И эти слова…» Толик напряг память, вспоминая строчки из письма Ивана: «Они заманивают к себе деньгами. Потом, чтобы никто не мешал работать, лишают близких. Но это лишь верхушка айсберга! Только то, что очевидно, по крайней мере для меня. Под темной водой скрыта хитрость с троицей… Со святой?»
Толя замер, напрягся всем телом, словно его обухом по голове ударили. Его рот непроизвольно открылся, между верхней и нижней деснами натянулись слюни-ниточки. На экране мигали картинки с рекламой, предложением читать информацию о ведьмаках далее, прочая ерунда.
«Меня три раза предупредили не делать того, что я хотел сделать! Три раза! Вот тебе и троица», – осмыслил мужчина, запрокинув голову. В шее хрустнуло. Тогда он наклонил голову влево, вправо, вперед, назад, по кругу. За соседним компьютером, сменив девушек, сидел молодой парень с темной кожей, видимо иностранец. Он посмотрел на Толика. Тот поймал его взгляд и вгляделся в темные глаза незнакомца, немедленно отвернувшегося, почувствовавшего, как участилось биение сердца. «Этот человек расист», – подумал молодой араб, но решил не уходить из кафе. «Он знает, что я натворил, – подумал Толик, а потом улыбнулся глупости этой мысли. – Он не может знать. О них никто ничего не знает, кроме горстки избранных и некоторых сотрудников. Они ведут хитрую незаметную игру».
Он продолжил искать информацию по борьбе с черными силами, но ничего путного не попадалось. Усмешку вызвало предложение наследственного колдуна, проживающего на переулке Звездном, оказать услуги экзерциста. А какая улыбка, полная явной злобы, появилась на лице Толика при прочтении предложений избавить дом от барабашек и вампиров при помощи чудодейственного средства, изготовленного из масла чеснока, выращенного под Иерусалимом. Он пробежал глазами по строчке: «Возвращаю на путь истинный», и снова догадка, выкристаллизовавшаяся в веру, поразила его, заставив замереть. «СПИ» расшифровывается как Сбитые с Пути Истинного!» – решил он.
В тот же миг на его плечо легла легкая, но властная рука, вызвав рефлекторную конвульсию по всему телу. Со лба сбежала еще одна капля пота, пальцы задрожали, голову заполнила кричащая тишина, разбухающая внутри, словно смоченный водой хлеб.
– Извините, – раздался голос из-за спины, а рука чуть сжала его плечо.
«Они пришли за мной»! – истерично полыхнуло в мозгу, и Толик обернулся.
Наверное, его лицо было так сильно искажено страхом и злобой человека, не знающего, какие шаги предпринять, что администратор кафе не узнал того, кто оплатил два часа вперед и заказал пирожное и хот-дог, а также коктейль.
– Извините, – повторил он, наблюдая метаморфозу, преобразившую в секунды лицо клиента из пугающего в растерянное. – Я хотел узнать, будете ли вы продлять время выхода в «WWW»?
– Да, конечно, – пытаясь собраться, ответил Толик, переживший за краткий миг, прошедший с прикосновения рукой к его плечу до осмысления, что это всего лишь служащий кафе, настоящий шквал неприятных эмоций.
Он вынул из заднего кармана джинсов кошелек, достал деньги, заплатив еще за два часа. Администратор поблагодарил его и поинтересовался, может ли он чем-нибудь еще помочь, на что получил отрицательный ответ.
3
За дополнительно оплаченное время Толик нашел всего один материал, который подходил под его ситуацию. Последователи некоего посланника веры по имени Артемиус, жившего и проповедовавшего в I веке нашей эры, описывали, пытаясь подражать старорусскому языку, принцип троицы. «Ежели трижды отроку будет дан знак не совершать деяние или прекратить бездействие, то сие есть знаки свыше. И коли отрок, а также муж, жена не примут знаки по непонятливости али по нраву упрямому, то сие человеки не смогут возвратить содеянного вспять, а возвратив, не смогут снять грех с души», – было написано в одном из посланий Артемиуса.
