Глядя на них, Толик тоже засмеялся.
– Смех без причины означает, что или у вас не все дома, или вы интересная женщина, – повторил услышанную на днях по радио шутку «Еж» и загыкал, отчего бутылка в его руке затряслась, позвякивая о края стакана и проливая водку на стол.
– Ээээ! Осторожнее, Шарапов! – возмутился «Пивной животик», протянув руку к бутылке.
Толик не мог унять смеха. Ему казалось, что он находится в бездарном цирке или, если точнее, сидит у экрана телевизора, транслирующего юмористическую программу. В ней сатирик зачитывает с листка бумаги плоские, как камбала, тупые, как обух топора, шутки, а зрители в зале тем не менее «катаются по полу». Он же бесится оттого, что не понимает веселья этих людей, и ему смешно от их тупости и от того, что им смешно.
– Ребят, – вытирая проступившие в уголках глаз слезы, сказал он. – Дайте-ка я выйду. Вы развлекайтесь, договорились?
– Наелся, что ли? – удивился «Пузо», посмотрев на ломящийся от еды стол.
– Вполне, – подходя к двери, ответил Толик. – «Ал би бэк», – подражая манере Арнольда в кинофильме «Терминатор», произнес он, выходя из купе.
– Цитировать фразы из старых фильмов дурной тон, – прокричал ему вослед «Пивной животик», отчего Толик рассмеялся еще сильнее.
Смех оставил его только в туалете. Закрыв дверь на защелку, он набрал воды в ладони, сложенные лодочкой, нагнулся и плеснул себе в лицо. Пахло хлоркой и испражнениями. В чуть приоткрытое окно, стекло которого было замазано белой краской, проникал запах смога, мазута. Посмотрев в зеркало, по бокам облезающее, Анатолий вспомнил увеличенные глаза «Очков» и снова растянул губы в улыбке. Вагон качнуло, кто-то дернул за ручку двери, пытаясь войти.
– Занято! – крикнул мужчина, ощутив резь в низу живота при одновременном вздутии.
Он огляделся, рассчитывая найти хоть что-нибудь, похожее на туалетную бумагу. Но внутри не было даже газетного обрывка. В животе какой-то маг словно надувал воздушный шарик. Мысленно плюнув на гигиену, Толик приспустил трико, в которое переоделся до того, как сели обедать, приподняв одну, затем другую ногу, поставил их на обод металлического унитаза. Штормило. Ручку двери дернули. Он не стал кричать, что занято, и так понятно…
В мыльнице лежал оплывок хозяйственного мыла. Он тщательно вымыл руки, повернул защелку и вышел. На него зло смотрела пара глаз, подведенных синего цвета карандашом, с длинными ресницами, похожими на накладные.
– Что так долго? – отпихивая его в сторону, протискивая в туалет крупное тело, буркнула женщина.
– Личинку откладывал, – не поворачиваясь, ответил Толик и рассмеялся.
Он дошел до вагона-ресторана, покачиваясь вместе с составом. Там было безлюдно и не особо душно. Старая магнитола выдавала музыкальные пассажи эпохи диско. Композиции, знакомые Толику по школьным годам, просили вернуться в то время, но он не хотел вспоминать, да и не любил, если честно. Он привык жить будущим, стремясь к достижению поставленных целей, в осуществление которых всегда верил, и жизнь доказывала его право на такую веру. Единственная вещь, которую он вспоминал часто и с радостью, это первый приезд в Москву, первые шаги по Красной площади. Какая улыбка сияла в тот момент на его лице, словно у болвана какого-то. А какое чувство охватило душу! Будто за спиной крылья выросли.
– Налейте мне кофе и плитку шоколада с пачкой вон того печенья, – сделал он заказ в вагоне-ресторане.
– Это все? – недовольно спросила женщина в белом чепчике, сидящая за первым столиком зала, на котором одиноко стояла пустая картонная коробка из-под жевательной резинки.
– Пиво у вас холодное?
– Только дорогое, – ответила она.
– Перед уходом я возьму три бутылочки, – сказал мужчина, отсчитывая деньги за кофе, шоколад, печенье. – Но только холодное!
Забрав часть заказа, он сел за одним из столиков дожидаться кофе. Его принесли через минуту в одноразовом стаканчике с одноразовым пластмассовым подобием ложечки, больше похожим на штуку, которой отоларинголог прижимает язык пришедшего на осмотр человека.
Толик проводил взглядом официанта в рубашке с засученными рукавами, распечатал упаковку шоколадки. Он предпочитал черный. Потом порвал бумажную обертку печенья.
Он слушал музыку из школьных лет, надламывая плитку шоколада, сдобное печенье и отправляя их в рот, размачивая там до жидко-вязкой консистенции, проглатывая, запивая небольшим глотком кофе. Иногда через вагон-ресторан проходили люди. Некоторые смотрели на цены и спешно удалялись, некоторые, с ворчанием, расплачивались, покупая то, без чего не могли вытерпеть (пиво, сигареты). Постепенно за соседними столиками стали появляться желающие перекусить горячими пельменями, подогретыми в микроволновке чебуреками, хот-догами, беляшами. Кое-кто заказывал вино. Толик слушал музыку и не спеша ел шоколад с печеньем. Лишь раз он вставал, чтобы повторить заказ кофе. Тогда же женщина в чепчике его спросила:
– Пиво для вас придержать? Сейчас народ пойдет, заберут!
