Мать закивала. Не убирая руки с щиколотки покойного, она перестала причитать, только всхлипывала. Ее сын стоял молча, глядя, как чуть колышется вправо-влево стопа, за которую держится мама.
– Пройдемте с нами, – еще раз позвал взъерошенный парень. Его, казалось, совсем не смущали ни запах формалина, ни горе, обрушившееся на людей.
– Его ножом? – услышал вопрос Толик и понял, что сам задал его, да только каким-то другим голосом, бесцветным, что ли.
– Горлышками от пивных бутылок, – быстро ответил парень, плюнул на ладонь и попытался пригладить торчащий чуб.
Анатолий оглянулся, наблюдая через плечо, как мать нехотя отходит от трупа, качнув напоследок стопу. На этот раз все происходило слишком медленно. Шаг мамы, казалось, длился несколько минут, а работники морга за это время успели переброситься шутками, подслушанными им:
– Неспроста оно называется «Krugger», как фамилия киношного убийцы из фильма ужасов…
– Фреди Крюгер?!
– Да-да, – шептал взъерошенный на ухо напарнику. – И стиль такой же…
Толик повернул голову в их сторону так резко, что хрустнуло за левым ухом. Они осеклись, плотно сжали губы, но по сощуренным глазам было видно, как им весело. Черный юмор и цинизм давно стали их броней, защищавшей от лишних переживаний.
На плечо Толика легла рука, а потом мать обошла его и вышла вперед, спросив:
– Когда мы сможем забрать?..
Она хотела произнести имя-отчество мужа, потом засомневалась, но употреблять понятие «тело» тоже не желала, поэтому лишь кивнула в сторону трупа.
– Сейчас мы все вам объясним, – заверил взъерошенный, снова плюнул на ладонь, провел ею по волосам.
Они вошли в отдельную комнату, где было немного свежее. Привыкнув к запаху, мать с сыном уже несколько минут как убрали платки от носов. Напарники подозвали их к столу, стали что-то объяснять, но Толик не слушал, в его голове пульсировала одна мысль: «Отца убили горлышками от пива, для которого я разработал ролик. Все, кто работают на агентство, теряют близких». Эти слова стояли перед его внутренним взором монолитной алой стеной, заслоняя белый свет. Чуть погодя на смену им пришло другое рассуждение: «Это совпадение, и только, Толька. Лишь совпадение, на котором не нужно заострять внимания». Эти мысли казались разумнее, но он не мог поверить в их правоту. Кто-то резко дернул его за руку. Стена слов рухнула, подарив возможность видеть и слышать то, что происходит вокруг.
– Толенька, – обращалась к нему мать. – Нужно вот здесь расписаться и здесь.
Она указала кончиком ручки на графы, помеченные галочкой. Он закивал…
…Полина пережарила грибы, добавила лук. Она знала, что после этого они станут ароматнее, а значит, суп получится вкуснее. В кастрюле на плите варилась курица. На поверхности пузырящейся воды колыхалась бело-коричневая пена, плавали масляные круги. Женщина вдохнула воздух. Пахло замечательно.
Она побросала в кастрюлю кубики сырого картофеля, оставшиеся со вчерашнего дня и все это время хранившиеся в полулитровой банке с водой внутри холодильника. Подойдя к окну, посмотрела, не возвращается ли Толик. На улице было безлюдно, только пара кошек резвилась в песочнице, голуби выхаживали по асфальту, подбирая крошки еды, да воробьи прыгали то там, то здесь.
Услышав, что шипит вода, «убежавшая» через край кастрюли, она метнулась к плите, быстро сняла крышку, обожгла пальцы.
– Черт! – вырвалось изо рта. Слово прозвучало как приглашение, и женщина испугалась того, что сейчас придет его владелец, но нелепый страх встретить сейчас в квартире хозяина ада моментально улетучился, вызвав лишь улыбку.
– Одиночество вызывает у людей манию преследования, – произнесла Полина вслух, прибавила радио, из репродуктора которого доносилась популярная песня.
Подпевая, женщина закружилась в танце, поглядывая на кастрюлю. Крышка лежала на столе рядом с плитой. Ей внезапно захотелось пойти погулять, ведь на улице такой замечательный денек и воробушки так радостно чирикают, но тут снова резанул звонок в дверь. Всю ее веселость как ластиком стерло.
Убавив громкость приемника, она вышла в прихожую. Полина включила свет, хотя было достаточно светло. Посмотрев в глазок, потянулась к ключам, торчащим из замочной скважины.
– Сейчас открою, – сказала она.
4
Кушали в тишине, даже работавшее радио было незаметным и будто бы бессловесным. Суп удался, а ложка сметаны сделала его еще вкуснее, но ели нехотя, исподволь. Обедали вдвоем. Мама пошла на работу к отцу, чтобы объявить о гибели мужа, а также сделать необходимые звонки со стационарного телефона. Толя хотел побыть с ней, но женщина отказалась.