Прочитав текст, мужчина откинулся на спинку компьютерного стула, на котором сидел. В голову пришла неуместная в данной ситуации мысль: «Почему в интернет-кафе, где все выполнено, в подчеркнуто японском минималистском стиле, стоят такие стулья на колесиках?» Скорее не думая ни о чем, чем решая заданные вопросы, Толик посмотрел на потолок. В этот момент он ощутил свое одиночество настолько остро, что не смог подавить вырвавшийся из горла жалкий стон. Почему-то араб за соседним столиком встал и пошел в сторону администратора, он был взволнован, даже напуган. Толик же простонал вновь, не обращая внимания на происходящее вокруг. От обострившегося чувства одиночества он увидел страх. Да-да, именно. Он узрел его в виде бездонно-ночного черного неба, с сияющими звездами на нем. Это небо словно кричало, что он Ничто, имеющее начало и конец, как и все его мечты о славе, деньгах, памяти потомков, способной продлить его жизнь после жизни. И вот у этого Ничто есть душа, которую он продал, сам того не заметив, в погоне за благами цивилизации, торопясь получить общественное признание, которое так трудно заработать и ничтожно легко потерять. Млечный Путь, который Толик увидел перед собой, сидя с закрытыми глазами и откинув голову на спинку стула, мягко, но вместе с тем жестоко объяснял, что, несмотря на пустоту его, Толик, бытия, он лишился большой части единственного стоящего, составлявшего его нутро. Он лишился души. И когда Толик готов был снова взвыть от осознания потери и безысходности, его привел в чувство голос администратора:
– Вам плохо?!
В тоне работника кафе не чувствовалась тревога за самочувствие клиента, хоть он и старался продемонстрировать именно ее. В его вопросе было больше: «Почему бы вам не уйти из нашего заведения, уж тем более, если вам нехорошо?»
– Вам плохо?! Вызвать врача? – повторил администратор, и Толик открыл глаза, посмотрев на него.
– Все нормально. Я хочу уйти.
– Будем рады видеть вас снова в нашем заведении, – привычно улыбнувшись, отозвался работник кафе.
– И я буду рад, – вставая из-за стола, оставляя еду, произнес Анатолий, чувствуя, что больше никогда не вернется в это место.
Прежде чем уйти, он прошел в туалет, умылся, посмотрел на себя в зеркало. Лицо в щетине, глаза красные, больные. Приникнув губами к крану, он стал жадно пить холодную воду, ощущая, как свежесть изнутри расползается по всему телу, прогоняя истому, а вместе с ней мысли о безвыходности его положения. «Даже если вас съели, у вас есть два выхода», – вспомнил он прочитанную где-то фразу, и на его лице появилось подобие улыбки. Стараясь удержать этот призрак веселья на губах как можно дольше, Толик вышел из туалета, прошел через кафе, шагнул на улицу.
Его сразу окутал горячий летний воздух большого города. От асфальта поднималось прозрачно-водянистое марево, искажая перспективу горизонта. Служащие, вынужденные носить костюмы, а некоторые «тройки», напоминали уставших от жизни в вечной смерти привидений, настолько вялыми и, казалось, бесцельными они выглядели. От проезжавших одна за другой машин шел запах. Над их нагретыми лучами остовами, как и над землей, поднимался раскаленный воздух. Нескончаемый гул и спешка делали жару еще невыносимее. Проходивший мимо Толика, все еще стоящего на крыльце интернет-кафе, парень, с пробками в мочках ушей, деревянными браслетами на запястьях и парой одиноких дредов в длинных волосах неопределенного цвета, открыл полулитровую бутылку газированной воды и вылил пузырящееся содержимое себе на голову. К сонму запахов примешался чуть уловимый дух кальцинированной соды и йода.
Толик пошел к станции метро. Страшная мысль, обряженная в маску «выход из сложившейся ситуации», пришла в его голову: «Я должен найти Ивана и узнать, помог ли он умереть Сергею. Если помог, то что изменилось в жизни его близких. Вдруг Сергей оказался прав, и другого выхода спасти любимых и родных, кроме как смерть, не существует. А если так, то, пока есть возможность, я могу попытаться уничтожить осиное гнездо, начав с шефа». Вспомнив прохладный сумрак кабинета директора рекламного агентства, мужчина не испытал ничего, кроме злобы и решимости человека, которого загнали в угол.
Сжимая пальцы правой руки в левой и иногда закусывая нижнюю губу, он ехал в место, где, как ему казалось, думать о душе будет легче. Он вспоминал, как впервые нашел его. На улице с тем же названием, что существует в Оренбурге, на улице «Спартаковской». Он набрел на нее случайно, повернув налево от Казанского вокзала в самые первые дни своего пребывания в Москве. Пройдя минут десять, наслаждаясь спокойствием широкой дороги, не заставленной рядами тоскующих в пробках автомобилей, он вышел к ней. На подходе, подслушал разговор двух бабок. Дескать, сюда сам Пушкин захаживал в свой век, а теперь они.
Толик вышел на нужной станции, поднялся на поверхность. Церковь, показавшуюся в тот первый раз по-настоящему родной, он увидел сразу. «Если и думать о душе, то здесь», – переходя улицу, решил он. В запасе у него оставалось минут сорок, даже час.