– Придержите, – подтвердил он, заплатив за очередную порцию кофе.
Съев плитку шоколада наполовину, он позвонил Полине. Она сказала, что соскучилась и попросила возвращаться быстрее. Он заверил, что постарается, а потом рассказал о том, что делает. Она предложила ему поговорить с мамой, он согласился. Мать переживала, что он так спешно уехал. Голос у нее был бодрый, но слышалась в нем какая-то надломленность, словно воздух нагнетали в полость, имевшую трещину. «Мам, ты присматривай за Полиной. Я вынужден был поехать, поэтому я прошу тебя, следи за ней. Ты единственный человек на свете, которому я могу доверить заботу о ней», – произнес он, бросив небольшой кусочек шоколада в горячий кофе, наблюдая, как по поверхности расползается темно-коричневое, плотное пятно. Мать растрогалась, кажется, прослезилась и заверила его, что все будет хорошо…
Народу в ресторане стало слишком много. Было шумно. Даже музыку сменили. Теперь в магнитоле крутилась кассета с бодрыми блатными песнями. Толик спешно доел шоколад, печенье, допил кофе. Оставив мусор на столе, подошел к женщине в чепчике, спросил пиво. Та рассчитала его, вынесла три бутылки немецкого темного.
По дороге назад, в свое купе, он не думал ни о чем, лишь вспоминал улыбающееся лицо Полины, и по телу разливалось тепло. Его клонило в сон. Состав покачивался, несясь вперед, в столицу.
3
– Спасибо, Толян! – обрадовались студенты, увидев пиво, поставленное им на стол.
– Завсегда пожалуйста, – ответил он. – Вы меня очень насмешили, настроение подняли.
– Так, может, дернешь с нами? – предложил «Пузо» с изрядно помутневшим взором.
– Нет, пацаны, – отрицательно мотнул головой мужчина. – Я спать хочу, если по правде. Не возражаете, если верхнюю полку займу?..
– Без базара, – встал и качнулся «Очки». – Я сейчас у себя все приберу.
– Я только подушку свою возьму, – добавил дизайнер, посмотрев, как вдали за окном проплывает лес.
– Ты спи, а мы тихонько посидим поокаем, – ляпнул «Еж», выглядевший самым трезвым из всей компании.
Сдерживая смех, Толик залез на полку «Очков», подложил под подбородок подушку, уставился в окно. Наблюдая за однообразным пейзажем, слушая разговор студентов, он заснул. Ничего ему не снилось. Просто тьма вокруг и безмыслие. На самом-то деле за время отдыха он видел не один сон, просто ничего не запомнил, а в памяти осталась лишь чернота да стук колес по рельсам: «ты-дых», «ты-дых».
Проснулся он тоже в темноте. Даже подумал, открыв глаза, что продолжает спать. Но голоса, доносившиеся снизу, редкие смешки убедили его в том, что происходящее явь. Судя по звукам, к студентам присоединились девицы. Позже Толя понял, что их две, они тоже молоды и едут с Москву отдыхать. Все переговаривались тихо, видимо, не желая будить спонсора стола.
– Вообще в нашем мире много странного происходит, – почти шепотом рассказывала девушка с приятным, чуть хриплым голосом. – Я иногда не верю в то, что слышу, хотя точно знаю, что мне не врут. Вот, например, сглаз!
– Меня в детстве сглазили, – перебил ее «Еж», но после непродолжительного шума и просьбы второй девчонки «Не перебивай, пожалуйста» он замолчал.
– Так вот. Сглаз с точки зрения православное религии – нонсенс, но он есть! Даже Саша на собственном опыте знает. Но как такое возможно?
– Так же, как и целители всякие! – «вышел на сцену» «Пузо», еле ворочающий языком. – Вот моя двоюродная сестра ездит к бабке лечиться, а в больницу ни ногой. Она говорит, что там людей только калечат, а старуха, мол, умеет и знает.
– Она за деньги лечит? – спросила девчонка с хриплыми нотками в голосе, все больше нравившимися Толику. Он подумал, что так горькая травка в сладкой настойке лишь придает напитку остроту.
– Нет, – ответил «Пивной животик». – Ей еду оставляют, да и то не явно, а на веранде. У нее на веранде корзина стоит большая, сам видел, и там все желающие поблагодарить целительницу оставляют еду или деньги…
– Ты же сказал, что она денег не берет?! – подначила вторая девчонка с писклявым голосом, резавшим уши.
– Она сама лично не берет, кто хочет, тот оставит. Она не должна знать, кто и что преподнес!
– Почему? – подал голос «Еж».
– Если она будет брать деньги у людей напрямую, то, значит, она продает свой дар, который от Бога. А если она его продает, значит, он должен уменьшаться, – пояснил «Очки».
