не тот дурацкий «актерский» сон, в котором забываешь свою реплику или вовсе не догадываешься, в какую пьесу попала.
Публика – одни мужчины, сплошные ряды в смокингах. Это хорошо. Джесси нравилось быть единственной девушкой на вечеринке. Калеб в переднем ряду. Рядом – мистер Коупленд, руководитель школьного драмкружка. Уже не тот вечный мальчишка, он выглядит старым, словно отец – будь он сейчас жив. Дальше – Фрэнк, хмурый, руки сложены на груди. Фрэнк недоволен ею – как она осмелилась выйти на сцену с гиппопотамом?!
Но где же Генри? Нигде нет. Не пришел. Вот дерьмо!
Бегемотик, сидевший у ноги хозяйки, внезапно откашлялся. Задрал голову и с нежностью посмотрел на нее. Приоткрыл розовый рот. Сейчас заговорит и все объяснит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44