4
Лидия Павловна Бурухина до конца своих дней вспоминала тот день, когда она решила, по обыкновению, зайти после работы в церковь. Она мыла полы в магазинах, занимавших первый этаж одного из домов по улице Спартаковской. В свои шестьдесят она продолжала трудиться не от здорово живешь, а по нужде. Оставшаяся одна, без сына, погибшего во время войны в Афганистане, и лишившись мужа, тихо умершего во сне в пятьдесят семь лет, она с завидным упорством и поражающей работоспособностью принялась бороться с нищетой. Она не желала, чтобы ее дом превратился в пропахший стариковским запахом сарай с увядшими обоями, треснутой побелкой и пожелтевшей от времени сантехникой, которой пользуется раз в месяц, да и то с помощью социального работника, она – немощная старуха. Именно такая метаморфоза произошла с некоторыми ее подругами-пенсионерками, предпочитавшими жить на пособие от государства. Лидия Павловна трудилась в разных местах и разными способами зарабатывала деньги, но самыми любимыми были: распространение косметики через каталоги и мытье полов в магазинах на Спартаковской. С кремами, парфюмом, помадами и прочей продукцией американской компании в ее жизни появилась хорошоналаженная сеть потребителей и партнеров, приносивших порядочные проценты. Техничкой же пенсионерка подрабатывала для души. Не в том смысле, что пройтись шваброй по плитке затоптанного пола было делом успокаивающим и богоугодным, а в том понимании, что после того, как выжатая тряпка отправлялась ночевать на батарею в кладовке, Лидия Павловна шла в церковь.
Хорошо одетого молодого человека она увидела не сразу. Он стоял словно в тени, хоть и был в центре залитого мягким светом круга. Лицо этого молодого мужчины показалось ей репродукцией картины, название и автора которой она помнила в те дни, когда сын еще был жив, а перспектива понянчить внуков казалась неоспоримым фактом. Сейчас же, краем глаза наблюдая за человеком, беззвучно шевелящим губами, неустанно накладывающим крест на чело, Лидия Павловна напрягала память, но вспомнить не могла даже названия картины.
Между тем Толик, не замечавший вокруг никого, впал в странное, неведомое ему ранее состояние. Его тело словно растворилось в воздухе, пропитанном курившимся ладаном и горящими восковыми свечами. Он повторял слова «Отче наш», понимая, как никогда ранее, глубину этой короткой и кроткой молитвы, вмещавшей в самое себя все человеческие нужды: хлеб, прощение, любовь, защиту. Толик повторял завещанное Иисусом снова и снова, ничего от себя не добавляя. Если в прошлый раз, когда он приходил просить за отца, он был многословен, то теперь он осознал истину молитвы. Не надо других слов, кроме дарованных, поскольку если душу вложить в них, то мир вокруг станет лучше. Толик плакал, сам того не замечая. Неожиданно состояние эфира тела было потеряно, он ощутил свои конечности, заметил, как рука накладывает крест раз за разом. Виной тому была мысль о растрате души. «Если я продал ее, то услышит ли меня Господь?» – такой была та мысль.
Лидия Павловна, не сводившая с молодого широкоплечего мужчины прищуренных глаз, услышала фразу, слетевшую с его губ. Она стояла совсем рядом, поэтому разобрала каждое слово. «Если я продал ее, то услышит ли меня Господь?» – повторила она про себя, не понимая смысла вопроса, сказанного с чувственностью молодого священника, вершащего первую свою проповедь и еще не усомнившегося в вере, не разочаровавшегося в церковном быте.
Толик, не сводя широко открытых глаз с иконы сына Господа Бога, рухнул на колени. Щемящее в груди сердце, сжавшись, словно помпа, выдавило из уголков его глаз особо крупные слезы. Таких Лидия Павловна не видела за всю свою многострадальную жизнь. Сгорая от любопытства и совершенно забыв, где находится, женщина подошла поближе к уткнувшемуся лбом в увлажнившийся пол молодому человеку.
Толик же, отринувший вопрос, смутивший Лидию Павловну, снова повторял к «Отче наш». И хотя мысленно он проговаривал одни и те же слова, смысл в них постоянно менялся. Говоря: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – он просил о возможности жить дальше самому и дать его любимым людям. Прося: «И прости нам грехи наши, как мы прощаем должникам нашим», – он молил об искуплении греха. Умоляя: «Избавь от лукавого», – он надеялся на спасение от нависшей угрозы, исходящей от его работодателя. Он надеялся, но не был уверен.
Лидия Павловна, в свою очередь, была убеждена, что такого проявления покаяния, скорби не видела никогда, даже в кино, даже в книгах о таком не читала. На несколько секунд ей даже показалось, что молодой мужчина, при ближайшем рассмотрении оказавшийся симпатичным, если не красивым, излучает свет. Позже рационализм убедил ее, что на молящегося просто падают блики от иконы, отражавшей пламя свечей. Тогда же она заметила, какие свечи зажжены. Это были самые толстые, которые только возможно было купить в церкви, и было их много. У Лидии Павловны не оставалось ни капли сомнения в том, кто их поставил перед образом Иисуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55