– Я хочу побыть одна, подумать, – сказала она, выпустив кольцо дыма, бросив окурок на землю, затушив его.
– Может, мы доедем до тети и скажем им? – предложил он.
– Не надо, я сама позвоню. Лучше купи мне карточку для сотового на большую сумму. Думаю, придется много звонить и отвечать на звонки.
– Не вопрос, – отозвался сын, обняв ее за плечи и поцеловав в лоб.
«Слишком много смертей в этом году, – подумал он. – Наверное, год високосный». Проводив мать взглядом до входа в здание, в котором трудился отец, он развернулся и пошел на остановку, размышляя: «Сперва домой. Надо предупредить Полину, но осторожно. Хотя это же не ее отец. Все равно! О смерти необходимо сообщать аккуратно». По пути, трясясь в пустом салоне, Анатолий решил: «Я должен вернуться в Москву, прочитать письмо. Я должен, должен! Но Полине надо оставаться в Оренбурге, с мамой». Он вспомнил лицо Артема, его слова о том, что близкие работников рекламного агентства умирают. «Но это нонсенс. Нельзя увязывать смерть с местом работы. Нельзя! В письме должен быть ответ, я уверен. Но сейчас я не смогу уехать. Подло будет оставить мать с Полиной наедине в такой момент. После похорон. Я уеду после похорон», – встав с сиденья, подходя к кондуктору, решил он.
Кушая суп, словно глотая безвкусную массу, он молчал, не думал. Полина тоже ела без слов. Ей хотелось сделать для любимого что-нибудь, способное унять его боль, но вспоминая личный опыт, женщина понимала, что человек должен пережить случившееся самостоятельно. «Сталкиваясь со смертью в течение жизни, мы воспринимаем ее по-разному, в зависимости от того, кто уходит. Мы спокойно воспринимаем известие о кончине соседского дедушки и безутешно рыдаем над могилкой любимой золотой рыбки. Мы можем знать о том, что смертны, но только пережив уход близкого, понимаем, каково это – терять человека навсегда. Листья уносит ветер. Даже если верить в переселение душ, в счастливый загробный мир, не всегда получается справиться с болью, переполняющей душу», – рассуждала Полина, пережевывая грибы с картофелем и тонкую макаронину.
– Жаль, что такое случилось во время твоего отпуска, – нарушил тишину он.
Она положила ложку в тарелку, пристально посмотрела на него, ответив:
– Не говори глупости, Толенька.
– Я просто подумал, что приношу тебе больше грусти, чем радости.
– Что за ерунда, – вставая со своего места, подходя к нему, возразила она. – Я ни с кем не была настолько счастливой и естественной, как с тобой! Когда человек может быть самим собой рядом с кем-то, то он по-настоящему счастлив. Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – кивнул он, подняв на нее глаза.
Она погладила его волосы, говоря:
– Я так хочу унять твою боль, но знаю, что ты должен это пережить сам, переварить в себе, словно суп, который ешь. Или есть что-то, чем я могу помочь? – Она присела на корточки перед ним, положив подбородок на его колени.
– Нет, – мотнул головой он. – Ты права. Это моя война, моя боль, но я благодарен тебе за то, что ты рядом. Я очень счастлив с тобой. В этом мире у меня осталось два человека, которые держат меня, – это ты и мать.
Она не стала напоминать о нерожденном ребенке, хоть и ощущала его присутствие внутри себя все сильнее. Полина понимала, что Толик мужчина, а потому не сможет на данном этапе понять, что у него есть третий человек, пока еще очень маленький, но уже наделенный душой и ждущий любви своего отца. Она только и сказала: «Спасибо»! – положив лоб на его колени. Он же начал гладить ее волосы, успокаиваясь.
Вместе с чаем он выпил успокоительное, но на этот раз Полина была согласна с этим. Ему нужно было обрести мир, пусть и при помощи валерьянки, хмеля и мяты.
Потом Толик сказал, что неудержимо хочет спать. Она расстелила постель, которую прибрала с утра. Он разделся и лег, она же пошла мыть посуду. Когда с этой работой было закончено, Полина нашла в ванной тряпку и протерла пыль на полках в зале, на шкафчиках навесной стенки в кухне, на холодильнике, в коридоре. В процессе снова и снова она про себя повторяла слова той популярной песни, что услышала за несколько минут до возвращения Толика из морга. Глупые, навязчивые слова с бестолковыми «тру-ля-ля» и «ля-ля-ля» никак не выходили из головы, поэтому женщина принялась коверкать слова, рифмуя их иначе, чем в оригинальном тексте. Вместо «так никто не любит, как я», она придумала «квартира будет чистой моя», а строчку «я возьму тебя, тру-ля-ля», превратила в «пыль всю уберу, ля-ля-ля». Так, придумывая новые слова песни, она завершила уборку и взялась за приготовление ужина, рассудив: «Заранее сделаю, ведь вечером может быть не до этого». Она оказалась права.
