От этих воспоминаний ей еще сильнее захотелось есть, поэтому она встала, открыла дверцу гарнитура, висящего на стене, достала овсяное печенье и вернулась с пакетом на место.
– А в меня не лезет, – сказал Толик, перебив ее полусознательное состояние.
Вошла Полина. Она была расчесана, но волосы еще были мокрыми. Глаза ее блестели, губы были яркими, словно накрашенными помадой, щеки отливали розовым. От нее приятно пахло гелем для душа и нежным ароматом, приобретенным вчера.
– Ты очаровательна, – вставая, выразил восхищение Толик, на мгновение позабыв о том, куда они должны будут поехать через несколько минут.
– Садись, Полин, – предложила мать, посмотрев на невестку. – Ты действительно красивая. Моему сыну очень повезло.
– Он у вас сам ого-го, – присаживаясь, ответила блондинка.
Анатолий налил ей кофе, достал молоко из холодильника и поставил на стол. Мать съела пять круглых печений, предварительно вымочив их.
– Полина, – обратилась она. – Я попросила Толика сходить со мной до работы, забрать одну вещь для его тети, моей сестры…
– Да, милая, – стоя над невестой, подтвердил он. – Я туда и обратно, а потом мы пообедаем и пойдем навестим тетку. Некрасиво с моей стороны заставлять ее ждать с визитом. К тому же у нее тоже отпуск, она должна быть дома.
– Ладно-ладно, – согласилась Полина, макнув печенье в молоко, отчего то из чисто-коричневого стало белесым.
Она проводила их, заперла дверь, ощущая какую-то недосказанность, но предпочитая не выспрашивать что к чему. Зайдя в кухню, она включила радио «Россия», висящее на стене около входа. Передавали сводку криминальных новостей. Она села за стол продолжать завтрак.
2
Мать убедила его поехать на муниципальном транспорте. Она объяснила это тем, что еще слишком рано для работников морга. Мол, они не подготовились и нет ничего страшного в том, что они припозднятся. Ее слова были неубедительными. Но Толик, понимая желание матери оттянуть момент опознания, согласился.
Они поднялись пешком на улицу Комсомольскую, прошли к остановке. Там около получаса им пришлось ждать троллейбус, забитый людьми, словно консервная банка селедкой. Запах внутри был соответствующий, только вместо маринада воняло перегаром и потом, которые безуспешно пытались скрыть жевательной резинкой и дезодорантом.
Словно толстая, медлительная гусеница, троллейбус номер четырнадцать доставил их в центр города. Они сошли около нового торгового центра, находившегося напротив высокого, с зеркальными стеклами здания сберегательного банка. Вокруг суетились люди, торопясь на работу, учебу, огороды, рынок. Толик с мамой без спешки, не разговаривая, перешли улицу, встали на остановке в ожидании автобуса, в маршрутной карте которого был пункт «Морг криминального отдела».
Солнце уже сияло вовсю, но было не жарко, а легко. По небу гуляли пушистые клочки облаков, меняющих формы: вначале одно похоже на лебедя, а через минуту на яблоко, второе было как плюшевый мишка, а стало пирамидой. Напротив остановки у здания, занятого ветеринарной клиникой и юридической консультацией, росло дерево, на котором расположилась стая воробьев. Они весело чирикали, прыгая с ветки на ветку, пикируя к крыльцу, у которого курили, грызли семечки, судя по всему, адвокаты.
– Я представляла себе этот день иначе, – вздохнув, сказала мать, взяв сына под локоть. – Точнее, я его вовсе не представляла. Я ждала, стараясь не думать о будущем, о том, что однажды мне сообщат об обнаружении…
Она замолчала. «Я ждала, стараясь не думать о будущем» – повторились слова матери в голове Толика. «Не замечать проблем и не предвидеть свойственно не только ей».
Напротив них встал, качнувшись вперед, белый ПАЗ с красными горизонтальными полосками на бортах и нанесенной рекламой фирмы игрушек поверх них. На стекло был наклеен список остановок. Их значилась предпоследней. В салоне было людно, поскольку автобус проходил через центральные улицы, вдоль которых располагались офисные здания, торговые центры, большой жилой комплекс.
Мать с сыном встали неподалеку от входа, держась за поручень. Окна были закрыты шторками, поэтому смотреть за окно было бесполезно. Люди рассматривали друг друга: студенты, молодые мужчины с аппетитом изучали оголенные части тела женщин, а те, в свою очередь, разглядывали украшения, одежду друг друга. Делали это исподтишка, не в упор.