– Точно! – подтвердила «Хрипотча». – Я тоже слышала, что продавать свою силу нельзя, это все равно что душу продавать, дар Божий!
– Чушь! – бросил «Пузо» и звякнул стаканом.
Поезд мчался к рассвету, трясясь и поскрипывая.
– Пойдем покурим? – предложила «Хрипотца».
– Давай, – поддержала инициативу подруга.
– Мы с вами, – два голоса: «Еж» и «Очки».
– Ну и валите, но помните, что капля никотина хомячка разрывает на куски, – отозвался «Пузо», а затем громко рыгнул, явно впоказную.
– Свинья ты, Леха! – отодвигая дверь в сторону и пропуская вертикальную полоску света в купе, бросила «Хрипотца».
Толик слушал, как четверо уходят. Потом слушал, как возится внизу пьяный студент. За окном пролетали огни. Мужчина сомкнул глаза. Его баюкал поезд: «ты-дых», «ты-дых», «ты-дых». Снизу раздался тихий храп, в воздухе чувствовался запах перегара и селедки. Вагон качнулся. На Толика наползал сон. Он повернулся на другой бок, согнул ноги в коленях, зажал между ними руки. В такой позе он окончательно уснул.
4
Состав резко остановился. Моментально проснувшись, Толик успел зацепиться руками за прикрепленную к стене вешалку и не слетел. Зато «Еж», спавший на полке напротив, вскрикнув, полетел вниз, ударившись руками о столешницу. Коленом он подбил храпящего «Пузо», и тот скрючился от боли пополам, с шумом выдохнув. «Очки» не упал и не был задет, но его очки, лежавшие на столе, подлетели в воздух и, сделав несколько акробатических переворотов, упали на голову «Ежа», стонавшего на полу. Тот с перепугу смахнул их с себя в сторону двери, отлетев к которой одно стекло очков разбилось. В соседних купе тоже что-то падало, состав наполнился скрипящим скрежетом, ударами и отборной бранью. Толик услышал плач, доносившийся или из коридора, или из окружавшей поезд снаружи тьмы. «Кто-то дернул стоп-кран», – подумал он, четко представив, как бесформенная рука, срывая свинцовую пломбу и «контрольную» проволоку, дергает книзу красный рычаг.
– Что за хренотня! – вставая, буркнул «Еж». Он дотронулся до подбородка, сжал указательным и большим пальцами челюсть и простонал от полыхнувшей боли.
– Мы встали! – привстав на локтях, провозгласил «Очки». – Где мои окуляры?
– Они пали смертью храбрых, – ответил «Ежик», поворачиваясь к двери. Он включил верхний свет, затем нагнулся и поднял с пола поврежденные очки друга.
– Осталось одно стекло, – сказал он, передавая их ему.
«Пузо» что-то нечленораздельно промычал. За дверью пробежал кто-то в тяжелой обуви, раздались крики непонятного смысла. Толик свесил ноги с полки, сказав:
– Осторожнее, я спущусь.
«Еж» посторонился. Мужчина спрыгнул вниз.
– Ме-ня стош-нит, – внятно, по слогам произнес «Пузо». Его мягкий одутловатый живот дрожал, лицо его казалось зеленоватым.
– Погоди! – встрепенулся «Очки». Он сел, обыскав пространство под столом, достал целлофановый пакет для хранения пищевых продуктов.
– Сюда! – скомандовал он, протягивая его другу. – Нечего было столько пить!
– Я выйду, – легонько пододвинув «Ежа» в сторону и проходя к двери, сказал Толик.
Он потянул ручку вбок, полотно отъехало в сторону, пропуская внутрь более яркий свет из коридора вагона. Мимо пробежала растрепанная девушка в халате. Одной рукой она зажимала кровоточащий нос. Если бы Толик вышел, то она налетела бы на него, но он был предупредителен.
Посмотрев внимательно, не бежит ли кто-нибудь еще, и убедившись, что нет, он вышел, закрыв за собой дверь. Вагон гудел, словно улей. Во всех купе, будто в ячейках сот, шумели пассажиры. Большая очередь их собралась у обоих туалетов. Девушка с разбитым носом стояла последней у одного из них.
Толик пошел в направлении головы состава. Ему приходилось распихивать пострадавших людей, ругающихся за место в очереди, его самого пихали спешащие то в одном, то в другом направлении пассажиры, проводники. Он не обращал на это внимания, желая дойти до локомотива и узнать причину резкой остановки. Он чувствовал, что она напрямую связана с ним. И чем дальше он удалялся от своего купе, чем ближе была его цель, тем острее ощущалась эта связь. Он даже медленнее стал идти, потому что ноги отяжелели. Каждым шагом он будто растягивал тугой жгут, обмотанный вокруг щиколоток, снова и снова. Он даже перестал слышать звуки вокруг. Кольцо тишины обручем сжало голову, неспособную рассуждать. В этой немоте окружающего пространства он дошел до первого вагона, тамбур которого был заполнен людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55