5
Все последовавшие после опознания отца дни Толик провел словно во сне. Он будто и не жил, а лишь собирался. Его действия были рефлекторными, направленными на проживание того периода, по окончании которого он сможет уехать в Москву, где в кармане брюк осталось письмо, желание прочитать которое навязчиво зудело в голове: «Ответ там! Правда там!»
За эти пять дней он услышал много слов. Глагол «соболезнуем» был самым часто употребляемым. Всегда он звучал по-разному, но был лишен какого-нибудь смысла при всей своей содержательности. «Если подумать, – рассуждал Толик, ожидая, пока ему вынесут табличку на крест, венок и траурные ленты, – в это слово вмещается длинное предложение, типа: мы узнали о свалившемся на вас несчастье и хотим поддержать вас, но не знаем, что нужно говорить, да и к чему слова, когда скорбь все равно подобна приливу, она уйдет сама собой с течением времени, вне зависимости от нашего желания. Чтобы не говорить всего этого, люди придумали универсальное слово – „соболезнуем“. Толику вынесли ожидаемое, он расписался в накладной, возмутившись качеству таблички, изготовленной из тонкого пластика с наклеенной виниловой пленкой, и ушел из мемориальной конторы, подумав: „Выгодный бизнес“.
Вторым по количеству частоты произношений было слово «скорбим». Все непременно хотели объяснить ему, матери, даже Полине, что испытывают те же чувства, что и семья погибшего. Более всего погрузились в скорбь неопрятного вида мужички, иногда приводившие с собой затасканных женщин с раньше времени состарившимися от постоянного употребления алкоголя лицами. Они звонили, стучали, пинали в дверь квартиры покойного, а когда кто-либо из семьи (Толя, Вдова, Полина) открывал, говорили примерно следующее: «Мы были друзьями покойного, о безвременной кончине которого мы скорбим и хотим выразить свои соболезнования. Можно пройти к гробу?» Когда же им начинали объяснять, что в нарушение православной традиции тело покойного не «ночует» дома, гроб будет закрытым, привезут его только в день, когда состоятся похороны, они все, словно заранее сговорившись, поворачивали одно ухо в сторону говорящего и просили повторить. Прослушав объяснение второй раз, они не спешили уйти. Молча смотрели прямо в глаза отворившему дверь человеку и ждали. Ждать они могли долго. Одни не моргая, а другие нервно дергаясь, некоторые начинали плакать на лестничной площадке, вспоминая, каким хорошим, отзывчивым человеком был покойный и что он всегда угощал знакомых. Испытывая немотивированный стыд, отворивший извинялся, повторял, во сколько и какого числа состоится вынос тела, а потом захлопывал дверь.
Справедливости ради нужно сказать, что слово «скорбим» не всегда произносилось ради получения стопочки поминальной водочки. Иногда оно звучало как сопровождение к материальной помощи, от которой отказываться было бесполезно. Так, коллеги отца, объединившись с администрацией, принесли конверт с достаточно внушительной для этих людей суммой. Поскольку отказаться от денег было грубо, то вдова приняла решение собрать рабочий коллектив убитого мужа в столовой. Недостающую сумму доложил Толик.
Третьим словом, которое семье погибшего приходилось слышать часто, было «безвременно». Все решили, что могут судить о продолжительности срока, отмеренного человеку, и «безвременно оставивший нас» стало общим выводом, к которому пришли соболезнующие. Утвердив меню и возвращаясь с матерью и Полиной из столовой, в которой должны были пройти поминки, Толик задумался: «Он действительно мог еще пожить. Если бы он умер от старости во время сна, то „безвременно ушедший“ не подошло. Но отец погиб от рук напившихся отморозков…» На этом месте к горлу подкатил комок тошноты. Он вспомнил порезы с рваными черными краями на теле покойного, а еще эти небольшие трещинки. На миг ему показалось, как он видит белых червячков – опарышей, растущих в гниющей плоти. Он глубоко вдохнул, почувствовав, как расправились легкие, мотнул головой. Полина спросила: «Что с тобой»? Он сделал жест рукой, означавший, «да так, все нормально». Она повернулась к матери, и женщины продолжили свой разговор. Он не слушал, о чем, ему необходимо было поехать в Москву и прочитать письмо. Еще ему необходимо найти время и незаметно спрятать в укромных уголках дома то, что он купил, удивив продавщиц магазина сувениров.
– Снова возродилась мода на эти штуки? – спросила одна. – Или вы их хотите перепродать?
– Насчет моды не в курсе, а продаю я только свое творчество, поэтому вы не угадали, – ответил он, сгребая вещицы в пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55