«Почему у меня нет мысли, что это не отец? Ведь это может быть любой пропавший без вести, а их так много. Хотя тот мой сон, когда он дал понять, что покинул этот свет. Наверное, после него я смирился», – подумал Толик, почувствовав резкий запах пота, и отвернулся в противоположную сторону от открытой волосатой подмышки вошедшей женщины, взявшейся за поручень рядом с ним. На его губах появилась улыбка, он вспомнил анекдот, в котором пьяный мужик просит даму, стоящую рядом с ним в транспорте, так же держащуюся за горизонтальную перекладину: «Эй ты, балерина! Ты или трусы надень или ногу опусти!» Толик снова улыбнулся, стараясь, чтобы не заметила мать, сосредоточенно рассматривающая календарь с изображением пышногрудых девиц из популярной музыкальной группы, приклеенный на спинку водительского места. «У меня, наверное, истерика», – подумал он.
Автобус резко затормозил, отчего всех пассажиров качнуло вперед. Кто-то выругался. Мать отвлеклась от плаката, посмотрела на сына. «Так хорошо было вчера», – подумала она, а солнечный луч, проникнув в разрез штор, скользнул по ее щеке, губам, беззвучно шевельнувшимся.
– Что, ма? – спросил Анатолий, заметив это.
Она отрицательно мотнула головой, сглотнув комок слюней, и отвернулась в сторону толкающей ее в спину девушки, пробиравшейся к выходу. Мать села на освободившееся место, уставилась в окно. Солнце играло на стеклах домов, мимо которых они проезжали. Листва деревьев казалась свежей и сочной. Со стороны могло показаться, что женщина размышляет, но в ее голове не было мыслей. Она даже не фиксировала в памяти то, что видела за окном, к которому прижалась лбом. Образы проплывали, сливаясь в безликую, неконкретную массу. Свое внимание женщина обострила, когда автобус миновал высотные здания, стоящие вдоль объездной дороги, и въехал на мост, разделяющий город и близлежащие поселки, аэропорт, дачи. Она встрепенулась, нашла глазами сына, присевшего на освободившееся место. Он тоже казался задумчивым, но и его сознание было пустым от размышлений.
Когда автобус миновал пустовавшую шашлычную, мать крикнула:
– Сынок! Мы на следующей выходим!
Он поднялся, подошел к кондуктору, оплатил проезд. ПАЗ затормозил, качнулся вперед и встал. Дверцы с грохотом раскрылись, как лопнувшие мехи гармошки.
– Куда дальше? – подав матери руку, чтобы помочь спуститься, спросил Толик.
Она махнула влево, сказав:
– Вначале дорогу перейдем.
– Я Полине позвоню, ладно, – сказал он, доставая телефон.
Женщина кивнула. Они медленно перешли трассу по переходу, услышали сзади ругань спешившего куда-то водителя, вынужденного пропустить пешеходов. Толик набрал номер, подождав, сказал:
– Привет, милая!.. Мы только добрались, поскольку мама убедила меня ехать на перекладных муниципальным транспортом… Зачем ты убираешься?.. Просто я хочу, чтобы ты отдыхала, вот и все… Вернусь? Через часок, наверное… Мне все равно, я всеяден… Ну все, пока… Я тебя тоже… Сильно-сильно!.. Целую.
Он отключился. Навстречу по заасфальтированной тропинке, пролегающей через жиденькую лесопосадку, шла пара. Мужчина был крупным, с раскрасневшимся лицом и короткой широкой шеей, женщина – с покрасневшими глазами. Она семенила, не поспевая за широким шагом мужчины, ворчавшего:
– В четвертый раз дергают! Сколько же в этом городе похожих на твоего брата?! В следующий раз я не поеду, даже не проси…
Они прошли мимо. Мать оглянулась им вослед, а потом сказала, посмотрев на сына:
– Возможно, мы тоже идем, чтобы посмотреть на постороннего человека.
– Увидим – узнаем, – отозвался Толя, ощущая, как припекает солнце.
От свежести утра почти ничего не осталось. Они подошли к зданию морга. Мать поднялась к входной двери, позвала. Вышел взъерошенный парень, что-то объяснял, размахивая руками. Толик подошел как раз в тот момент, когда работник морга скрылся за дверью.
– Возьми это, – достав из сумки носовой платочек, предложила мать. – В прошлый раз я пришла без них…
Ему показалось, что ее глаза безумны, а спокойствие подобно тишине перед смерчем, готовым налететь внезапно в любую секунду и уничтожить маленький домик спокойствия и взвешенных решений.
– Я и себе взяла, чтобы не вырвало. Глупо было бы с моей стороны наедаться, чтобы потом все оставить на полу.
– Мам, – взяв платочек, сказал он. – Поплачь, тебе станет легче. Не надо сдерживаться.
– Я лучше покурю, – достав из сумочки пачку сигарет и зажигалку, возразила она. Ее голова моталась, словно сломанная ветка на легком ветру, удерживаемая тонким лоскутом коры от падения.
Он смотрел, как она прикуривает, думая: «Как же она постарела». Сам он не испытывал ничего, кроме тошноты от едва уловимого запаха формалина, проникавшего изнутри морга. Его чувства, казалось, лопнули. Все время они были напряжены, а в автобусе, не выдержав натяжения, разорвались пополам. Он думал, что сможет сохранить это спокойствие до и после опознания.
Вышел взъерошенный парень, позвал за собой. Мать кинула окурок на ступеньку, затушила его носком туфли.
Они вошли, прикрывая носы платками, но все равно ощущая вонь. Парень пояснял, что тело выглядит не самым лучшим образом и им необходимо припомнить особые приметы: татуировки, родинки, родимые или пигментные пятна, веснушки. Толик попытался восстановить в памяти образ отца. Он предстал ему в растянутой белой майке и семейных трусах, потом голым в бане. Никаких особых примет Анатолий не знал. Мать шла задрав голову, стараясь не смотреть на торчащие с полок стопы…
3
Полина переговорила с Толей, закончила уборку, пошла на кухню готовить обед. Она знала, что ему безразлично, что кушать, но, несмотря на это, хотела угодить. В холодильнике лежали грибы, в морозильной камере – куриные ножки. Она достала эти продукты, выложила их на стол. Ножки слиплись, и Полина попыталась разъединить их. Пальцы закоченели, тогда женщина взяла чайник с еще не остывшей водой и стала тонкой струйкой поливать сине-розовые окорочка…
…Толик увидел торчащие из-под одеяла стопы, отметив, как черны пятки. В этот момент все вокруг стало двигаться слишком резко, словно ускоренная съемка. Он сам ощутил себя быстрым, наблюдая, как мать подходит к трупу, лежащему на металлическом столе. Она без брезгливости, не отрывая от носа платок, прикоснулась правой рукой к щиколоткам мертвеца. Подушечками пальцев впитала холод тела…
…Полина разделяла ножки одну от другой, держа их за покрытые хрящами культи. Когда не получалось, то она поливала разрыв горячей водой, топя лед, а затем с новой силой тянула окорочка в разные стороны. Заледеневшая кожа птицы иногда хрустела, лопалась. Ладони женщины замерзли. Она бросила мясо, отойдя к окну. На душе было неспокойно. Она подумала позвонить Толику, но не стала…
…Ему показалось или в действительности в коже трупа были видны дырки, небольшие такие трещинки. Он подошел ближе, а ощущение было, словно подлетел на реактивных ботинках из фильмов про будущее. Мать же тем временем что-то произнесла, но он не успел уловить смысла, да еще возник какой-то шум в голове, похожий на шелест осенней листвы на ветру. Словно торопясь на важную встречу, работник морга подскочил к изголовью тела, отдернул покрывало. В глазах Толика потемнело. Он подумал, что потерял сознание, но на самом деле просто зажмурился. Услышав крик матери, проникающий сквозь гул в его голове, он раскрыл веки, увидев ее, стоящую все там же, у ступней покойника, сжимавшую правой рукой щиколотку…
…Полина сжала хрящи и резко дернула, разделив окорочка. Взяв самый крупный, женщина положила его на разделочную доску, взяла нож. Потом задумалась, прислушиваясь к речи диктора радио «Россия», отложила лезвие, переложила птицу из раковины в морозильную камеру.
Она вздрогнула от того, что раздался звонок в дверь. По сердцу словно ударила когтистая лапа кошки. Женщина глубоко вдохнула, закрыла холодильник, пошла в коридор…
…Мир сошел с ума. Все вертелось в ускоренном темпе. Так ему казалось. Мать причитала:
– Это он, это его шрам, – гладя бледный серпик, проходивший там, где на ноге мертвеца переставали расти волосы и начиналась лишенная растительности ступня. – Это его шрам!
Толик подошел к лицу покойного, но тут же отвернулся, попятившись назад. Определить по безжизненному куску плоти невнятного цвета, кто это, было невозможно. Прежде чем отойти к матери, обнять ее за плечи, он заметил широкие порезы на шее, груди, животе…
…Посмотрев в глазок, она увидела пустую площадку. Никого не было. Даже шагов слышно не было. Ее охватило волнение. Она машинально поплевала через правое плечо и вернулась на кухню.
Там Полина нарезала курицу на небольшие кусочки. «Мороженое мясо хорошо режется и перекручивается» – так всегда говорила ее мать, так думала и она, разделывая окорочок.
Оставив заготовку на доске, она принялась за грибы. Для них взяла стеклянную разделочную доску желто-синего цвета с изображенными на нее растениями. Лезвие ножа неприятно скоблило по пупырчатой поверхности стекла, но Полина решила не менять доску. Красиво порезав шампиньоны, женщина достала сковороду из духового шкафа и поставила ее на конфорку, которую зажгла, потратив три спички. Почему-то пальцы не слушались…
…Мать не слушала его слов, а он сам не понимал, что говорит. Хотелось успокоить ее, но на язык попадали не те слова, поэтому Толик замолчал. Работники морга закрыли труп отца, предложили пройти и подписать кое-какие бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55